Виктор Курочкин - На войне как на войне (сборник)

С чердака отлично просматривался город и совершенно не видно было, что происходит рядом с домом. Сократилин следил за дорогой от рынка к кремлю. Немцы один за другим перебегали эту дорогу. Богдан посмотрел влево. Вдоль стен наискось стоявшего дома пробиралась цепочка автоматчиков. Сократилин указал цель и скомандовал: «Огонь!» Один упал, остальные уползли за угол. Пока на чердаке было довольно-таки спокойно. Пули сюда почти не залетали, и это давало возможность вести прицельную стрельбу.

— Зря не палите. Бейте наверняка. Немцы зря под пули не бросаются, — говорил Сократилин. Ему очень нравился небритый боец. Своим хладнокровием он чем-то напоминал татарина Кугушева, но в отличие от того стрелял без промаха.

Сам же Сократилин стрелял хуже обычного. У него тряслись руки, и он ничего не мог с ними сделать. И тряслись не от страха, а отчего — он и сам не мог понять. Он злился, нервничал и делал промах за промахом.

Немцы увидели, откуда по ним бьют, и словно градом осыпали крышу. Ржавое, истлевшее железо пули пробивали, как фольгу, на чердаке светлело с каждой секундой. Справа от Сократилина закричал красноармеец, схватился за голову и упал. Больше оставаться на чердаке стало невозможно. Из окна противостоящего дома по ним беспрерывно лупил пулемет.

— Ползком пробирайтесь на второй этаж! — крикнул Сократилин.

Уползти с чердака удалось лишь двоим: Сократилину и небритому красноармейцу. У третьего не выдержали нервы. В дверях он вскочил, чтоб броситься вниз по лестнице, и упал, прошитый пулеметной очередью.

То, что происходило на втором этаже, Сократилина повергло в ужас, и он понял, что не только часы, но и минуты их сочтены. Железный ливень хлестал беспрепятственно. Со стен, с потолка сыпалась штукатурка, пол усыпан обломками шкафов, стульев. От сгущавшихся сумерек, от дыма было темно; воздух был раскален, насыщен запахом пороха, и люди задыхались в дыму, в густой едкой пыли. У стены он заметил лейтенанта. Раненный в живот, он продолжал командовать, хотя никто его не слушал.

— Пить, пить! — услышал Богдан детский голосок.

В углу корчился мальчик в вельветовой курточке.

— Ах вы сволочи, какие же вы сволочи! — простонал Сократилин, поднял мальчика и вынес из комнаты на лестничную площадку, положил там и сразу же вернулся и лег у окна с карабином.

С этой минуты Сократилиным овладело отчаяние. Он не допускал и мысли, что его так легко и просто могут убить. Сократилин видел, как немцы приволокли пушку, как суетился около нее расчет. И он стрелял по артиллеристам, насмехался над ними, обзывал их трусами, бандитами, убийцами. Кончились патроны. Сократилин вспомнил про убитого красноармейца на чердачной лестнице. «У него, наверное, остались патроны». И он уже пошел, и взял бы эти патроны, и продолжал бы стрелять и убивать, но тут раздался истошный крик:

— Немцы в доме!

Они обошли дом с тыла, со стороны Волхова, взломали дверь и ворвались с черного хода. Внизу поднялся шум, стрельба, русская брань смешалась с немецкой. Снаряд влетел в окно, разорвался, из двери вместе с клубами удушливого дыма выкатились ошалевшие бойцы и ринулись вниз по лестнице, увлекая за собой Сократилина. Они камнем свалились на поднимавшихся немцев. И русские и немцы смешались и клубком покатились вниз по крутым ступеням. Карабин дулом зацепился за металлическую решетку перил, треснул, и в руках Сократилина остался приклад. Этим прикладом Богдан колотил кого-то по голове. Орущий клубок человеческих тел выкатился на улицу, и началась дикая свалка.

Сократилин напряг последние силы, разорвал кольцо рук, стиснувших горло, и тут же получил зубодробильный удар по челюсти. Боль на какую-то секунду отрезвила Сократилина. Он выкатился из кучи, вскочил на ноги и побежал. Увидел береговую полосу Волхова, в лицо пахнуло сыростью. Берег здесь был крутой, обрывистый. Сократилин прыгнул и вместе с песком заскользил к воде.

Гулко, как в барабан, ударил «шмайссер». Сократилину показалось, что по левой голени с маху ударили колом, зазвенело в ушах, из глаз покатились желтые кольца, на минуту он потерял сознание, а когда оно к нему вернулось, услышал шорох песка под сапогами. Он приподнял голову и сразу же уронил ее и закрыл глаза.

Два немца подходили к нему, выставив перед собой автоматы. Они приблизились вплотную, остановились и долго смотрели на грязного, измученного, беспомощного русского фельдфебеля. Сократилин слышал их дыхание, чувствовал запах табака и еще чего-то приторно-кислого. Потом один из них постучал носком сапога по подметке сократилинского сапога.

— Der Russe lebt. Er stellt sich nur an [13].

— Ihm sind die Beine gebrochen [14], — сказал второй.

— Gib ihm den Gnadenschub [15].

— Warum, Jurgen? Wir sind doch keine SS [16].

— In der SS sind aber Kerle. Wieviel sind heute gefallen? [17]

— Lass die SS Verwundete abschiessen. Sie lieben sowas [18].

— Werde nur nicht philantropisch, Schieman, — проворчал Юрген. — Wenn ich ihn kalt mache, desto besser für inn [19].

Сократилин, разумеется, не понимал их разговора, но интуитивно чувствовал, что все, конец! В одно мгновение пронеслась перед глазами вся его жизнь. И только сейчас он увидел, насколько она у него была короткой и серенькой. И так ему стало обидно за свою жизнь и так стало жаль себя, что горло сдавили спазмы и тяжелые, крупные слезы покатились по грязному, заросшему лицу.

— Er weint. Komm, nimm das nicht auf dein Gewissen [20].

Юрген сухо рассмеялся.

— Für ein toten Bolschewiken vergibt mir der Führer alle Sünden [21].

— Dann aber dalli. Mach schon [22].

Сократилин не слышал, как щелкнул спусковой крючок и как затвор уткнулся в патронник. Зато отчетливо слышал, как немец выругался.

— Wird’s bald? [23] — спросил Шиман.

— Hab Sand in der MP [24].

— Woher der Sand? [25]

— Ich habe es fallengelassen… Gut, komm. Lassen wir ihn den Himmlerbrüdern [26].

— Natülich. Ich sagte ja [27].

Сократилин слышал, как они уходили. Но все еще боялся пошевелиться, открыть глаза. Он понимал, что его пощадили. Но почему? Над этим думать не было ни сил, ни желания. Со смертью он смирился и принимал ее не только как неизбежность, но и как избавление от всех мук и страданий. И вот, когда он остался жить, ему вдруг стало страшно, у него затряслись ноги, и тело покрылось густым и липким, как клей, потом.

Город горел. Отсветы пожара полоскались в Волхове, и вода казалась кровавой. По золоченым куполам Софии тоже как будто стекала кровь, а на розоватых стенах собора плясали уродливые тени.

Конец первой книги 1967–1968

Встать как положено!

Звание, фамилия?

Фельдфебель Герхард Шеберт.

Войсковая часть?

Первый мотоциклетный батальон восьмой танковой дивизии генерала Бранденбурга. Через полчаса наши танки будут здесь… Мои часы у него.

Благодарю.

Не стоит. Да и зачем они теперь вам?

Меня расстреляют?

А почему бы и нет?

Прошу вас сохранить мне жизнь. Когда наши придут, я замолвлю за вас словечко.

А кто за них замолвит?

За всех не обещаю.

Русский жив, а притворяется мертвым.

У него ноги перебиты.

Надо пристрелить.

Зачем, Юрген? Мы же не эсэсовцы.

Эсэсовцы — парни что надо. Сколько их полегло?

Ну вот пусть эсэсовцы и добивают раненых. Они это дело любят.

Не разводи филантропию, Шиман. Если я его прикончу, ему же лучше будет.

Он плачет. Пойдем. Не бери на душу лишнего греха.

За одного убитого большевика мне спишет фюрер все грехи.

Тогда не тяни. Кончай скорее.

Ну что ты копаешься?

Песок набился в автомат.

Как же он туда попал?

Да я его уронил… Ладно, пошли. Оставим его ребятам Гиммлера.