Георгий Шилин - Прокаженные, Камо – произведения Шилина Георгия

15 августа 1911 года, в полдень, испытуемый Тер-Петросян попросился, как обычно, в уборную. Служитель выпустил его из камеры, проводил до уборной и вернулся к другому беспокойному больному.

В течение целого часа уборная была заперта изнутри. Камо из нее не выходил...

Четыре года прошло с тех пор, как Котэ, тот самый человек в фетровой шляпе, что в 1907 году ходил с развернутой газетой по Эриванской площади, расстался с Камо.

Четыре года... Это все равно, что четыре столетия. И вот сейчас, через несколько минут они должны встретиться после долгой тревожной разлуки. За это время черные волосы Котэ успели поседеть.

Стоя на берегу Куры, он не спускал глаз с последнего окна верхнего этажа лечебницы. Там, за решеткой, мелькнул человек. «Он или нет?» Котэ верил в Камо больше, чем в кого бы то ни было на свете. Городовой ушел за угол. Видит ли Камо из окна уборной городового? Успеет ли спуститься?

Скрывшись за кустами, Котэ принялся наблюдать. «Скорей бы, скорей, пока нет городового... И чего он так возится»... Прошло мгновение долгое, мучительное. Но вот решетка отскочила. Камо выглянул из окна. Котэ сделал нетерпеливый знак рукой. Камо привязал к зубьям спиленной решетки веревку. И в этот момент Котэ снова сделал знак. Камо исчез. Из-за угла возвращался городовой. Заложив руки, прищурясь на солнце, он важно, медленно, беспечно проплыл под окном. С минуту постоял, тяжело повернулся и поплыл назад, В окне опять мелькнула голова Камо. Котэ махнул белым платком – это означало, что опасности нет. Тогда из окна спустился вниз конец веревки. Радость охватила Котэ. Через минуту Камо будет на свободе. Так просто, так невероятно. После четырех лет скитаний по германским и тифлисским тюрьмам.

Камо спускался по веревке... все ниже и ниже...

Радость помутила сознание Котэ. Он на один момент закрыл глаза и когда открыл их – Камо уже не было на веревке.

Близость земли, близость свободы заставили Камо забыть об опасности и осторожности: с высоты двух саженей он прыгнул вниз. Камо сильно ушиб ногу и теперь не мог подняться. «Что ты наделал? Не утерпел... как мальчишка...» – подумал Котэ и сделал движение броситься на помощь товарищу, но в то же мгновение Камо поднялся и бросился к кустам. И едва только кусты скрыли его, как из-за угла вышел все тот же медленно прогуливающийся городовой. Заметив веревку, он подбежал к ней, потрогал, посмотрел на окно и, всплеснув руками, бросился бежать к больничным воротам, неистово свистя. -

– Свисти, свисти, идиот, – улыбнулся Котэ, увлекая за собой Камо.

В тот же день Тифлис был оцеплен со всех сторон. Были вызваны собаки, но они шли по следу вяло и неуверенно и никого не нашли. На улицах, мостах, вокзалах и на трех шоссе, ведущих из Тифлиса, были поставлены сильные наряды наружного наблюдения. Наблюдатели были ознакомлены с приметами бежавшего. Однако наблюдение не дало никаких результатов.

И лишь спустя более года имя Камо было снова произнесено в жандармском управлении.

На Коджорском шоссе произошло трагическое событие, которое потрясло весь город: несколько экспроприаторов напали на почтовый транспорт, везший в Тифлис большую партию денег. Экспроприаторы бросили в транспорт бомбы. Этими бомбами были убиты три стражника и ямщик. Ранены один стражник и почтальон.

Благодаря отваге раненого стражника, открывшего огонь по нападающим, и близости города, грабители скрылись, не успев похитить деньги.

Меры, принятые полицией к раскрытию преступления, оказались безуспешными.

Следствию удалось только установить точные приметы нападавших, благодаря чему было точно выяснено, что среди экспроприаторов находился Камо.

5 января 1913 года сыскная полиция получила сведения, что боевая группа революционеров готовится к нападению на почтово-телеграфную контору. Полиция имела задание предупредить нападение.

Она решила теперь во что бы то ни стало схватить Камо.

И 10 января около «Северных номеров» полицейские агенты задержали двух подозрительных людей.

Когда их привели в участок, один из задержанных назвался болгарским подданным Николаем Трайчевым, другой – дворянином Кутаиской губернии Михаилом Жгенти. Но тут же установлено было, что первый являлся не кем иным, как Камо, второй – Григорием Матиашвили, членом боевой революционной группы.

Они были заключены в Метехский замок.

По распоряжению прокурора тифлисского военно-окружного суда, Камо вновь был переосвидетель-ствован. Врачебный осмотр показал, что у Камо отсутствуют всякие признаки душевного расстройства. Экспертиза установила также и то обстоятельство, что четырехлетнее сумасшествие Камо являлось не чем иным, как симуляцией.

Камо... Камо, – думал прокурор, шагая в темном коридоре Метеха, – вот когда я его увижу наконец. Интересно... интересно... С тех пор прошло почти десять лет, когда он перед самым моим носом бежал из батумской тюрьмы.

Это был тот самый прокурор, который в 1904 году, после неудачной поездки в Батум, возвращался обратно в Тифлис в одном купе с князем Девдариани, оставившим ему карточку со странной надписью на грузинском языке.

«Интересно, интересно взглянуть на него теперь», – думал прокурор.

Смотритель тюрьмы открыл камеру. Железная дверь скрипнула и медленно открылась, как открываются двери несгораемых шкафов. Прокурор вошел в камеру.

Гладко выбритое лицо, свежее и здоровое, какое только может быть у человека, вполне довольного своей жизнью, улыбнулось прокурору. Оно было добродушно и приветливо.

– Здравствуйте, господин прокурор, давно мы с вами не виделись...

– Да, – улыбнулся тот, – десять лет.

– Помните, я говорил вам, что мы с вами еще встретимся. Как видите, обещание свое я выполняю.

– Да... Однако у вас такой вид, будто вы собираетесь играть на сцене.

– Что ж, привычка. Что дано природой, того люди не отнимут.

Прокурор опустился на скамью и взглянул в лицо Камо. «И чего это он так радуется? смерти?..»

– Если бы я падал духом, господин прокурор, на моей могиле давно уже должна была бы вырасти трава в десять аршин. А я, как видите, еще имею возможность следить за своим туалетом.

Наступило недолгое молчание.

– Слушайте, удивительный человек, – заговорил вдруг прокурор, – что заставляет вас делать все это – бомбы бросать и вообще черт знает что?

– Простите, господин прокурор, но я не спрашиваю вас, что заставляет вас требовать для людей смертной казни?

– Гм... Вы – чудак.

– Таким рожден. Рад бы в рай, да грехи не пускают.

– Вы знаете, что вам угрожает?

– Еще бы!

– И вы не раскаиваетесь в своих преступлениях?

– Ни на одну минуту. Мне просто забавно это ожидание. Один раз я раскаивался как будто. Это было в Нахаловке, во время восстания, когда меня повели казаки и когда один из них предложил отрубить мне нос. Я заплакал тогда самым искренним образом – не потому, что мне стало жалко своего носа, а потому, что его отсутствие явилось бы неизгладимой приметой, которая угрожала сделать мою работу невозможной.

– Вы действительно ужасный человек.

– Что ж, – вздохнул Камо, – это моя слабость.

В голове прокурора как-то не укладывалось, что этот человек, с такой приятной, почти женственной улыбкой, с таким лицом, мог пройти столь страшный путь...

Дело слушалось при закрытых дверях. Суд состоял из председателя суда – старого генерала, двух подполковников – членов суда, прокурора, защитника и секретаря.

Одиннадцать солдат, окружив скованного по рукам и ногам Камо, с шашками наголо, ввели его в зал. Взглянув на угрюмое лицо прокурора, подсудимый дружески поклонился ему. Прокурор сумрачно отвернулся.

Допрос был короток и ясен, как и последовавшая за допросом речь прокурора.

Во время его речи подсудимый, очевидно не слушая ее, вынул носовой платок, вытер им лицо и, взглянув на кандалы, принялся вызванивать ими какой-то мотив. Только после того, как председатель суда сделал ему замечание, он как школьник оставил кандалы в покое.

Речь защитника была беспомощной и неубедительной, несмотря на все его старание. Чувствуя, что сила фактов могущественнее его доводов, он попросил у суда только одного – «снисхождения и милости».

Подсудимому предоставлено было последнее слово. Его речь длилась недолго. Он сказал:

– Я не раскаиваюсь ни в чем. Обвинительный акт точно инкриминирует мои деяния, которые я совершил. Подтверждаю их полностью. От вас я не жду ни пощады, ни снисхождения. Я буду повешен – факт бесспорный. Сегодня господами положения являетесь вы. Завтра же будем – мы. И тогда мы

беспристрастно выясним и уточним, кто из нас преступники – вы или мы. Единственное, о чем я сожалею и что вызывеет во мне чувство жалости и собственной вины, это невинно убитые люди на Коджорском шоссе. Мне больно вспоминать об этих жертвах, которые мы вынуждены были принести на благо освобождения народа. Вот все, что я могу сказать".