Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

— Видал, Таламанка объявилась! — шепнул Тонекас Зеке, многозначительно подмигнув.

Таламанка пила запоем, и мальчишки со всего квартала вечно преследовали ее, а она кричала им истошным голосом, вся побагровев и стуча кулаком в плоскую грудь: «Мой муж был капитаном! Я вдова капитана!»

— Давай… — шепнул Марио, когда они поравнялись.

«Холодная вода, речная вода.

Холодная вода, и кто ее только выдумал…»

Зека пел вполголоса, опасливо косясь на женщину краешком глаза. Ей ведь ничего не стоило устроить скандал на всю округу. Таламанке и вправду не пришлось по вкусу их пение, она проворчала, бросив на Зеку презрительный взгляд:

— Ах ты лоботряс, мулатское отродье!..

— Швырни в нее камнем, — обиделся за товарища Марио, он был белый.

— Не обращайте внимания, она чокнутая… — засмеялся Зека, скорчив гримасу.

— Стреляй, — завопил Миранда, сбегая с холма: его преследовала разъяренная голубая ящерица с красной головой. Колибри выстрелил в нее из рогатки. Песок, взметнувшийся от падения камня, попал в ящерицу, и она остановилась.

— Черт! — выругался Миранда, он уже пришел в себя и тоже прицелился. Настигнутое камнем пресмыкающееся отлетело в сторону, упало навзничь, подставив солнцу белое брюхо, и замерло в полной неподвижности.

— Ого, тебе и вправду на колибри охотиться!

Колибри был знаменитый в Кинашише охотник на птиц. Тощий, с маленькой головой, с длинным острым носом, он сам удивительно напоминал птицу. На прозвище он отзывался не обижаясь и благодаря этому завоевал у товарищей уважение.

— Идиоты, чего вы шум подняли!.. — заорал Карлос, появляясь из зарослей агавы, где пытался подстрелить сидящего на ветке птенца. Он все еще оттягивал тетиву теперь уже ненужной рогатки и зло поглядывал на товарищей. В конце концов они решили присоединиться к Буфе, отдыхающему под акацией.

— В лес идти нет смысла… — раздумывал вслух Колибри, устремив взгляд на протестантскую церковь, окруженную огромным садом. Сад был весь в цвету — эти белые цветы любили клевать колибри. Миранда, вспомнив о стороже, покачал головой. Лучше в лес. Словно чудовищный великан, лес шумно спускался оврагами Бунго, карабкался по склонам, заросшим кустарником, звенел птичьим многоголосьем.

— А как насчет роликов? Это ближе и вообще… — предложил лентяй Буфа. Далекие прогулки его не вдохновляли.

Жара стала нестерпимой, и потому предложение Буфы было принято. Они уже скользили по бетонной дорожке катка, когда появились Зека и компания. Зека хмурился. Миранда, конечно, примется потешаться над его привычкой бегать домой попить. Он никогда не упускал случая поиздеваться над Зекой за то, что тот брезгует водой из кранов в садах и парках, в то время как остальные пьют где придется, если их одолевает жажда. Он считал, что это каприз, блажь набалованного маменькина сыночка, и безнаказанно измывался над ним как мог, потому что был старше и сильнее.

Рыболовов встретили радостными возгласами, и минуту спустя кто-то крикнул им:

— Куча мала!

Схватившись с Зекой, Миранда, как Зека и ожидал, съехидничал:

— Брось ты все это, беги домой, попей водички…

— Пошел к черту… — огрызнулся Зека.

Миранда недоумевающе уставился на него. Какая муха укусила этого дурня? Зека всегда пасовал перед ним. Но рисковать своим авторитетом Миранда не мог. Товарищи окружили их, все смолкли, и Колибри, обожавший смотреть драки, тут же набрал в обо ладони песку и протянул их противникам. Зека с тоской подумал, что получит сейчас сильную взбучку, однако не колеблясь ударил по руке Колибри, с ненавистью глядя на него, словно тот был сообщником Миранды.

Зеке здорово досталось. Но в глубине души он торжествовал. Он сам подошел к обидчику после драки:

— Попробуй еще задирать меня!

Он не желал больше быть под ярмом. Он обрел наконец свободу.

Широкий кроваво-красный луч заходящего солнца стлался по выжженной пыли Кинашише. Гаснущий закат окрашивал стены домов в блеклые тона, и силуэты торопливо шагавших куда-то людей казались длинными и вытянутыми. Дерево мулембейра на Питта-Гроз давало густую тень, листву его то тут, то там пронзали короткие, острые, как кинжалы, лучи. У закусочной собирались мальчишки со всего квартала, так бывало каждый вечер.

Они весело переговаривались, вспоминая о случившемся за день. Шоа и Жоан Псих посвистывали, пытаясь привлечь внимание девушек, которые возвращались с работы домой. Вдруг они повздорили.

— Иди сам знаешь куда, — ответил Шоа.

Жоан Псих, светлокожий негр, ловко отбрил его на языке кимбунду. Ватага парней оглушительно расхохоталась. Их обоих в квартале побаивались. Они уже ходили одни на поздние сеансы в «Колониальное кино» и не боялись приближаться к ограде, где несли службу солдаты местной компании; пересмотрели все фильмы с участием Бака Джонса и похвалялись близким знакомством с уличными женщинами. Ребята предместья Кинашише наспех проглатывали вечером свой скудный ужин и, дожевывая на ходу, спешили на Питта-Гроз, боясь прозевать начало очередного рассказа. Шоа задавал тон, он был центральной фигурой. Описывая ту или иную сцену, он яростно жестикулировал и кричал, а иногда, войдя в раж, вскакивал на спину рядом стоящего мальчишки, чтобы придать большую достоверность историям о скачках верхом и о преследовании бандитов. Оседлав паренька, который стонал и сгибался под его тяжестью, он гнусаво тянул, подражая техасской моде:

Поскольку песня, исполняемая на этом невообразимом, недоступном для перевода языке, неизменно бывала одна и та же, она вскоре сделалась популярной среди молодежи Кинашише.

«Ложь! Положи эту ложь в мешок, пустой мешок не стоит на ногах, с пяти грошей не получишь сдачи, кипятком не сожжешь дом…» — такой бурный поток слов обрушивали парни на того, кто осмеливался выразить сомнение в достоверности рассказов Шоа.

— Гляньте-ка, вон шествует Кашиа! — возвестил Жоан Псих, увидав толстую мулатку, показавшуюся в конце улицы. Товарищи тоже посмотрели в ее сторону. Некогда, много лет назад, пышные бедра Кашиа служили поводом для раздоров между белыми богачами Луанды. Теперь это исполненное сладострастия прошлое давно отошло в область предания, и юные кинашишенцы безжалостно намекали на него, крича: «Красотка идет, покачивая бедрами!..»

Вместо ответа она швыряла в них камнями. В тот день лицо ее было печально. Она обошла их стороной, чтобы избежать встречи.

Тем временем Шоа завел речь о последнем фильме из жизни ковбоев. Марио, самый маленький из группы, благоразумно отошел подальше, юркнул в старую закусочную на Питта-Гроз, не без основания опасаясь стать участником какой-нибудь сцены из скачек.

На длинной каменной стойке громоздилась куча эмалированных тарелок, и рабочие, кончавшие смену в шесть тридцать, толпились у стойки и говорили все разом, перебивая друг друга. Среди этого гама раздавался голос белого буфетчика:

— Сколько порций… Сколько? — Люди отходили от прилавка, ворча, что еда невкусная и уже остыла, и усаживались под навес. Худощавый, с болезненным лицом рабочий медленно опустился на пол почти у ног Марио. Садясь, он тихонько застонал. Поднял глаза, затуманенные пеленой усталости, посмотрел на мальчика, как бы молча спрашивая о чем-то, и протянул ему блюдо с фасолью, политой пальмовым маслом. Марио отрицательно покачал головой. Он не ужинал и хотел есть, но отказался. Ведь об этом могла узнать мама. Если б еще буфетчика не было поблизости… С улицы донесся шум, и Марио, охваченный любопытством, поспешил к выходу.

Тонекас и Неко вернулись из лесу с самодельными клетками в руках, они о чем-то возбужденно кричали. Марио подбежал к ним и тут же попятился. У клеток лежала длинная желтовато-коричневая змея. Они убили ее, после того как она проглотила двух лазоревок и еще одну пичугу из клетки Неко. Владелец клетки не переставал дрожать и всхлипывать. Тонекас красочно, с увлечением рассказывал о происшествии. Собравшиеся требовали новых и новых подробностей. Они повторяли все те же вопросы, вспоминали похожие случаи. Наконец Шоа громогласно, непререкаемым тоном приказал произвести вскрытие змеиного трупа и сжечь его, а после исполнить ритуальный танец в честь бога Змеи.

И в предместье Кинашише, окутанном густым сумраком облаченной в траурные одежды ночи, несколько мальчишек прыгали и извивались вокруг костра в неистовом танце бога Змеи, наполняя воздух гортанными криками; и тонкие, подвижные их фигурки отчетливо вырисовывались в багряных отсветах костра, отбрасывая исполинские зыбкие тени.

— А теперь кто не перепрыгнет через костер, тот дрянь и мать его тоже дрянь! — Это был заключительный обряд. Танец кончился. Костер догорал. Они разошлись по домам, боясь, как бы им не влетело за нарушение порядка…