Александр Андреев - Рассудите нас люди

— Больно, Сема? — спросила она с состраданием. Ей ни к чему было мое заступничество...

Семен по-хмельному примирительно улыбнулся и подергал меня за рукав.

— Не сердись, Алеша. Посиди со мной, солдат.

— Не хочу, — сказал я.

— Презираешь... — Семен обидчиво помотал головой. — Ладно, презирай. Только, знаешь, в чужую жизнь не вмешивайся. Не потерплю.

Отец с печалью смотрел на пьяного сына.

— Нехорошо ты живешь, Семен, — проговорил он. — Ох, нехорошо.

Семен куражливо вскинул лицо.

— Живу, как умею.

— Не умеешь ты жить. Совсем не умеешь.

— Где уж нам... Не учен. — Семен взмахнул руной в мою сторону. — Вот он будет ученый. Пусть. Не препятствую. Каждому в жизни своя доля, отец. У одного эта доля во какая руками не обхватишь, у другого она с ноготок. Вот такая! Пусть Алеша станет инженером, академиком. Кем хочет... А я буду баранку крутить. Надо же кому-то и за рулем сидеть, баранку крутить. Вот я и кручу. И подите вы все к чертовой бабушке! — Он трудно, со всхлипом вздохнул, и не то зависть звучала в его голосе, не то сожаление.

Отец, удивляясь своему горю, безмолвно развел руками и тихо вышел на свою половину.

Лиза подступила к мужу, несмело протянула руку, чтобы убрать прилипшую к потному лбу прядь волос. Семен с досадой вздернул плечом.

— Отстань ты от меня! — крикнул он.

Лиза испуганно отшатнулась от него, спряталась за мою спину.

Если бы женщины не выказывали так явно свою рабскую покорность, как возвеличилось бы гордое мужское племя и насколько поубавилось бы среди них скотов!.. Но, должно быть, я слишком строг, должно быть, пора для полного нравственного совершенства человека еще не наступила. Слишком много еще острых углов и гвоздей в дверях жизни, о которые бьются в кровь и человеческое достоинство, и самолюбие, и гордость...

Небо загустело до черноты. На площадях еще было светло, а под сенью деревьев уже сомкнулись сумеречные тени. Звуки музыки тонули и глохли в их вязкой духоте. Стало тихо, как в минуту томительного ожидания...

Я прошел по набережной, потом свернул на затененную аллею.

Дорожка привела к эстраде. На сцене расположился симфонический оркестр. Скрипки вызывали в душе щемящую и сладкую боль, и слушать их долго было невмоготу... Я направился к танцевальной площадке, — после возвращения из армии я еще ни разу не танцевал.

Взгляд мой скользнул по лицам молодых людей, группками толпившихся возле веранды. Задержался на девушке. Она стояла неподалеку от лесенки. В ее одиночестве, в ожидании было что-то смелое и застенчивое. Меня будто легонько подтолкнули, я сделал два шага к ней и остановился, — ведь девушка ждала другого.

Молодые парни, подвыпившие «для храбрости», громко смеясь, задевали прохожих, отпускали остроты, примитивные и тяжелые, как кирпичи. Они тоже заметили одинокую девушку. Медлительный верзила с тяжелой головой в тугих кольцах медных волос отделился от группы и неловко наклонился к ней.

— Позвольте вас пригласить...

— Я не танцую, — сказала она.

— Ну это ты врешь, у меня глаз снайперский... — Рыжий склонился еще ниже, взял ее под локоть. — Я научу.

Она нетерпеливо дернула локтем:

— Пошел вон!..

Рыжий сконфузился, как вести себя, что ответить на оскорбление? Застегивая пиджак, он оборвал пуговицу и швырнул ее в цветы. Приятели посмеивались над его поражением.

— Подумаешь, принцесса! Видали мы таких... — Он схватил ее за плечо.

Девушка опять отмахнулась от него:

— Отстань! Не пойду я с тобой.

— Не нравлюсь! Стилягу тебе подавай, с попугаями на рубахе? — Он потянул ее к лесенке.

Этот молодец своими повадками напомнил мне моего брата Семена. Надо поставить его на место. Я подошел к парню:

— Отпусти ее. Она идет танцевать со мной.

Я был уверен, что девушка ухватится за меня,как за спасителя. Но она с насмешливым любопытством скрестила на груди руки, в темных глазах — ни смущения, ни страха.

— Почему вы решили, что я пойду с вами танцевать? Уберите вашу руку.

Весь свой гнев рыжий обрушил на меня.

— Что тебе надо?

За моей спиной уже стояли стенкой его друзья, и я понял, что скандала, а то и драки не избежать.

Я с оскорбительной брезгливостью оглядел парней. Мне захотелось показать перед девушкой свое бесстрашие, свое превосходство.

— Убирайтесь отсюда, пока не поздно! И поживее! Слышите? Катитесь!..

— Что? — Рыжий задохнулся от такого неслыханного нахальства. — Тебе жить надоело, да? Жить надоело?! Ну, говори. Надоело жить?

Ребята обступили меня плотнее. Но в ту минуту мне все было нипочем. Я даже прочитал с вызовом строчку стихов, которая особенно нравилась.

— «Я с удовольствием справлюсь с двоими, а разозлить — и с тремя!..»

Их бесила моя веселая безбоязненность. Ко мне сунулся вертлявый остроносый паренек-провокатор.

— А ну, ударь, ударь! — Он наскакивал и тыкался плечом в мою грудь. — Ну, ударь, ну, бей!..

— Отойди! — Я оттолкнул его от себя, и он взвизгнул, будто его и в самом деле ударили.

Тогда рыжий кивнул невысокому толстощекому парню. Маленькая, остриженная под бокс голова его была крепко посажена на могучие литые плечи. Коротким ударом он сбил меня с ног.

Вокруг нас тотчас образовалась толпа.

Я приподнялся на локоть. Левое ухо было залито звоном, боль жгуче сверлила висок.

Испуг расширил глаза девушки. Она не ожидала таких стремительных и бурных действий.

Неистово заклокотала во мне ярость. Я не заметил, как очутился на ногах. Шагнул к толстощекому. В последнюю секунду, изменив направление, я качнулся к главарю, рыжему парню. Я наступил ногой на носок его ботинка, чтобы он не смог отшатнуться, отступить, и, опрокидываясь всем телом, нанес ему отрывистый удар в подбородок, — этому я научился в парашютных войсках. Рыжий рухнул там, где стоял. Вертлявый провокатор головой нацелился мне в живот, но я успел подставить колено. Потом я сцепился с толстощеким...

Толпа вокруг загудела, заверещали свистни комсомольского патруля, милиционеров. Я услышал, как трезвый и властный голос приказал мне:

— Скрывайтесь!

Свистки оборвались. Наступившая тишина вызвала во мне мгновенную усталость и тошноту. Руки мои были скручены дружинниками, заломлены назад, — итог рыцарского порыва.

Милиционер расстегнул китель, вытер шею платком, — прибежал, видимо, издалека.

— Ну, молодежь пошла!..

— Отпустите мои руки, — попросил я двух рослых дружинников. — Отпустите, ребята. Больно же...

Милиционер дал знак, и я вздохнул, освобожденной. Встретился глазами с девушкой, из-за которой вступил в бой с превосходящим по численности и мощи противником. Казалось, она смотрела на эту «трагедию» как на забаву. «Дурак ты, дурак, — сказал я себе с веселым осуждением, — из-за чего полез в драку?! Теперь выкручивайся, доказывай, что ты не верблюд...»

Как во всякой толпе, нашлись злорадные советчики и судьи.

— Влепить ему пятнадцать суток!

— Когда только избавимся от хулиганов!

— Вот, попался. Теперь не отвертится!

— Он вот к этой гражданке приставал!

Милиционер повернулся к девушке, что она скажет по этому поводу. Растолкав людей, девушка подступила ко мне вплотную.

— Ко мне приставал? — она рассмеялась. — Я его, миленького, ищу весь день. Закатился с утра — и нет его! Это мой муж. — Толкнула меня в грудь и заговорила еще более крикливо: — И долго я буду бегать за тобой, караулить! — Пожаловалась милиционеру, да так искренне, с горячностью: — Чуть отпусти, он тут же к приятелям, к собутыльникам!

«Актриса», — пронеслось у меня.

— Я тебе покажу приятелей!.. Я тебе покажу собутыльников!..

Она замахнулась на меня. Я перехватил ее руку.

— Вы что?.. С ума сошли?!

В толпе одобрительно засмеялись.

-  Так его! Приласкай разочек

— Вихры надери!

— Не беспокойтесь, надеру и вихры! — Девушка стала выталкивать меня из толпы.

Никогда еще знакомство не начиналось с пощечин и тумаков по лопаткам.

Мы отодвинулись в сумрак аллеи. Только здесь девушка перестала долбить мою спину, — роль сыграна до конца.

Некоторое время мы молчали. На веранде, завывая, гремела музыка — так и не удалось потанцевать.

Я спросил девушку:

— Как это вы отважились на такой героический шаг?

Она приняла мой иронический тон: по-другому в такую минуту не заговоришь.

— Исключительно из чувства гуманности: вам наверняка влепили бы те пятнадцать суток.

Она подняла лицо. У нее был нежный, чуть вздрагивающий подбородок и очень нежная высокая шея. А в глаза просто боязно смотреть, как с кручи в пропасть.

— В ушах звенит! — сказал я. — Точно били не ласковой девичьей ручкой, а поленом.

— Жалею, что не оказалось под рукой полена. Ненавижу пьяных...

— Я тоже. Приставалы с пьяными рылами выводят меня из равновесия...