Юрий Вяземский - Цветущий холм среди пустого поля (сборник)

Не знаю, правда, можно ли ему так много работать. Но лично я считаю – в таких случаях даже чудесно, что человек занят приятным для него делом и не роется в прошлом.

Тем более из-за того, что он так много работает, Ваня в последнее время полностью изменил образ жизни. Он, например, бросил курить и не берет в рот ни грамма спиртного. Все его друзья в полном недоумении. Даже возмущаются: «Раньше был человек как человек. Можно было поговорить с ним по душам, обсудить животрепещущие проблемы. А теперь сидит как сыч, ничего не пьет, и у нас водка в горле застревает».

А я, честное слово, рада. Нет, я совершенно не хочу сказать, что Ваня у меня был пьяницей. Но, ей-богу, слишком часто у нас раньше собирался разный народ – прямо не дом был, а какой-то караван-сарай. Нагрянут без предупреждения со своими «животрепещущими проблемами», принесут батарею бутылок. А я их, сама понимаешь, обхаживай, закуски им подавай, сиди с ними до утра. Люди всё, правда, приличные, интеллигентные. Но сколько же можно, в конце концов – одни и те же тосты, одни и те же анекдоты. И каждый дудит в свою дуду, никого не слушая.

А сейчас, когда Ваня перестал выпивать, такая тишина в квартире наступила! Теперь только звонят по телефону и выпытывают у меня: «Ну как твой муж? Не бросил еще дурью маяться?»

Вчера, например, зашел к нам Костя Комплектов (помнишь? тот, который с женой в Австрии живет – сегодня он опять туда уехал). Так и он пробыл у нас совсем недолго. Как узнал, что Ваня ничего не пьет, растерялся, загрустил, рассказал немного об Австрии и ушел.

Зато Ваня теперь по вечерам обязательно гуляет – обдумывает свою диссертацию на свежем воздухе. Раньше у него было только два занятия – либо до часу ночи строчил на машинке, либо кутил с друзьями. А теперь вовсю следит за своим здоровьем. Даже спать стал отдельно – в своем кабинете. Говорит, так ему удобнее и так он лучше высыпается. Пусть делает как считает нужным. Я так теперь люблю теперешнего своего Ванечку, что, кажется, на все для него готова. Разве может женщина желать себе лучшего мужа?!

Вот такие у нас дела. А в остальном – без изменений. Машеньку в школе по-прежнему ругают за рассеянность и «некоммуникабельность», а Варька по-прежнему не столько ходит в детский сад, сколько болеет и сидит дома. Не волнуйся, ничего серьезного – одни ОРЗ. Может быть, устроить ее на пятидневку? Говорят, что на пятидневке дети болеют реже.

Мамочка, как же тебе не стыдно? Почему ты ничего не напишешь о себе? Как твои ноги? Что тебе сказал доктор? Была ли ты у него? А может быть, тебе все-таки стоит приехать к нам и мы с Ваней покажем тебя какому-нибудь хорошему специалисту? Все-таки Москва есть Москва.

Целую тебя крепко-крепко и иду спать. Твоя Светочка.

25 января

Милый Володя.

Теперь, когда я все для себя окончательно уяснил, и об этом хочу рассказать.

Я уже, помнится, писал тебе, что как бы заново родился на свет. И первым человеком, которого я увидел, придя в сознание – кроме незнакомых людей в белых халатах, которые приняли мои роды, уложили меня на носилки и отвезли в палату, – была моя жена. Она подбежала к койке, на которой я лежал, принялась обнимать меня, плакать, смеяться. Вернее, то, что это моя жена, я вспомнил лишь спустя некоторое время, а в первый момент был весьма растерян, так как решительно не понимал, что надо от меня этой интересной, совершенно незнакомой мне женщине, почему она меня обнимает, над чем плачет и как ей не совестно так шумно вести себя, когда вокруг спят другие люди. Клянусь тебе, я действительно не узнал ее.

Видишь ли, это как с газетным киоском. С той лишь разницей – и разница эта для меня с каждым днем все мучительнее, – что киоск впервые возник передо мной, не имея следов в моей памяти, а женщина эта, по мере того как я к ней присматривался, пробуждала во мне воспоминания, сначала смутные, но постепенно все более отчетливые, знакомые и дорогие сердцу, в то время как сама она по-прежнему оставалась для меня чужой и какой-то досадной, что ли.

То есть я теперь прекрасно понимаю, что передо мной моя жена, что я любил ее многие годы; я узнаю ее движения, ее манеру говорить и вести себя настолько, что заранее могу предсказать, как она поступит в следующую минуту: улыбнется ли, нахмурится ли, и как улыбнется, и как нахмурится, – я все это узнаю, но ничего к ней не чувствую.

Нет, чувствую! Я словно предугадываю и сам переживаю ту боль и то горе, которое я неминуемо должен причинить этой любящей и беззащитной женщине. Мне стыдно и больно смотреть ей в глаза, мне горько за нее и страшно. Но…

Есть такая притча у древних китайцев. Двое мужчин заболели и пришли к врачу. Тот осмотрел их и сказал: «У одного из вас сильная воля, но слабое сердце, а у другого – наоборот. Если переставить ваши сердца, то, к счастью для обоих, восстановится равновесие». Так он и сделал. Одурманил своих пациентов вином, разрезал у каждого грудь, вытащил сердца и переменил их местами. Придя в сознание, оба почувствовали себя вполне здоровыми. Но, вернувшись домой, не признали своих жен и прогнали их.

Бедные женщины! Почему они всегда страдают, когда мы восстанавливаем свое равновесие?

Будь здоров. Твой Иван.

Р. S. Ты, кстати, знаком ли со Светланой, моей женой? Кажется, вы виделись в тот единственный раз, когда ты приезжал в Москву.

Впрочем, какое это сейчас имеет значение?

5 февраля

Здравствуй, дорогая мамочка!

Получила твое письмо. Очень ты меня им огорчила. Нет, не своей болезнью, а своим отношением к ней. Доктор этот тоже – хорош гусь! Во-первых, кто говорит такие вещи больным?! А во-вторых, врет он все! О каком таком «престарелом возрасте» может идти речь, когда тебе еще 65 нет?! И потом, не знаю, как в вашем захолустье, но во всем мире сейчас медицина так далеко ушла вперед, что лечат теперь значительно более сложные болезни, чем твой тромбофлебит. В общем так – приезжай к нам в Москву, и будем срочно лечить твои ноги! Пока Иван еще окончательно не растерял свои знакомства.

У нас все в порядке. Ваня чувствует себя нормально. Работать стал меньше, но зато много времени уделяет детям. Подолгу гуляет с ними, читает им книги, укладывает спать. Машеньку записал в секцию юных фигуристов, а Варьку вчера водил в кукольный театр.

Раньше мне казалось, что он вообще не замечает детей. Вернется с работы, потреплет детишек по головкам и уйдет к себе в комнату. И вдруг такие сильные отцовские чувства и такое внимание. Даже странно как-то!

Да, сейчас устраиваюсь на работу. Иван настоял. Говорит, что современная женщина должна жить полноценной общественной жизнью, а не деградировать в домашнее животное. Нашел мне приличное место с интересной работой, неплохим окладом и тремя присутственными днями. Вроде я там понравилась, и меня берут, но пока не скажу – куда, чтобы не сглазить.

Вот такие у нас дела.

Мама, ждем тебя в самое ближайшее время, чтобы всерьез заняться твоими ногами. Света.

8 февраля

Милый Володя.

Не знаю, есть ли у тебя дети. У меня детей не было. То есть в моей квартире жили две девочки: Мария и Варвара, которых я считал своими дочерьми. Когда они плакали, я гладил их по головкам или совал им соски; когда озорничали, я наказывал их или заставлял себя не обращать внимания на шум, ими производимый; когда они хотели есть, я кормил их, если рядом не было их матери. Все эти операции я производил настолько автоматически, что, работая у себя в кабинете и услышав шум за дверью, мог прерваться на середине мысли, выйти из кабинета, сунуть соску, дать шлепок или отрезать хлебную горбушку, не потеряв нити рассуждения, и, вернувшись к столу, без труда продолжить прерванное.

Или, скажем, мне нравилось гладить Варины пеленки и подгузники. Но, как я теперь понимаю, гладил я их для собственного развлечения, а не для нее, моей дочери. Поэтому, когда случалось Варе, в то время как я гладил, разрыдаться, описавшись или потеряв соску, я с досадой оставлял утюг и с раздражением подходил к девочке, а то и вовсе не обращал внимания на ее плач.

Так жил я бездетным отцом.

Но вот две недели назад жена попросила меня отвести Варю в поликлинику. Мы шли с дочерью по улице, как вдруг из подворотни выскочила большая мохнатая собака. Увидев ее, Варя спряталась за мою спину, обхватив меня ручонками и дрожа от страха. И тут я впервые почувствовал, что эта ищущая у меня защиты девочка – мой ребенок, мое собственное продолжение! И в страхе ее – моя уверенность, в слабости ее – мое мужество, и в этот чудный момент я не только от собаки, я от целого полчища чудовищ смогу ее защитить: такую всепобеждающую и радостную силу сообщили мне эти маленькие, обхватившие меня ручонки.

Не знаю, возможно ли описать словами подобное откровение. Мне это, как видишь, не очень-то удалось.

Но с той поры я словно прозрел и разглядел рядом с собой двух маленьких женщин, чудесно родных мне и до боли мне неизвестных, две самостоятельные и непохожие одна на другую личности, со своими уже сложившимися характерами, собственным миропониманием, своей любовью и своим неприятием. Удивленно в них вглядываясь, я, к ужасу своему, стал понимать, что ничего пока не дал им, кроме некоторых черт лица и нескольких свойств характера, а все остальное в них развивается без моего участия.