Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

Сегодня Николай мог идти домой: Надя уехала в Тигель на совещание передовиков коксохима.

На улице Николая окликнула Нина, робко улыбнулась, поправляя платок над светлым веночком кос.

— От Сени письмо. Привет вам, Николай Павлович… К первым боям готовятся. Если, говорит, к маю не напишу — не жди, напишу — жди обязательно… А тут еще сын заболел воспалением легких. Нигде не могу сульфидину найти. Столько аптек обегала! В одной обещали только завтра.

Словно в оправдание Нина вытащила мятый рецепт и стала его разглядывать.

— Все есть, — растерянно говорила Нина, — подпись и печать.

— Дай-ка сюда.

Николай добежал до заводской аптеки, вскоре вышел оттуда, раздумывая, что делать. Узнал, где живет заведующая аптекой, бросился разыскивать ее, поздно вечером нашел.

— Извините. Нужен сульфидин. Ребенок очень болен.

Она взяла озябшей белой морщинистой рукой рецепт, поднесла его к лампе, сказала:

— Все правильно. Завтра утром получите в аптеке.

— Вы меня не поняли, наверно, — сказал Николай. — У меня ребенок болен, понимаете? Я не могу ждать до утра.

Николай сам удивился тому, что сказал, и торопливо продолжал:

— Сын, понимаете? Вы мне сейчас дайте. Я ведь знаю, у вас есть. Вы не стесняйтесь, дайте, я и пойду… Буду благодарен вам.

— Да ведь у меня же не аптека, поймите, товарищ!..

— Верю вам, верю. Но и вы поверьте — ребенок, сын…

Женщина сокрушенно вздохнула, порылась в тумбочке, достала порошки и подала Николаю. Он пожал ей руку, поспешно вышел и бросился с крыльца к трамваю.

В окнах пушкаревской квартиры не было света. Остановившись, Николай подумал, что потратил на поиски лекарства полтора часа и не мог оставить его у себя до утра.

На стук показалась растерянная, повязанная платком Нина. Он подал ей порошки.

— Спасибо, Николай Павлович! Проходите.

— Как сын?

— Уснул. Да вы проходите. Спасибо вам.

В комнате было полутемно: Нина занавесила огонь платком, чтобы кроватка, поместившаяся между столом и шифоньером, оставалась в тени. На блестящей полированной дверце шифоньера лежала полоска света от щелочки плохо сколотого вокруг лампы платка. Николай наклонился над кроваткой и увидел черные волосы, красное личико и красное одеяло. Глаза ребенка были закрыты, он тяжело дышал. Николай обернулся и посмотрел на Нину.

— Так ты дай ему сульфидин.

— Пусть поспит немного, недавно уснул. — Нина отвернулась, вытирая глаза платком.

— Не плачь… Жив будет, — утешал Николай.

Нина, уже не стесняясь, заплакала громко, как при родном. Николай взял у нее порошки, положил их на стол.

— Устала? Отдохни… Я уйду…

Нина присела, обхватила спинку стула, положила на руку свою горячую голову и обрадовалась тому, что можно помолчать с закрытыми глазами.

Не снимая пальто, а только сбросив шапку, Николай стоял у кроватки. Только теперь он заметил рядом с нею еще один маленький столик и на нем фаянсовую чашку и ложечку. Он переложил туда порошки. В мыслях не было ничего ясного, все они казались какими-то путанными и никак не могли выйти за пределы полутемной комнаты, в которой он видел только красное от жара лицо мальчика, чужого сына. Он вспомнил, что соврал пожилой женщине, но не почувствовал ни стыда, ни смущения.

Нина задремала, сидя на стуле. Белый пуховый платок свалился с головы и лежал у ног. На одно мгновение Николаю показалось, что это сидит Надя… Он хотел было поднять платок и положить ей на колени, но, опомнившись, тихо вышел в коридор, спустился по лестнице, закурил и пошел по пустынной темной улице.

От востока через все небо в серых рыхлых тучах была прорыта яркая синяя полоса с одинокой, но крупной звездой на западе.

Николай чувствовал, как растет его раздражение против Нади. Он знал, что она ни в чем не виновата, верил, что любит его. Но ее признание мешало ему жить спокойно, мешало любить, относиться к ней с чистым сердцем. Только одно — только появление ребенка могло бы вернуть прежнее. Так казалось ему теперь. Но едва он подумал об этом, как вспомнил, из-за чего произошла их размолвка… Обида и раздражение опять охватили его.

Но если все так несчастливо сложилось, то почему он не решается на последний шаг? На свете столько хороших женщин. Нет, Николаю и до сих пор кажется, что есть женщина, рожденная именно для него. Сумей найти ее, отличить среди многих. Но мир безнадежно велик и найти нелегко. Оттого все тревоги, все несчастья. Проходят годы — и вдруг выясняется: ошибка… Может быть, с ним случилось то же самое? Погодите! Разве он не любит свою жену? Любит… В том-то и дело, черт возьми!

Не хотел, не мог Николай идти домой даже теперь.

Без особых раздумий направился он в цех, к людям…

По дороге в Тигель произошла неожиданная встреча: в коридоре вагона Надя столкнулась с Софьей Анатольевной, Они давно не виделись, посмотрели друг на друга со скрытым интересом, но недружелюбно. Софья Анатольевна поздоровалась первая и первая сделала вид, что рада встрече.

— Я уезжаю в Уралоград, к отцу, — сказала она и усмехнулась. — Не хочется, чтобы у вас осталось дурное впечатление обо мне. Возможно, когда-нибудь ваш муж скажет вам, что я пыталась ему понравиться. Так это правда… Но из этого ничего не вышло. Я не боюсь признаться. Теперь мне все равно. Конечно, если бы я знала, что мы когда-нибудь с вами встретимся, то не стала бы затевать подобного разговора. Я, — тут Софья Анатольевна снова усмехнулась, — не пришлась по вкусу… Он любит вас. Не знаю, достойны ли вы?.. Впрочем, это уже не мое дело. — На лице ее скользнула улыбка не то снисхождения, не то легкого презрения. — Конечно, вы считаете меня дурной женщиной. Чувствую.

Надя пожала плечами.

— Оцените хотя бы мой поступок. Не всякая сказала бы вам такую правду. Это, кажется, достойно благодарности. — Софья Анатольевна с нарочитой беспечностью проговорила: — Прощайте!

Эта нелепая встреча припомнилась Наде в Тигеле, когда она шла вместе с машинистом Локтевым в трест на совещание. Настроение было самое неопределенное. В знакомом пруду отражалось вечернее небо. Отражение было расплывчатым, стертым, вода почти одного с небом цвета, только в дальнем конце пруда тянулась светло-серая холстина воды, чешуйчатая от ряби. От неясности, стертости отражений все вокруг казалось несколько серым — не то скучным, не то грустным… Вот она вдалеке, часовенка или башня на горе Недотроге, а дальше Рудничная гора — основа