Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов

к ним города? Кто-то вытачивал на заводах ту же шестерню, пусть даже простую гайку, без которой любой машине не быть? Да, печальны подобные дела своей безымянностью. Люди, вселяющиеся в готовые многоэтажки, держат в своей памяти лишь название улицы, номер дома, квартиры, - кто помнит о тех, кто возвёл для них дом? И тому, кто едет по асфальтированной дороге, есть ли нужда припоминать тех, кто эту дорогу прокладывал – лишь бы ровна да пряма была!

Справедлива ли такая безымянность дел, творимых людьми за свою земную жизнь? До обидности несправедлива с точки зрения отдельной личности. Но таково размашистое движение самой жизни! Волны поколений прокатываются по векам, сменяя отходящих в невозвратность. Из созданного, из оставленного ими, так же безымянно присваивается то, что может ещё послужить потребностям вновь явившиеся, также беспамятно попользуется следующая людская волна, - и так вечно, пока жива земля и люди на ней!

Так в чём же тогда смысл человеческого бытия? В том ли только, чтобы настроить городов, дорог, машин для потребностей короткой жизни своей? Или, всё-таки, есть другой, высший смысл в жизни каждого, кто является в этот, пока единственный человеческий мир?

Почему мысли, скажем, Демокрита, Аристотеля, Платона, Томаса Мора, Кампанеллы, Руссо, прошли через века и немало послужили прозрению таинств природы и человека? Почему одухотворённая красота Сикстинской Мадонны Рафаэля и теперь, через века, очищает и возвышает человеческие чувства? Почему не разгаданная улыбка Джоконды Леонардо да Винчи и теперь побуждает человеческий ум к познанию тайн бытия? Вечны эти творения, и не безымянны!

В чём же различие прижизненных дел людских? Не в том ли, что всё материальное, как бы велико для своего времени оно ни было, бренно? Что бессмертны лишь творения духа?!.

«Природа – эта вечная пульсация материи, принимающей на какое-то время различные вещные формы, - продумывал Алексей Иванович родившуюся мысль. – Эти вещные формы бренны: бесконечно сменяют сами себя. Такова судьба всех форм материи, в том числе и человеческого тела.

В духовной жизни действуют иные законы. В духовной сфере прежде созданное не уничтожается. Сохраняется, дополняется, обогащается деятельностью творческих умов последующих поколений, как бы создавая над меняющейся материальной основой жизни некую духовную, истинно человеческую сферу. В этой сфере человек и возвышается над "тьмой низких истин", очеловечиваясь накопленной энергией духа…»

Владимир Иванович Вернадский, к которому в почувственной душевной близости всё чаще обращался в своих мыслях Алексей Иванович, давно уже прозрел глобальный характер духовной сферы человечества. Уловил процесс постепенной замены биосферы, покрывшей тонким слоем земную планету, ноосферой, сферой разума, живительной средой будущих поколений. Если энергия биосферы уже миллионы лет поддерживает жизнь на земле, то какой же, к тому же целенаправленной, энергией возобладает со временем творимая человечеством ноосфера?..

«Ноосфера и есть, та, определившаяся в процессе эволюции высшая цель, - размышлял Алексей Иванович. – К ней вот уже тридцать шесть веков, страдая, познавая, останавливаясь, вновь прорываясь, движется обнадёживаемое верой в своё бессмертие человечество! Если в биосфере действуют первичные законы животных существ с выживанием сильнейших и уничтожением слабейших, то в ноосфере, в сфере духовной, создаваемой энергией человеческих умов, постепенно и неотвратимо утверждают себя вторичные, высшие, человеческие законы, в которых действуют не сила, но соучастие, не корысть, но справедливость, не «я», но «мы». Здесь и светит каждому из людей та высшая Справедливость, к которой изнемогая от дикости биологических законов, движется земной мир…»

Ум Алексея Ивановича искал подтверждений тому, что открывалось в непостижимых прежде раздумьях. И почему-то мысль упорно уносилась в провинциальную Калугу, где, вот, так же, отшельнически, жил среди обывательского безмыслия мечтатель, казавшийся чудаком. Из материальных достижений была у него лишь башенка, надстроенная над бревенчатым домиком да телескоп. Всё великое, оставленное людям, сотворил его дерзновенный ум. Мыслями и расчётами он преодолевал пока одному ему видимую дорогу в недосягаемые казалось звёздные миры, и ушёл из жизни незаметно, как уходят все одиноко мыслящие люди. Но земная ноосфера вобрала в себя его мечту и сотворённые его умом расчёты. И через полвека его мечту вобрал в себя ум другого человека, столь же дерзновенный. Вобрал мечту и завершил расчёты, и вывел корабли и человека в звёздное пространство!

Когда бы человечество осуществило свой рывок во вселенную, если бы деятельные умы не замечаемых в повседневности людей не питали, не пополняли ноосферу земли, это глобальное вместилище духовных творений?..

«Может, и мне, - думал Алексей Иванович, предстоит тот путь калужского отшельника, с той лишь разницей, что одолеваю я дорогу не в Космос, а в нравственный мир Человека?!.»

Одиноким своим раздумьям, которые на следующие утро вписывались в творимую им книгу, Алексей Иванович особенно упорно предавался в поздние вечерние часы, сидя на открытой террасочке, глядя на гаснущий в водах близкого озерка закат.

В июньские дни отсвет белых ночей не давал сомкнуться ночи над крестьянским домом, вот уже полвека стоявшем среди лесов Верхневолжья. И Алексей Иванович, глядя как закат не прерываясь переходит в восход, невольно думал о том, что прожитая им жизнь не ушла бесследно со случившимися переменами, – закат прижизненных дум и стремлений, вот, так же спасительно переходил в восход духовных его творений…

 В один из тихих вечеров бабьего лета Алексей Иванович в привычной задумчивости сидел на скамеечке под сенью молодых сосен, в полукруг охватывающих старую всю уже в золотой седине берёзу.

На эту врытую в землю скамеечку, отстоявшую несколько от дома, добирался он, когда являлась потребность побыть в полном одиночестве, наедине с собой и молчаливой природой, сочувствующую близость которой он как никогда чутко улавливал теперь.

Земля праотцев, столько лет питавшая жизненные его силы, с каждым годом всё ощутимее охватывала руками земного тяготения, тянула всё ближе к лику своему. Недалёко было время, когда уже смирится он с властной её волей, навсегда приникнет обесчувственным телом к всё вбирающей беспредельности её. Жизнь прожитая как бы переместилась в мозг и поныне ясно мыслящий. И всё, что когда-то было, что окружало сейчас, и то, что подступало из близкого уже будущего, просматривалось, обдумывалось без скорби, без сожаления, всё объединялось единой потребностью сознать, какой же всё-таки была его жизнь, и сумел ли он сделать хоть что-то, что могло бы оправдать земное его существование?

Произнести окончательный приговор своей жизни он не решался – слишком сложна была его жизнь, всё смешалось в ней: и мечты, и стремления, и борения с самим собой, и упрямое отстаивание справедливости, и страдания тела, и