Агния Кузнецова (Маркова) - Ночевала тучка золотая...

Тетя Таня показала племяннице знаменитый оперный театр, величественное здание университета, даже в этот вечерний час окруженное кольцом велосипедов и автомобилей. Провезла Нонну мимо Баварской академии и, конечно, мимо своих магазинов и типографий.

А потом они снова выехали за город, потому что тетя Таня жила на вилле в двадцати километрах от Мюнхена.

Ее вилла стояла в дачной местности. Рядом были такие же двухэтажные дома с гаражами и садиками, отгороженные друг от друга зелеными заборами из причудливо заснеженного и в зимнюю пору не умирающего кустарника.

Тетя Таня загнала машину в гараж и долго возилась на крыльце, открывая дверь несколькими ключами.

«Неужели она живет одна?» – подумала Нонна. И, как бы прочитав ее мысли, тетя Таня сказала:

– Живу, Нонночка, одна в восьмикомнатном доме. Решила продать дом и построить другой, поменьше.

«Вот это да! – в душе смеясь и чуть-чуть злорадствуя, подумала Нонна. – Капиталисты сокращают размах!»

Они вошли в дом, через небольшой коридор прошли в прихожую. Нонна с любопытством огляделась.

Зеркало в рост человека. Вешалка. Пол покрыт зеленой ворсистой материей.

Они разделись. Тетя Таня убрала шубы в стенной шкаф и повела Нонну показывать свое жилище.

– Это вот для тебя.

Они вошли в небольшую комнату с удобным диваном, двумя креслами, низким телевизионным столиком и секретером в углу. Такая же, как в прихожей, ворсистая материя покрывала пол.

Все в доме было предельно просто. Стояли только необходимые вещи.

– Тетя Таня! Вы капиталистка? – спросила Нонна за ужином.

– Все мои капиталы вложены в предприятия. У меня магазины и типографии, Нонночка, не только в Германии, но и в других странах. Живу я, как ты видишь, скромно. На себя трачу мало. Немцы весьма экономны. Мой муж был просто скуп и научил меня ценить не только марку, но и пфенниг. Вот видишь, мой ужин…

Тетя Таня указала на стол.

В честь встречи гостьи из-за рубежа он мог бы быть действительно более богатым. На столе, кроме пшенной каши, салата, тушеных овощей и жареного цыпленка для Нонны, ничего не было. Студенты-стипендиаты театрального училища, собираясь повеселиться, устраивали более обильное угощение.

Нонна очень устала. Тетя Таня заметила, что глаза ее слипаются.

– Ну вот что, деточка, иди-ка спать. Поговорим завтра, – сказала она и, расцеловав племянницу, проводила ее до дверей комнаты.

Утром Нонна проснулась поздно. В доме было тихо. Она надела халат, домашние туфли, выглянула в коридор, потом прошлась по всем комнатам нижнего этажа, поднялась наверх. Все сияло чистотой. Тети Тани не было. И когда только успела она навести порядок!

В кухне, накрытый салфеткой, стоял завтрак для Нонны: две булочки, квадратик масла в изящной упаковке, две крошечные круглые баночки: на одной – пчела (это был мед), на другой – гроздь вишни (это – повидло). На электрической плитке стоял кофейник с уже изрядно перепарившимся кофе. На столе лежали ключи и записка:

Нонночка! Я уехала в семь часов. В двенадцать за тобой приеду. Вместе пообедаем в каком-нибудь экзотическом ресторане. Можешь погулять. Здесь совсем близко прекрасный парк. Но не забудь закрыть дверь на все три ключа.

Тетя Таня.

Нонна с удовольствием помылась под душем в розовой ванне, полюбовалась розовым кафелем, позавтракала и почувствовала, что она могла бы еще съесть два таких завтрака. Заглянула в кухонный шкаф, но ничего съестного не обнаружила. Долго возилась она с большой круглой машиной для мойки посуды, но, так и не сумев разобраться в многочисленных кнопках и дверках ее, вымыла посуду обычным способом – под краном над раковиной.

– Вот как, живут капиталисты! – вслух сказала Нонна. – Вот куда я затесалась!

И подумала, как много интересного расскажет она Алеше, своим друзьям и бабушкиной компаньонке, которая чуть с ума не сошла от счастья и удивления, узнав, что Нонна едет в ФРГ.

В гостиной Нонна подошла к горке и стала рассматривать сувениры из разных стран. Здесь, в компании обезьян, бронзовых божков, кукол и матрешек, уже стояли подаренные Нонной позолоченные деревянные рюмочки, разукрашенные старинным русским рисунком.

Ее заинтересовал необыкновенный цветок, напоминающий огромный лотос, стоявший на окне в обычном горшке с землей.

«Цветет зимой, удивительно! И как бурно цветет», – подумала она и склонилась над ним. Он неприятно пах свежей краской. Нонна поняла, что цветок искусственный.

Такой же искусственный подсолнух «цвел» в горшке на полу.

– А у нас искусственные цветы считают дурным тоном! – сказала она вполголоса зеркалу на стене и остановилась, задумалась.

Вспомнился Алеша с его непонятным отношением к ней. Он никогда не говорил о любви, но все свободное время свое проводил подле Нонны. Он при всех держал ее за руку, точно собирался вот так, рука об руку, пройти по жизни. На этом все и кончалось. Совсем не так, как у всех. Он даже ни разу не поцеловал ее.

Друзья думали, что они вот-вот поженятся, намекали, задавали вопросы. Нонна не знала, что отвечать.

Конечно, она вышла бы за Алешу замуж, даже просто сошлась бы с ним, но он не давал для этого повода. А действовать самой не позволяла девичья гордость.

– Ах, как это несовременно, как это несовременно! – сказала Нонна зеркалу.

Она осторожно вытерла глаза кончиками пальцев и заметила, что лак на ногтях сошел. Слава богу, нашлось дело! Она взяла флакончики с ацетоном и лаком, удобно уселась в кресло и занялась маникюром.

А все-таки жизнь была чудо как хороша! Она в Мюнхене! В доме капиталистки – своей собственной тетки! Забавно!..

Зазвонил телефон.

Осторожно, чтобы не смазать лак, Нонна взяла трубку и поднесла ее к уху.

– Нонночка! – сказала тетя Таня. – За тобой приедет мой компаньон Курт Браун. Он немного знает по-русски. Будь готова. Принарядись.

Нонна надела голубой костюм и лаковые туфельки. Она взбила свои прекрасные волосы, спереди перехватила их маленьким коричневым бантом на приколке.

Курт Браун не заставил себя долго ждать. Вскоре он появился. Это был мужчина лет сорока пяти, крепкий и моложавый.

– Добрый день, фрейлейн Нонна, – сказал он с сильным акцентом. – Я был пять лет в плену у русских. Я немного не забыл говорить по-русски.

Нонне стало смешно оттого, что все, с кем бы ни встречалась она, начинали с этой фразы. «Крепко им дали сдачи», – с удовлетворением подумала она и кокетливо пригласила Курта пройти в гостиную.

– Найн. Битте… – Он спохватился и заговорил по-русски со снисходительной улыбкой к своей корявой речи. – Фрау Татьяна ждет…

Живыми карими глазами он с явным удовольствием оглядел Нонну:

– Так нельзя. Туфли нельзя… Надо тепло. Ехать нужно в Нюрнберг.

Нонна удивилась этой неожиданной поездке, но послушно надела сапоги.

Курт немного манерно вел свой великолепный мерседес, то и дело выпуская руль из рук, всем корпусом поворачивался к Нонне и с улыбкой оглядывал ее оценивающим мужским взглядом.

У него было миловидное, чуть женственное лицо, широкое и румяное.

Он много говорил, с трудом, но и с явным удовольствием вспоминая русские слова.

Он рассказывал о том, как был в плену в небольшом городе вблизи Свердловска. Стояла суровая зима. Одежда пленных износилась. С едой было плохо. Но и у русских износилась одежда, им тоже нечего было есть.

Однажды что-то случилось с пекарней, и пленным два дня не привозили хлеб. Курт, измученный холодом и голодом, превозмогая слабость, работал на стройке. Мимо шла старуха с кошелкой. Она остановилась около пленных. Плачет о погибшем сыне, ругает немцев, а сама последний хлеб свой сует в руки Курта…

Слушая его, Нонна разволновалась. А Курт уже рассказывал о другом: он был еще мальчишкой, когда видел Гитлера. На стадионе Партайгелэнде в Нюрнберге фюрер принимал парад войск.

– Фрейлейн Нонна желает увидеть в Нюрнберге этот стадион?

Они сегодня же побывают там, а потом зайдут во Дворец юстиции, знаменитый Нюрнбергским процессом.

Нонне хотелось посмотреть все. Она даже дала согласие на машине без всяких виз и без разрешения тети Тани проскочить в Австрию, где у Курта была своя дача.

– А в Париж нельзя? – наивно спросила Нонна.

– Нельзя, – улыбнулся Курт.

К концу пути Нонне казалось, что Курта она знает давным-давно. Она смеялась над его произношением и нисколько не чувствовала разницу в возрасте. Курт казался ей до того простодушным, что она позволяла себе слегка подтрунивать над ним. И он на нее не обижался.

Внезапно на одной из шумных мюнхенских улиц машина затормозила и въехала во двор.

– Здесь наш магазин, – сказал Курт, с трудом протискиваясь между множеством маленьких автомобилей, наводнивших двор. – Это машины наших служащих, – сказал он, выключая мотор. И рассказал, что это и есть та самая беда, из-за которой ему и фрау Татьяне приходится строить новые дома для магазинов. В этом дворе служащим негде ставить свои машины, и они не хотят работать.