Густав Беннеке - Современная норвежская новелла

Вполне возможно, что он купит себе такой дом.

А если туда кто-нибудь явится?

Вдруг меня и там не оставят в покое, мелькнуло у него в голове. Неужели мне никогда не избавиться от них?

Он пристально изучал зеленый лотерейный билет.

Ну вот же он.

Здесь. У него.

Если б они только знали, они, спящие там, внизу. Они бы тоже не смогли уснуть. И кофе тогда был бы не холодный. Зато были бы лживые похвалы да косые взгляды, когда им казалось бы, что он этого не замечает. Тогда… Он стряхнул с себя эти мысли. Укрылся в один из своих тайников. Он должен принадлежать им, хозяевам. Вот чего они хотят. Разве они не добиваются, чтобы все принадлежало им? Даже он.

На лбу у него выступила испарина.

На него навалились обиды.

Он вспомнил о работе. Бесконечной, грязной, изнурительной. Брань и работа. Думы и работа. Всегда та, которой не хотели делать они, хозяева. Все поручалось ему. Ему никогда не освободиться.

Жесткий тюфяк сбился, оттого что он ворочался с боку на бок. Рядом притаилось зло, и не было покоя, необходимого для сна. Дыхание с шумом вырывалось изо рта. Он сам его слышал. Оно вырывалось толчками, словно нечто, от чего он хотел освободиться.

Но отныне…

Больше ни одного дня я не буду делать того, что они мне велят. Теперь я не связан с ними ничем. Хватит. Наконец-то я избавился от них, освободился. Теперь я сам себе хозяин.

Он лежал ничком, упираясь в тюфяк коленями и локтями, и горячо шептал в подушку: «Я сам! Все, конец!»

Он должен был услышать эти слова.

Потом он устало вытянулся. Заснул. Белая голая нога, забытая, свешивалась с постели.

«Пусти! Это мое! Не дам!»

Но его никто не слыхал, потому что это было во сне. Он так испугался, что не мог пошевелить губами.

Они хотели отобрать у него билет.

Из темных углов они протягивали свои сильные, жадные руки, они тянули их к свету, где он стоял голый, шарили по нему руками. Он видел и понимал, что, если они найдут то, что ищут, они уже никогда этого не выпустят. А они непременно найдут. Должны найти. Здесь, на свету, негде спрятаться.

Он чувствовал, как их пальцы ощупывают ему спину, щекочут под мышками. Сейчас найдут!

Нет!

Когда пробуждение накинуло на него свой покров и глаза его раскрылись, это был уже другой человек. Все было неподвижное. Чужое. Незнакомое. Застывшее ничто.

Однако жизнь все-таки возвращалась. Так тепло разливается по телу, когда человек переодевается в сухое платье.

Остейн вырвался из своих ночных пут и вступил в новый день. И лотерейный билет лежал там, где он его спрятал, за наличником окна.

Сегодня пусть как хотят. У меня свои дела. Он оделся, взял билет и сошел вниз.

Хозяин пил кофе с блюдца. По нему не было видно никаких перемен. Короткий кивок, как обычно. Этим ограничивалось утреннее приветствие.

— Сегодня дел невпроворот. Ешь быстрее, мы уже давно встали.

Злоба. Одна голая злоба.

— Не сомневаюсь.

Хозяин поднял брови. К таким ответам он не привык. Кажется, этот лентяй вздумал дерзить ему? Кто же его кормит, если не хозяин? Или ко всему прочему парень возомнил о себе?

Остейн был совершенно спокоен. Он дал себе время как следует разглядеть лицо хозяина. Это доставило ему удовольствие.

— Заткни свою вонючую пасть, жирный черт! Я тебе ничего не должен, говори, что хочешь, плевать я на тебя хотел! Видел вот это?

Билет протянут вперед. Обеими руками. Теперь эти руки сильны.

— Семьдесят пять тысяч, хватит, а? Что скажешь? Я так и знал, что ты сразу станешь покладистым. Не привык к таким батракам? Не хочешь ли, поменяемся местами? Да отвечай же!

Ответа не последовало, но что-то изменилось. Что-то прорвалось на свободу. И в хозяине тоже. Бешенство взметнулось в нем, и он весь сжался. Потом пробудилась власть.

Удар в висок был сокрушающий. Остейн упал. Спиной о каменный пол у очага.

И пока он падал, он понял, что все кончено. Он освободился, и это был единственный способ.

Вдову звали Камилла, она сидела на первой скамье, как и положено вдовам.

Камилла молилась, прижимая к лицу носовой платочек — не очень, впрочем, мокрый, — и потихоньку наблюдала за священником, который склонил набок голову, красиво сложив руки на животе. Стекла его очков поблескивали всякий раз, как он покачивался на каблуках. Возможно, он с тоской думал о том, что сегодня ему предстоит еще и венчание. Камилла тоже никак не могла проникнуться серьезностью момента. Все казалось каким-то нереальным и чуточку смешным, и в глубине души ей было жаль, что Халвор ничего этого не видит. Его засунули в белый ящик с медными накладками. Там он лежит среди цветов и шелка и покоится с миром. Кому это нужно? Халвор был большой и сильный, он носил густую бороду и яркие рубашки и всегда спал голый. А они одели его в саван. Гробовой саван. Нет, то, что лежит в этом ящике, не имеет к ней никакого отношения.

Да, но к Халвору-то все это имеет отношение. Ей казалось, она слышит раскаты его бесцеремонного хохота под мрачными сводами крематория. Еще бы! Послушать только, что говорит о нем священник. Камилла не удержалась от улыбки и виновато покосилась на родню.

Сколько было соболезнований! Если бы Халвор знал, может быть, он бы растрогался. Может быть. Плакал он так же легко, как и смеялся. Это сбивало людей с толку. Мужчина ростом в 190 сантиметров не должен плакать. А Халвор плакал. Когда он был тронут подарком. Когда слышал «Марш охотников». Или когда играл с малышами. Но он мог быть и злым. Например, когда дразнил фру Бергстед. Фру Бергстед, к несчастью, не отличалась красотой, а этого Халвор никогда не прощал людям. Как будто от человека зависит, какой он уродится на свет! Сейчас фру Бергстед сидела на задней скамье и всем своим видом выражала сочувствие.

Камилле показалось, что гроб качнулся от возмущения, и ее охватил страх. Здесь так холодно, мрачно и так тошнотворно пахнет лилиями и гвоздиками. Мурашки побежали у нее по спине. Она почувствовала, что задыхается. Ну кому нужна эта мрачная процедура!

Сестрица не могла упустить случая продемонстрировать живейшее участие и обняла ее за плечи. Получилось красиво. Халвор сумел бы оценить этот маленький этюд. Наверняка он бы саркастически улыбнулся. Он не любил ее сестру, но знал толк в драматических эффектах.

Свечи мигали, тени метались по сводчатому потолку и витражам, но тут голос священника разрядил обстановку. Камилла пришла в себя. Она стряхнула руку сестры и выпрямилась.

Конечно, главная роль в этом зловещем спектакле принадлежала Халвору, но Камилла была совершенно уверена, что собравшиеся больше всего интересуются именно ею. Этот интерес она читала во всех взглядах: молодая, красивая вдова, надолго ли?

Она вдруг обернулась и осмотрела присутствующих ясными сухими глазами. Сейчас она ровным счетом ничего не чувствовала. Человек не может без конца скорбеть. Ведь то, что случилось, недоступно человеческому пониманию.

На нее смотрели настороженно, вопросительно, испытующе, осуждающе. Ей было немного жаль этих людей, которые отсиживали печальную церемонию погребения, хотя их никто не заставлял. Вот они с Халвором никогда не ходили на похороны. И Камилла вдруг улыбнулась им и кивнула. Все испуганно замерли.

Нет, не все. Рикки не замер. Рикки сидел на задней скамье и крутил в руках свою яркую клетчатую кепку. Он тоже улыбнулся и подмигнул ей. Поднял вверх большой палец и состроил скорбную гримасу. Она подняла руку и пошевелила пальцами в черной перчатке, кокетливо опустив ресницы. Он ответил легким движением руки.

Маленький черный ангел пролетел над прихожанами и принес с собой соответствующее моменту волнение.

Священник откашлялся.

Вдова снова смотрела перед собой, задумчиво улыбаясь, и рассеянно думала: Халвор был бы в восторге, видя, как Рикки заигрывает с его очаровательной вдовушкой прямо на похоронах. Можно ли лучше почтить память друга?

«Когда предстанешь пред судией, уповай на прощение…»

Это про Халвора? А за что его надо прощать? За то, что он считал фру Бергстед уродиной? Разве это его вина? Господь бог одарил его чувством прекрасного. Вот если бы он одарил его еще и терпимостью. Но столько добродетелей Халвору не досталось. Зато он был веселый. Всегда веселый, а господу богу немножко веселья не помешает. Ему небось скучно среди всех этих убийственно серьезных душ, которых он собрал вокруг себя. Наверняка там и для Халвора найдется местечко.

Иногда ей бывало страшно. Особенно по ночам, когда являлся бог ее детства, сурово осуждал ее и грозил Страшным судом. В такие ночи она забиралась к Халвору, ища защиты за его теплой надежной спиной. И Халвор просыпался и уносил ее с собой в рай — не тот, где мужчины ничем не отличаются от женщин и где все думают только о вечном спасении, — нет, в рай, полный благоухания цветов и земной любви. Камилла надеялась, что Халвор попадет именно в такой рай, потому что там ему самое место.