Игорь Градов - Герасим

На одном из поворотов на бедную провинциалку налетела бабища со здоровой сумкой-тележкой. Девушка как-то оказалась у нее на пути, и ее буквально смели с дороги. При этом стопудовая бабища (о таких говорят – поперек себя шире) не только не извинилась, а еще недовольно буркнула: «Гляди, куда прешь, дура очкастая!» Анечка больно стукнулась о выступ стены и стеклянные банки жалобно зазвенели. На асфальт потекла соленая, пахучая жидкость… Судя по характерному аромату – огуречный рассол.

Слезы выступили на глазах у бедной Анечки – везла-везла, почти до самого дома доставила, и на тебе! Разбила. Что теперь дарить любимой тетушке? Вот горе-то! Бабища же, видя слезное расстройство провинциалки, разошлась еще сильнее – уперла руки в боки и начала прилюдно поливать ее всякими гнусными словами, общий смысл которых сводился к двум известным сентенциям – «дура очкастая» и «понаехали тут».

Аня готова была провалиться от позора сквозь землю – только прибыла, и уже попала в историю! Что подумают о ней люди? Например, симпатичный Герасим… Девушка была почти в полуобморочном состоянии. В воздухе пахло скандалом, и вокруг стали собираться зеваки, охочие до дармового представления. Они с интересом наблюдали за тем, как бабища чихвостит бедную провинциалку, и даже подначивали – давай ее!

Гера затормозил и решил вмешаться. Во-первых, он не любил скандалы, а во-вторых, ему стало жалко Анечку. Чего это бабища к ней привязалась? Самой надо смотреть, куда прешь, тем более с такой сумищей, которую впору назвать амбаром на колесах. Гера подошел к Анечке, взял из ее рук протекшую котомку и молча сунул бабище в руки. Та инстинктивно прижала сумку к себе, сработал вековой рефлекс советского человека: дают – бери. А Гера подхватил почти бесчувственную Анечку и быстро поволок прочь. Он уже знал, что будет.

И не ошибся: вдогонку им несся истошный бабий крик, очень похожий на вопль раненного в джунглях слона (даже скорее целого стада слонов). Мерзкая тетка наконец сообразила, что ей всучили, но было уже поздно – любимое платье окончательно и бесповоротно пропиталось пахучей жижей.

И поделом ей, грубой и наглой бабе! Забыла, небось, как почти сорок лет тому назад сама таким же ранним летним утром прибыла в столицу, сжимая в руках фанерный чемоданчик с нехитрым барахлом и сумку с домашней провизией? Как испуганно озиралась вокруг, пугаясь городской суеты и многолюдства, дрожала, словно маленький зверек, оказавшийся посреди шумной городской улицы… Ее-то саму никто не встречал, не привечал – кому она нужна, Дунька из какого-то Зажопинска…

Пришлось одной добираться до окраинного района, где жили такие же, как она, лимитчицы – малярши, штукатурщицы, плиточницы, которых выписали из провинции с одной целью: строить для москвичей новые дома, выполнять решение партии и правительства по переселению горожан из бараков и коммуналок в новые хрущевки.

Запамятовали, небось, Авдотья Павловна, как долго теснились в одной общажной комнате с пятью своими подругами, как горбатились с утра до ночи на холодном ветру, под снегом и дождем, стараясь сдать очередную новостройку к праздникам, чтобы получить премию? Не помните, небось, как бегали в единственном приличном платье по воскресеньям на танцульки? Хотя до смерти хотелось просто выспаться… Как мечтали подцепить хоть какого-нибудь, хоть самого завалящего, но московского женишка?

И подцепили-таки – на свою голову. Точнее, на шею. Прописались к мужу в коммуналку и потащили на себе все его семейство. Долго терпели этого неудачника, не умеющего ни работать, ни в постели удовольствия доставить, пока не помер он от проклятой водки. Пришлось тогда вам самой поднимать двоих детей, Машку да Мишку. От свекрови, вредной и злой Лидии Дмитриевны, помощи никакой не было – только губы тонкие презрительно поджимала и морду кривила: «Сама давай крутись, лимита поганая, для того тебя и в семью взяли!» И еще за сестрой мужниной, Ленкой, инвалидкой убогой, ухаживать приходилось, но та хоть благодарной была, спасибо всегда говорила…

Забыли, уважаемая Авдотья Павловна, как долго терпели и молчали, пока не получили наконец квартирку на самой окраине города, у нефтеперерабатывающего завода, от которого круглый год плыла по округе жуткая, невыносимая вонь? Не вздохнуть, ни охнуть… Какая там, на фиг, экология – тогда и слова такого не знали. Жили и радовались, что хоть такая квартирка досталась… И ведь счастливы были, чуть не в пляс пускались: свое жилье, отдельное!

Только тогда смогли наконец вздохнуть свободно и почувствовать себя настоящей москвичкой… Со временем устроились на хорошее место, заработали пенсию и целиком посвятили себя любимому делу – своим шести соткам. Где и выращиваете все, что только может расти в нашем климате. К старости раздобрели, разъелись, стали в себе уверенной и даже наглой, уже свысока посматривали на тощих, голоногих провинциалок, приезжающих в столицу за призрачным счастьем. Жизнь, как говорится, удалась. И тут на тебе – испорченное платье, за которое заплачено, между прочим, немало. Что за невезуха!

Герасим между тем дотащил Анечку до «мерина», усадил на заднее сиденье и сунул в руки женский журнал – читай, отдыхай, приходи в себя. «Ой, кто это тут?» – немедленно раздалось из салона. Герасим обернулся: щенок дружелюбно обнюхивал новую знакомую. Особенно ему понравился аромат огуречного рассола, исходивший от тряпичных туфель…

– Это Кутя, – церемонно представил щенка Гера, – подобрал на дороге.

– Ах, какой миленький, хорошенький, – запищала Анюта и стала тискать симпатичного щенка.

Тот не возражал – приятно, когда тебя ласкают. Так они и поехали – Герасим шоферил, а Анечка забавлялась живой игрушкой. И уже, кажется, почти позабыла о том досадном недоразумении, которое приключилось с ней на вокзале. Лишь ее туфли подозрительно пахли…

Вера Александровна к щенку отнеслась благосклонно – пусть живет! Не объест, чай, а всё будет ей развлечение. Госпожа Пеншина вообще-то животных не любила, ни мурок, ни собачек, ни даже рыбок у себя в особняке не держала, но тут смилостивилась. То ли настроение к вечеру улучшилось, то ли жалостливый вид щенка на нее так подействовал…

Спросила лишь у Герасима: «А почему ты его Кутей назвал?»

– Маленький еще, кутенок, – ответил тот, – к тому же неизвестно еще, кто это – он или она. А так и туда, и сюда можно.

Половая принадлежность щенка была тут же исследована и достоверно установлена. Выяснилось, что это кобелек. Что же, еще лучше, решил Гера, не придется с приплодом возиться. Мужик, как известно, гуляет на стороне и там же свой грех оставляет, а баба все домой тащит…

Анечку Вера Александровна внимательно осмотрела и сочла – неловка, необщительна, некрасива, пристроить замуж – проблема будет. Хотя, с другой стороны, может, так даже лучше. Тиха, смирна, неказиста – ну, и прекрасно. В общем, к племяннице она тоже отнеслась благосклонно.

Кутю отнесли на кухню – поближе к еде, а гостье отвели комнату наверху, под самой крышей. Подальше от спальни хозяйки. Вера Александровна не любила, когда в доме кто-то живет чужой (кроме Геры, разумеется), а потому всех работников селила отдельно или вообще брала лишь приходящих. Повариха Татьяна и экономка Клавдия Васильевна обитали в поселке для прислуги, так называемой Жуковке-два, а садовник Степан – в маленьком домике на краю участка.

О Степане следует сказать особо. Он был мужик уже немолодой, серьезный, и, как и многие у нас на Руси, сильно пьющий. Достался Вере Александровне также по наследству, вместе с особняком. Но, в отличие от Герасима, каких-то особых чувств (или просто симпатии) к нему она не испытывала. Однако и выгонять не стала – пусть живет и за садом ухаживает, а заодно и сторожем послужит…

Степан попытался было занять освободившееся место под бочком богатой вдовы, но тут же получил отлуп – обмылки ей, женщине со вкусом, не нужны. То ли дело – милый Гера, и лицом хорошо, и телом… Степка со своей участью смирился, но горькую обиду затаил. Он смертельно завидовал Герасиму – жил с хозяйкой и пользовался всеми благами любовника, катался, как сыр в масле. Свою обиду Степка часто заливал водкой, но меру знал и лишнего себе не позволял. Потому его и держали…

Пил Степан в основном вечерами, после работы, у себя в домике. Вера Александровна поселила его на краю участка – чтобы глаза не мозолил, но все же был под рукой (вдруг понадобится?). В особняк его не пускали, и Степка напоминал дворового пса – обитал в конуре и сторожил хозяйский дом. У него были простые и понятные обязанности: следить за садом, подметать дорожки, чистить бассейн и бдить по ночам. Что было несложно: спал Степка чутко и часто выходил ночью на крыльцо подымить – курильщик он был страстный.

Одно время Степка пытался пристрастить к попойкам и Герасима, но тот решительно отказался. Гера вообще спиртное не особо любил, если и пил, то только вино (один-два бокала, не больше) или хорошее пиво (в особо жаркие дни). Степан же квасил постоянно: обычно вечером ставил перед собой бутылку, нарезал закуску, включал телевизор и сидел глубокой ночи, просматривая программы. Время от времени он выходил на крыльцо покурить – полагал, что на свежем воздухе сигарета кажется вкуснее. Тоже был любителем, в своем роде. А утром, хмурый и небритый, принимался за свои ежедневные дела – убирал, чистил, копал, сажал, обрезал и так далее. Зато днем мог позволить себе немного покемарить в домике – после обеда, когда все тоже спали. Этим он компенсировал свое ночное бдение.