Лев Успенский - Пулковский меридиан

Оба беглеца упали с самого начала в глубокую «копанку», в мочило на огороде, и пролежали там, в воде, пока все не кончилось. На их глазах мужики свалили хлеб, сено и картошку в один из сараев. По деревне долго ходили с фонарями. Потом отряд ушел. Но из нескольких слов они поняли, что его местные сообщники скрываются где-то неподалеку, в каких-то «корповских пещерах».

Господин уездный комендант в тот день был и без того в скверном настроении. Ничего удивительного: Орел отдали красным… Тут — топчемся на месте, как ослы.

Однако делать что-то было надо. Пещеры! Что еще за пещеры!? Теперь по всему городу раззвонят: партизанщина! «Партизанщины» комендант (да и белые вообще) боялся больше всего на свете.

Комендант быстро сообразил, что, повидимому, столь большой и хорошо организованный отряд не может скрываться где-то в одном месте. 200 бойцов! Пулемет! Шутка сказать! Но его штаб действительно мог прятаться неподалеку в лесу. Ко Гдову здесь буквально медвежья глушь… Вчера из тюрьмы опять бежали двое коммунистов и — как в воду канули… Еще, того и гляди, сделают налет на город — расхлебывайся потом! Да и Панкова жаль: толковый, расторопный, знающий человек.

Комендант отдал приказ: реквизиции на пару дней приостановить; в Корпово направить небольшой карательный отряд, хорошо вооруженный, под командованием поручика Данилова-второго; взять проводников; осмотреть эти чёртовы «печоры». Почему о них, кстати сказать, никто в городе ничего не знает?

26-го числа двадцать пять стрелков под командой поручика Данилова-второго прибыли в Корпово с утра. Созвали сходку в бабиной Фениной избе.

Поручик Данилов, черненький, колючий, вежливо, но сухо потребовал себе проводников.

Деревенские сделали вид, что никто из них никогда не бывал в этих пещерах.

— Да что вы, господин хороший! Это еще когда было? При господах! До освобождения. Это, может, темноворотские знают дорогу, а мы-то — не! Как вы, бабы?..

Поручик пожал плечами, поглядел на солдат у двери.

— Ну, что ж? — сказал он, демонстративно вынимая часы. — Посидим! Сходка не разойдется, пока кто-нибудь не вспомнит дороги туда. Я буду ждать…

Он принял небрежную позу, вынул папироску, закурил.

Каких-нибудь пять минут спустя на печке захныкала девчонка.

— Чего тебе, черноглазая! Ишь, цыпленок!

— Дяденька… Пустите на двор…

Поручик пожевал губами.

— На двор? Чего ради? — нехотя сказал он.

— До ветру… Я — сразу… — конфузливо хихикнула девчонка.

Поручик поднял одну бровь. Девчонка была невеличка. Лет двенадцать? А, шут с ней!

— Марш! Назад — не являйся!

Девчонка исчезла. Потянулись долгие-долгие минуты. Бабы шептались, вздыхали. Некоторые начали утирать глаза концами платков. Прошло, наверное, не менее часа. Вдруг на той же печке снова кто-то завозился… Неописуемой древности сгорбленная старуха, из-под руки вглядываясь в офицера, растолкала минуту спустя баб.

— Ну? — сказала она, останавливаясь перед поручиком. — Это кому тут печоры-то надо? Тебе, что ли, внучек? Ладно! Знаю дорогу, сведу… Пущай они, нехристи, прежде времени не радуются… Попов гонят, церкви закрывают… Золотишко с церквей себе требовают? Ладно! Мне, может, сегодня виденье было… Идем. Сведу!

Поручик Данилов обрадовался. Но в то же время он усомнился.

— Да тебе сколько лет-то, бабушка!?

Старуха пожевала губами. Впервые в жизни она ответила на этот вопрос без уверток.

— Сто восемь! Сто восемь, внучек, в Успеньев день стукнуло. А что тебе мои годы? Не сватов ли засылать хочешь?

Караульные вежливо отвернулись. Бабы не то с ужасом, не то с недоуменьем глядели на бабку Домну. Что же теперь делать? Всех погубит, старая клюка!

— А ты… Не рассыплешься по дороге, бабка? Сто восемь лет! А еще говорите — плохо жилось при царе…

— Кому плохо, а кому и ладно, батюшка… — тотчас отпарировала старуха. — Ты только сам не рассыпься по нашим горам. А в этих печорах я летом раз пять была. Святое место! Опоганили только теперь, ироды!..

Поручик Данилов встал.

— Ну, хорошо, идем!

Как только они вышли, в избе поднялся шум, перекоры, крик. Бабы, как одна, насели на Федосью.

— Надо хоть Феньку вашу туда послать… Чтоб уходили скорее! — кричали они. — Докормила старую ворону, что всю деревню под смерть подведет!

Баба Феня заметалась в поисках Фенечки. Но девчонка как в воду канула. Вот еще не хватало!

К крайнему удивлению не одного только поручика Данилова, а и всего его отряда, старуха оказалась крепким ходоком. Она опиралась на толстую суковатую можжевеловую трость, точно клевала дорогу на каждом шагу, разговаривала то с командиром, то со своей собачонкой, увязавшейся за ними, и не отставала ни на шаг.

— Да ну их! — бормотала она. — Какие это люди! Не врут они! Верно — не ходят туда. Леших боятся. А я и сама лешая! Да где — далеко? И всего версты с четыре… Тут вон и есть, на Агнивке-речке… Я бы вас прямопуткой повела… Ну, первое дело, там теперь два моста мостить надо…

С большого хутора, там, где начинался спуск в овраг, отряд пошел тропой в крутую гору, всю поросшую скользким белым мхом, покрытую сухостойный лесом. Солдаты чертыхались, плевались, но покорно шли, дивясь на старуху, и тащили пулеметы. Подступил пустой лиственный лес.

— Вели, чтоб тихо шли, батюшка-баринок! — вполголоса сказала Домна Лепечева поручику Данилову. — Услышат загодя — ищи-свищи их! Это, сынок, не худая дорога. Тут одно место только худовато — через луг, через топь… Ну, да я-то стегу знаю…

Поручик отдал приказ соблюдать тишину. Солдаты смолкли.

Над краем глубокого оврага Данилов на минуту остановился, вытащил карту.

«Чёрт ее знает, старую ведьму! Ну? Куда же теперь?»

Перед ним сквозь просветы осин тянулась внизу длинная и широкая болотистая луговина, посредине прорезанная извилистой гнилой речкой. На той стороне сплошной стеной поднимается густой смешанный лес, видимо, по такому же оврагу, как и тут.

— Там они, что ли?

— Там, батюшка-баринок, там, — ответила старуха, снова вглядываясь в него из-под ладони. — Сейчас вниз, потом лугом… Такой там запрокид… И — печора. Что ж я, забыла, что ли?

Поручик подумал.

— Панкратов! И ты, Журавлев! Останьтесь здесь. Чуть что… Смотрите… Остальным: патроны дослать!

Они спустились вниз. Кругом было тихо. Рыженькая старухина собачонка стояла на узенькой тропинке, точно приглашая. Бабка Домна двинулась вперед. Весь отряд растянулся гуськом по извилистой тропе.

— О, чёрт! — бормотали солдаты. — Ну и место!

При малейшей неловкости чуть только оступись — нога уходила по колено в черную торфяную жижу. А старуха, не моргая глазом, шла вперед.

По единственному бревну все они по очереди перешли речонку. Бабку переправили кое-как, протягивая ей винтовки.

«Э, дьявольщина! Скорее бы до лесу!» — тревожно подумал Данилов. Он взглянул вперед. Лесистый склон перед ними уходил шут его знает на какую высоту вверх. Он был непроницаем, пуст, глух. До него оставалось еще сажен двести.

И в этот самый миг старуха вдруг остановилась как вкопанная и высоко подняла свою дубину.

— Корповские! Корповские! Эва оны! — совершенно неожиданно отчаянным, старческим, но все еще звонким голосом закричала она, размахивая палкой над головой… — Степка! Сынок! Сыпьте! Бейте их! Я стара! Что на меня глядеть…

Поручик Данилов схватился за револьвер. Он метнулся к сумасшедшей бабке. Но кто-то из солдат, наверное с перепуга, не выдержал. Из-за офицерской спины грянул выстрел. Бабка Домна упала, как подкошенная. В тот же миг злой, остервенелый грохот двух пулеметов наполнил собой всю долину Облы.

…Отряд поручика Данилова не мог даже заметаться по лугу. Справа, слева, кругом была гнилая, бездонная осенняя трясина, топь.

Послышалось несколько воплей, несколько предсмертных, неистовых ругательств Данилов упал лицом в траву. Остальные полегли кто где. Пулемет еще несколько секунд продолжал терзать вокруг них низкую мокрую осоку, пенить воду Агнивки. Потом все смолкло.

А минуту спустя оттуда, от пещеры, по мокрой траве, по ржавым болотным лужам к гнилой реке хлынуло множество мужиков. Они бежали, хрипло крича, с винтовками наперевес; бежали быстро.

Но далеко обогнав их первой вырвалась из кустов на луг девочка с черными косичками С плачем, с отчаянием она упала на траву рядом с бабкой Домной.

— Баба Домна! Бабусенька! Что ты?

Бабка Домна не отвечала.

В начале ноября с первыми поездами в Корпово приехала из Петрограда Евдокия Андреевна, Фенечкина мать. Без лишних слов она погрузила дочку в теплушку и увезла с собой.

А за день до этого в деревне Смерди, что на 146-м километре от Петрограда, на старом кладбище, хранящем кости тех, кто пахал эту землю еще в XIII-веке, похоронили Домну Лепечеву, ста восьми лет от роду.