Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры

Паровоз загудел. Проводники стояли в открытых дверях. Они были в черных шинелях и держали свернутые желтые флажки. Пассажирский поезд Москва — Чита тронулся.

Проводник шестого вагона долговязый Коля Бричкин глянул на пятый вагон и увидел флажок в руке Гали Гетман. Самой Гали не было видно, но он представил себе ее румяные пухлые щеки, черный берет на пушистых русых волосах и щеголевато начищенные сапожки. Курносое, толстогубое лицо Бричкина посветлело…

Земля была сырая, в лужах плавали рыжие листья. Тучи клубились, как дым паровоза. Проносились ржавые рощи, с веток падала листва.

Бричкин с удовольствием вдыхал запах увядания. Ветер трепал пряди волос, они скручивались в кольца и со всех сторон ползли на околыш фуражки. Фуражка словно обросла ими, так и казалось, что ее нелегко выдрать из кудрей.

В тамбур вышел сменщик Бричкина — Василий Полынин, степенный, похожий на цыгана красивый мужчина лет тридцати восьми.

— Эх, как пахнет ветер! — проговорил Бричкин. — Люблю я все-таки осень…

— Опять за свое, — проговорил Полынин звучным, солидным баском: — Весной твердишь, что больше всего любишь весну, зимой — зиму, а летом — лето.

Бричкин посмотрел на него счастливыми глазами и рассмеялся:

— А это, пожалуй, ты верно заметил. Дорога, дорога! — вздохнул он радостно. — Лечу как птица!

— Цыганщина, — нахмурился Полынин. — Осточертела мне твоя дорога. Все время уезжаешь из дому. Как бездомный бродяга, живешь на птичьих правах. И расходы в дороге — вдвойне.

— А я вот никуда не уезжаю, — сказал Бричкин, глядя на мелькнувшую зеленоватую речушку и редеющие золотистые березняки. — Я все время дома. Ведь не за границу едем. По своей земле катим! И люди свои в вагоне.

— Ну, замолол… — оборвал Полынин. — Идем, ревизор сейчас билеты начнет проверять.

…Долго еще виднелось над Ярославлем небо в зареве электрических огней. Блеснула во тьме, поманила осенняя Волга.

В полночь остановились перед станцией: семафор был закрыт. Бричкин зажег свечу в фонаре и спрыгнул с подножки на захрустевшую щебенку. Пассажиры спали, никто не вышел. Густой мрак покрывал пустые поля, дул сильный ветер, лес черной чащобой подступал к железной дороге, тревожно шумела листва, кропил дождичек. Впереди тяжело посапывал паровоз, точно запыхался от бега, прилег.

Фонарь качался около ноги, освещая только сапог. От соседнего вагона к Бричкину полз над самой землей огонек, блики играли на щеголеватых сапожках. Они звучно поскрипывали, словно ступали по снегу. Прикрыв глаза, Бричкин слушал это приближающееся: скрип, скрип, скрип…

— Что-то не приймают нас, — грудным, звучным голосом проговорила Галя, — хиба, не понравились мы?

И эта смесь украинских и русских слов казалась милой Бричкину.

— Да, уже на полчаса опаздываем. — В темноте не было видно, что по лицу его расплылась улыбка.

— Глухо-то как… Осень вже поздня, — тихо проговорила Галя. — И куда тильки нас судьбина не заносить!

— Интересно это, — возразил Бричкин.

Фонари, поставленные у ног, освещали мокрый гравий и сапоги.

— Как тебя по-украински зовут? Галю? — спросил смущенно Бричкин. — Га-а-лю, — протянул тихо, — так, по-моему, гораздо лучше, чем Га-ля.

— Галя или Галю — толк один, зови хоть горшком, тильки в печь не сувай, — усмехнулась Галя.

— А где ты родилась?

— На Одессщине. Есть такая станция — Гайворон. Не слыхав о такий? Мамо умерла, а батько и сейчас там. Стрелочник. Сады у нас богатые, яблуки видрами продають. А я вот третий год проводником по разным дорогам блукаю. Сестра у мене з мужем в Москве, ну я и прижилась у них.

Из тамбура показалась освещенная со спины плотная фигура Полынина. Лицо оставалось в темноте. Он сердито спросил:

— Чего стоим? И так опаздываем, а тут еще киснем уже десять минут в какой-то дыре.

— Ну, вот еще сказал, какая же это дыра? Лес, поля, дождик — разве плохо? — возразил с ухмылкой Бричкин.

Он знал, что Полынин терпеть не мог таких разговоров. По его мнению, разные там лесочки, цветочки да речки — дело барышень. И Полынин раздраженно проворчал:

— Дождик, видите ли, ему уже нравится…

— А чего ты не спишь-то?

Но Полынин ничего не ответил и ушел. Бричкин услышал, как он хлопнул дверью.

— Всех пассажиров перебудит, — усмехнулся Бричкин, а Галя тихо засмеялась и, взяв фонарь, побежала к своему вагону.

Поезд мчался в темноте. «У-у-у!» — угрожающе проревел паровоз. «О-о-о?» — удивленно ответил встречный, и мимо прогрохотали платформы, груженные бревнами, углем, известью. Бричкин пошел по вагону. Все уже спали в уютном полумраке. Тускло горели в каждом отделении синие лампочки. Бричкин улыбался, должно быть занятый приятными мыслями.

Вот спит женщина в пестром халате. У нее злое желтое лицо и красный припухший нос. Она ни с кем не говорила в вагоне, постоянно бегала к Полынину и все жаловалась: один курит, второй шумит, а третий долго не гасит света.

— Вот холера, всю душу вымотала, — ворчал Полынин.

Бричкин не мог понять: как это можно так жить, чтобы тебя все не любили.

Зато молодожены из третьего отделения очень нравились Бричкину. Оба молодые, светловолосые, светлоглазые, они целый день стояли у окна.

Над ними на средней полке похрапывал человек с оплывшим безбровым лицом, укрытый кожаным скрипучим пальто. Это бухгалтер. Он сел в Москве и сразу вытащил толстый кусок колбасы, сдернул с нее, как чулок, шкуру и принялся громко жевать. Выпив две кружки воды, крякнул: «Ну, а теперь на боковую», — залез на полку и проспал весь день и продолжал спать и ночь, а мимо проносились реки, леса, города.

«Э-эх!» — сердито махнул на него рукой Бричкин.

Сосед бухгалтера целый день метался от окна к окну, выходил в тамбур, забирался на полку, через несколько минут опять соскакивал, брел в ресторан. И ночью ему не спалось. Его почти желтые волосы были всклокочены, глаза полны возбуждения. «Что это с ним?» — с любопытством думал Бричкин.

Пройдя по вагону, Бричкин направился в тамбур.

Поезд приняли на третий путь среди товарных составов. Роились низко над землей оранжевые, красные, зеленые огни. На соседнем пути паровоз с шипением выпускал белые клубы пара, толкал товарные вагоны, и они передавали друг другу, как эстафету, звон буферов.

Осмотрщики цокали молотками по колесам. Стояли у вагонов проводники с фонарями. Вот загудел один паровоз, ему ответил другой. В темноте ныряли под вагоны какие-то фигуры. По радио звучала музыка. Бричкин соскочил с подножки и опять услышал — звучно, как по снегу: скрип, скрип. К нему шла Галя.

Выбежал на перрон беспокойный желтоволосый пассажир, сошли молодожены и стали прогуливаться, спотыкаясь о шпалы и рельсы.

— Чтой-то приморилась, спать хочется и исты, — зевнула Галя. — Мы с моей напарницей проворонили, хлеб не купили, а зараз хоть зубы на полку.

— Пустяки, я достану хлеба, — обрадовался Бричкин и прыгнул на подножку.

— Да пидожди, Коля, потом, — засмеялась Галя, — вот скаженный!

— Я сейчас, минуточку, — Бричкин в дверях столкнулся с Полыниным.

Полынин спрыгнул, — тяжелые, с подковами, сапоги глухо стукнули о пропитанную мазутом землю. Бричкин быстро отрезал полбуханки хлеба, вытащил из фанерного чемоданчика банку с медом и посмотрел в окно.

А в это время Полынин подошел к Гале.

— Ну, как дежурится?

— Да как полагается, — ответила с усмешкой Галя.

— А я думал, вам очень даже весело, — пробурчал Полынин, — всю ночь около вас крутится такой ухажер, на счет этой, как ее… природы, наверно, все распевает. Такой потом щедро будет кормить жену… баснями.

— Ой, лихо мне, да чого ж это вы, Василь Степаныч, так взъелись на своего напарника? — с хитрецой спросила Галя. — А он, по-моему, такий симпатичный хлопец.

— Галина Кондратьевна, зачем шутите? — горячо заговорил Полынин, придвигаясь к ней. — Я уже вам говорил: по душе вы мне. Да мы бы с вами такие дела завернули! Осточертела мне эта работа и такая жизнь. В Москве болтаюсь в общежитии, вы приткнулись где-то у родных, ну что это за жизнь, скажите на милость? Давайте уедем куда-нибудь в небольшой городок и заведем хозяйство.

— Ну что вы, Василь Степаныч, я ведь ще молода и дурна, — смеялась Галя, — яка з мене хозяйка? Горе одно. Мени ще с дивчатами та хлопцами дурака повалять хочется, на танцульки та в кино побигать. Вам бы, Василь Степаныч, до Маши посвататься, вот уж вона хозяйка, я вам скажу, ну, прямо хоть куда. И за коровой ходить, и капусту солить, ну, словом, мастерица на вси руки. Вона, я вам скажу по секрету, очей з вас не сводить.