Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова

Еще до войны на месте одноэтажных, посеревших от времени домишек здесь возвели многоквартирный трехэтажный дом, нарядно окрашенный в бело-розовый цвет. Строители убрали за собой мусор, но заливать асфальтом двор не стали: предполагалось, что в нем будет разбит сквер с фонтаном посередине. Однако, пока со сквером собирались, двор с необычайной быстротой оказался застроенным дровяниками, сарайчиками и всевозможными клетушками. Жильцы дома хранили в них отслужившую рухлядь, велосипеды и мотоциклы, держали кроликов и кур.

Таким образом, трехоконный, вросший в землю домишко, в котором жила Ворончиха, случайно уцелевший под боком нового дома, попросту затерялся между этими сараями и амбарушками. Ворончиха поселилась в нем в первые годы после войны. Сюда ее забросило горе — гибель на фронте мужа. Не нашла она в себе больше сил видеть улицы родного города, по которым ходила вместе с ним, вести тот же образ жизни, какой вела, когда он был жив. Замуж второй раз не вышла, хотя и была когда-то хороша собой, так и жила с тех пор одна как перст.

Горисполком выдал ей ордер на временное проживание в этом домишке. Дескать, освободится в новом комната — переселишься. Комнаты в новом доме действительно время от времени освобождались, но на них находились другие претенденты: то молодожены, то женщина с малолетним ребенком — и Ворончиха все уступала, а потом так привыкла к своим двум крошечным конуркам, где потолок можно было достать рукой, пол рассохся, окна перекосило, что уже и перестала справляться о комнате в новом доме. С тех же пор как под окнами у нее разросся крошечный садик, она стала даже бояться, как бы домишко не снесли, не сломали.

Ей было около шестидесяти, по выглядела она старше: высокая, костлявая, с худым, словно изможденным лицом, на котором мрачно горели большие, глубоко запавшие глаза. Пальцы ее темных жилистых рук были искривлены ревматизмом. Ворончиха давно перестала следить за собой, ходила в чем придется, лишь бы было тепло и удобно. Зимой носила мужскую шапку-ушанку и стоптанные валенки, летом с ее худых плеч спадала потерявшая цвет вязаная кофта. Под платье она надевала еще одно, чтобы было теплее, и из-под подола у нее всегда виднелся еще один подол.

Ворончихе пора было уже на пенсию, но она еще продолжала работать. Нельзя сказать, чтобы в коллективе больницы любили эту санитарку, но ей доверяли и поэтому дорожили ею. Несмотря на свой более чем скромный облик, Ворончиха обладала своеобразным характером. На собраниях ее языка даже побаивались. Эта старая, давно забывшая, чему ее учили в школе, женщина великолепно владела карандашом. Окончившие институт медички заискивали перед ней, когда подходила пора выпускать очередной номер стенгазеты. Особенно удавались Ворончихе карикатуры. Однажды в больнице сломался титан, никак не могли собраться его отремонтировать. Ворончиха изобразила себя взгромоздившейся возле титана на табуретку; она наливает в титан воду, черпая ковшом из ведра, которое держит перед ней, напряженно подняв над головой, главный врач. Даже неходячие больные просились в столовую, где был вывешен номер стенгазеты с этим рисунком. Разумеется, титан вскоре отремонтировали. Тяжелые больные не позволяли перестилать им постель в отсутствие Ворончихи, дети в ее дежурство хорошо ели и не капризничали. Новеньким сестрам всегда назначали дежурства в одну смену с Ворончихой. Весь вечер Ворончиха гоняла сестру из одной палаты в другую, она отлично знала, что требуется каждому больному, а ночью говорила: «Пойди приляг, я посижу. Ничего, я уже старая, а старики мало спят».

Жилье Ворончихи было так же малопривлекательно, как и ее внешность. В комнате стояла железная кровать с досками вместо сетки, прикрытая суконным одеялом, швейная машина, еще зингеровской марки, и шаткий стол под белой скатертью с обтрепавшимися кистями. В кухне тоже стол, кое-какая утварь на полке, в углу кадка с водой. Украшала жилье чистота: некрашеный пол был выскоблен дожелта, покосившиеся, неоштукатуренные стены тщательно выбелены.

Соседи считали Ворончиху нелюдимой. Она редко присоединялась к их обществу по вечерам, когда женщины вели на скамейках во дворе свои нескончаемые разговоры. В свободное от работы и домашних дел время Ворончиха читала. Она тратила на книги все деньги, которые оставались у нее от покупки продуктов. Хранились книги у нее в старинном сундуке возле кровати.

Теперь у Ворончихи была еще одна забота и радость — сад, где она посадила три деревца ранеток, по кусту сирени, смородины и крыжовника, разбила грядку для цветов. Своими искривленными ревматизмом руками она очистила землю от обломков кирпичей и мусора, натаскала с острова из-за реки чернозема и каждое утро и вечер, свободные от дежурства, по нескольку раз ходила с коромыслом к колонке за водой для поливки. И вот незаметно для окружающих во дворе образовался чудесный тенистый уголок, непривлекательные стены и дырявую крышу домишки скрывали кудрявые пряди хмеля. Правда, в садике кошке хвоста негде было протянуть и был использован каждый сантиметр земли. Теперь Ворончиха устраивалась с книжкой на завалинке в тени яблоньки. Она очень радовалась, когда кто-либо обращал внимание на ее сад, заходил через узкую калитку полюбоваться цветами. Но это случалось не так уж часто, соседи не то чтобы сторонились ее, чаще всего просто не замечали, дети побаивались.

Надо сказать, что к тому времени, как разросся сад Ворончихи, во дворе стало просторнее. Жильцов заставили убрать клетушки и амбары, остались лишь дровяники, а для мотоциклов был выстроен небольшой чистенький коллективный гараж. И только один сарай, он стоял как раз возле сада Ворончихи, остался, и его хозяева, как и прежде, продолжали держать в нем кур. Сарай очень мешал растениям, до полудня загораживал от них солнце; а куры пробирались в садик через щели в заборе и ощипывали зелень, выгребали большие лунки у корней деревцев и кустов.

Из-за кур все и началось. Сарай принадлежал жильцам нового дома, но фамилии Белугины.

«Сам» Белугин заведовал каким-то автохозяйством. Это был плотный белобрысый человек лет сорока. Его жена не работала, занималась, как она объясняла, воспитанием детей. Их было у Белугиных двое: взбалмошный долговязый сын-семиклассник и двухлетняя девочка, ласковая и спокойная. Как Белугина воспитывала детей дома, было неизвестно, только мальчишка целыми днями околачивался во дворе, грубил старухам, которые делали ему замечания, девочка играла в песочнице с другими малышами, а их мать можно было встретить то в одной, то в другой квартире