Геннадий Солодников - Пристань в сосновом бору

Так вот и свиделись, и с тех пор нет от него ни единой весточки. Или дома еще не был, не читал ее записки, что маловероятно, или закусил удила, уверенный, что никуда она от него не денется.

Не ждала уж Сергея Сармите, ни на что не надеялась и вспоминала сейчас о нем с тупой успокоенностью — перекипело в ней все, выбродило, остался лишь кислый я мутный осадок. Но на катер поглядывала с томливым ожиданием, с легким замиранием сердца. Может, причиной тому был Николай, его долгое отсутствие? Так о нем в эти минуты она вовсе не думала. Вчера — да, вчера она тосковала, нигде не видя его, уныло слонялась весь день по дому отдыха. Даже Ваня заметил. Вечером на столовской веранде сказал мимоходом:

— Потерялся мой сосед где-то. К ужину обещал вернуться, а нет и нет. Дружок у него должен был приехать…

Катер шел переполненный, на верхней палубе и в проходах густо толпился народ — все мужчины, с рюкзаками, с деревянными ящиками через плечо, с ледорубами. Непоседливое племя рыболовов-подледников. Напротив поселка сплавщиков, конечного пункта катерного маршрута, в водохранилище впадала лесная река, еще не замутненная отходами предприятий по ее берегам. Вот сюда, в устье, на чистые струи, и устремлялась по весне, когда мелело водохранилище, ошалевшая от нехватки кислорода рыба. А за нею еще большими косяками высаживались на прибрежный лед рыбаки в поисках мимолетного счастья. Особенно много их было по выходным дням, так много, что речные трамваи ходили, как правило, с перегрузом и не всегда притыкались к берегу возле дома отдыха — не позволяла большая осадка. Вот и сегодня катер натужно раздвигал воду, грузно осев и слегка завалившись на левый борт.

Сармите с грустью поняла, что он пристанет сюда лишь на обратном пути, ждать ей больше нет смысла, незачем, да и некого «ей встречать: зря она томила себя, терзалась совершенно напрасно.

За порогом гостиницы Русина встретил тусклый рассвет. Было свежо, вдоль улицы сквозило. Стылые серые дома, серый снег по обочинам, хрусткий ледяной черепок под ногами, низкое серое небо. Даже в той стороне, где за рекой должно подниматься солнце, стояли серо-желтые размытые дымы химических предприятий.

Он не сразу заметил, как впереди замаячили такие же нахохленные фигуры — одна, вторая, третья. Справа и слева из окраинных проулков на дорогу-улицу призрачно выступали все новые и новые, и когда он оглянулся назад — там тоже был народ, целая разреженная толпа, негласно объединенная единым устремлением, шествовала следом. Русин начал различать отдельные восклицания, приветствия, глухой говорок. Со всех сторон потянуло табачным дымом.

Вскоре текучий людской поток выстроился в подвижную очередь перед окошечком кассы. Шаткие сходни, маленький дебаркадер, узкий трап, плотные спины впереди, перед самым лицом, дыхание в затылок — и Николай очутился на катере. Носовой и кормовой салоны были уже заполнены, на открытую палубу не хотелось, и он задержался в проходе, зажатый мягкими телами тепло одетых рыболовов.

И странное дело, сколько б ни толкали его в очереди, ни мяли при посадке, ни сдавливали со всех сторон сейчас, на ходу катера, Русин почему-то не ощущал никакого неудобства. Наоборот, ему казалось, что он, словно холстина под валком-каталкой, обминается, разглаживается. И в нем самом что-то постепенно выпрямляется, принимает объемную, осязаемую форму.

Несколько лет назад Русин еще курил, курил всерьез и помногу, Но я в то время терпеть не мог, когда мужики где-нибудь в очереди или зрелищной толпе на вольном воздухе в тесной теснотище смолили почем зря табак, трясли пепел друг другу на плечи, сорили искрами по ветру и, того и гляди, могли ткнуть невзначай горящей сигаретой или в лучшем случае прожечь одежду, ибо она сейчас сплошь нейлоново-поролоновая и прожигается-плавится — будь здоров. Он ругался, ссорился с окружающими людьми, выходил из себя, наживал врагов и, в общем-то, выглядел в глазах других чокнутым. Но ничего поделать с собой не мог. Такова уж натура.

А тут, на катере, глядя на размашистый мазок зари в стороне: от дымов уходящего города, он вдруг поймал себя на том, что равнодушен к курильщикам вокруг. Больше того, ему по-своему приятны были запахи разносортного табака, негромкий говорок сдержанно круживший возле, мягкое покачивание и движение человеческих тел. Согласное единение почувствовал он со всеми, проникся их сконцентрированным, скрытым до поры до времени азартом предстоящей рыбной ловли. Целебным, чудодейственным азартом, растворяющим в себе житейские огорчения, бытовые заботы, деловые неудачи и неурядицы. Вчерашний день и все связанное с ним отодвинулись вместе с отдаляющимся городом, стали прошлым, изжитым. То, что вчера казалось крахом, крушением смутных надежд, основательных планов на всю последующую жизнь, — сейчас виделось закономерным и естественным концом того, что сразу было отмечено духом нежити и рано или поздно должно» было отмереть. Хорошо, что это произошло сравнительно быстро. Чем раньше — тем лучше. Хватит с него нелепо затянутых связей и «дружб».

Русин не обратил внимания на то, что катер уже миновал дом отдыха, да он все равно ничего толком не рассмотрел из-за стоящих впереди. Он сошел на берег в поселке, после того как катер приткнулся к кромке прочного ледяного припая и высадил рыбаков. И даже на земле, оставшись один, Николай долго еще ощущал живое шевеление надежных плеч случайных попутчиков.

Солнце едва достигло середины деревьев, и, когда в гуще сосен тропинка повернула, распласталась круто выгнутым ободом, Русину показалось, что незамутненный улыбчивый диск бежит рядом, сторонкой, и зорко поглядывает на него в узкие просветы между стволами. Силится что-то ухватить, высветить в нем, но не успевает за короткий миг и все гонится, гонится.

Русин застал Ваню в комнате. Глаза у парня шально поблескивали и казались светлее обычного. Лишь губы, крупные, слегка вывернутые, дурашливо дулись, изображая обиду.

— Хо, прибыл наконец гуляка! Тут без него с тоски мрут, погибают, можно сказать, в расцвете лет, а он где-то прохлаждается, ешь твою плешь… Да я не про себя, Андреич, — взмахнул Ваня руками, предупреждая возражения. — Я о Сармите. Она, бедная, места себе не находит. Извертелась вчера вся, словно в ней пружинку какую подкрутили. Засветил ей мозги — сам в бега. Нет, ты скажи: засветил ведь? Что, сама по себе девка завелась?

— Ладно, ладно, Ваня, не зуди, — с усталой усмешкой отговаривался Николай. — Не твоя это забота. Как-нибудь без сопливых разберемся.

— Но-но, ты полегче! Трефовый король в побитой молью шубе. — Довольный своей остротой, Ваня хихикнул, легонько поддал Русину в бок. — Слушай, ты ж голодный, наверное, как мартовский кот. У меня банка рыбных консервов есть и еще кое-что найдется. Хоры?

Русин отказался — позавтракал, мол, в сплавной столовке — и блаженно вытянулся на койке, всем своим расслабленным телом ощущая притягательную силу мягкой постели. Сейчас бы вздремнуть малость, потом погладить брюки, побриться, вообще привести себя в порядок — и можно снова включаться в размеренную жизнь дома отдыха.

Прежде всего ему необходимо встретиться с Сарми. Но тут Николай засомневался: как-то неловко будет разыскивать ее, ни с того ни с сего что-то объяснять. Ему самому показалась странной такая нерешительность, но он все-таки подумал: «А что, если действовать через Ваню? Привлечь его в помощники».

— Ваня, дорогой. Раз уж ты такой заботливый, сотвори доброе дело. Сначала принеси утюг. Потом разыщи Сармите, подъедь к ней так, между прочим. Скажи, что я приехал. Собираемся, мол, прогуляться в старый поселок ради воскресного дня. Ну, и не желает ли она присоединиться к нашей мужской компании… Как тебе такой вариант?

— Хоры! — обрадовался Ваня. — Вот это по-нашенски, по-шоферски. Главное — движение.

Не прошло и получаса, как в дверь комнаты постучали.

— Войдите, — лениво откликнулся Николай, продолжая безмятежно лежать, не ожидая никого, кроме Вани, и еще не сознавая, что стучать может лишь посторонний. Он тут же вскочил, растерянно одергивая на себе рубашку и разгоняя ее складки под брючным ремнем.

На пороге стояла Сармите.

…В стылом павильончике неподалеку от временного причала толпился воскресный шумный люд, и Русин в который уж раз за это утро мысленно поблагодарил Ваню со всей искренностью и теплотой, на какие только был способен. Вот где воистину пригодились Ванина общительность и казавшаяся поначалу излишне суетливой, незаменимая сейчас расторопность. Он как-то незаметно и естественно внедрился в середину очереди, вольно балагуря с соседями, вовремя разжился порожними кружками и вскоре с простецкой улыбочкой подавал их бойкой буфетчице.

Русину стало неловко перед Сармите за бездействие, и он тоже решил выказать предприимчивость. Приметив в углу незанятую пивную бочку, смахнул с нее в газету остатки рыбьей шелухи, перехватил у одного из уходящих мужиков расшатанный табурет и усадил Сармите. А тут и Ваня подоспел с полными кружками, предварительно застолбив в очереди новое местечко, чтоб позднее при надобности можно было без задержки отовариться еще.