Елизар Мальцев - Войди в каждый дом (книга 2)

—  Вот сумасшедшая!

—  Ни за что не узнаешь! — Поджав под себя ноги и чуть покачиваясь, Васена загадочно улыбнулась.— Ну так и быть, скажу, но, чур, по секрету...— Она наклонилась к сестре.— Твоя бывшая симпатия — Константин Мажаров!.. Представляешь? Репетирую с ребятами пьесу, а он входит, весь в снегу, сдирает со своей бороденки ледышки...

—  Перестань кривляться, Васка! — Ксения отстранилась от сестры, чувствуя, как одно упоминание имени Мажарова вызывает в пей досаду, почти раздражение.— На тебя это похоясе — не успела познакомиться с человеком и уже вешаешься ему на шею!

—  И совсем не вешаюсь!.. И Мажаров, по-моему, симпатичный дядька. Чего ты взъелась?

Васена стремительно соскользнула с кровати, схватила с этажерки гребень и, расхаживая по горенке, стала расчесывать светлые волнистые волосы, оя?есточенно рассекая спутанные пряди.

—  Удивляюсь я тебе, Ксюш! Ты у нас самая правильная в семье, все считают тебя справедливой, но почему ты так относишься к Мажарову? Ну что он тебе сделал плохого? Что десять лет назад провожал тебя из клуба, а потом, не сказав, уехал отсюда? Да? И ты не в силах это ему простить, да?

—  Ловко он тебя обработал! Выходит, ты больше веришь ему, чем родной сестре?

—  Тогда скажи, что ты против него имеешь, и я тебе поверю! — снова подступая к кровати, с жаром говорила Васена.— Он вот живет тут больше двух недель, роется в разных бумагах, чуть не в каждой избе побывал, вся деревня его знает уже... И как я поняла, он на твоей стороне, хочет помочь тебе и другим добиться справедливости, а ты...

—  А я в его защите не нуждаюсь! — сурово остановила ее Ксения и начала одеваться.— Можешь хоть влюбляться в него, мне не жалко! Только смотри, потом пожалеешь, да будет поздно!

—  Да что поздно-то? Что? — в сердцах крикнула Васена.

Но сестра не отвечала. Она то брала не ту вещь, то надевала наизнанку кофточку. Наконец справилась со своим волнением, погладила смуглую от летнего загара ногу и

бережно натянула чулок, следя за тем, чтобы шов ложился посредине.

—  Честное слово, я вот нисколечко не понимаю тебя! — продолжала Васена.— Презираешь и чуть ли не ненавидишь такого человека, как Мажаров, а замуж собираешься за... Анохина! Я даже слова не могу подобрать, что это за тип!

В лице ее появилось что-то похожее на вызов, так решительно и твердо сжала она губы, резко откинув назад еще не стянутые ленточкой волосы.

Давав по будем обсуждать то, что касается меня, и никого больше! — Ксения помолчала, встретив насмешливый взгляд сестры.— Мы просто по-разному смотрим на пещи, у каждой из нас свои требования к жизни и людям...

Из кухни потянуло запахом жареного сала, и Ксению замутило. Оставив Васену в горенке, она быстро вышла, но па пороге кухни задержалась, преодолевая приступ тошноты, бегло оглядела сидевшую вокруг большого чугуна семью.

—  Вечно собираются по одному, не дозовешься никого! — сердито сказала мать.— Садись, не будем всем кланяться...

Она сняла с черного чугуна крышку, и к потолку метнулся густой клубок белого пара. Роман потеснился, Ксения села рядом с ним и, взяв обжигающую картофелину, перекатывая ее с ладони на ладонь, начала сдирать с нее тонкую кожицу. Брат искоса с нагловатой ухмылочкой поглядывал на нее, словно дожидался удобного момента, чтобы затеять какой-нибудь муторный спор. Смоченные водой жесткие волосы его, ровно зачесанные назад, блестели, смуглое лицо было полно привычного нетерпения — он вечно куда-то спешил, подгонял всех, хотя в этом не было особой нужды, однако все часто заражались его нервозностью и тоже принимались суетиться.

—  Послушай, сеструха, когда эта бодяга кончится в нашем колхозе, а? — Роман звякнул ложечкой в стакане.— Никакой власти — паршивой бумажонки подписать некому!.. По мне, хоть посади Ваню-дурачка, и пусть себе подмахивает!

—  Ну что ты к ней пристал? — Мать потянула его за рукав,— Она-то тут при чем? Сроду поесть всем спокойно не даст!

- А Ромке кусок в горло не полезет, если он наперед не продерет его хорошенько! — хмуро заметил Корней и наклонился к блюдцу с чаем, словно рассматривая  колы-

шущееся отражение своего лица.— Ему все едино, кто будет им командовать, его дело маленькое — исполняй, что прикажут, а там хоть трава не расти!

—  Я и сам могу командовать не хуже других! — распаляясь, крикнул Роман.— Нечего из меня мартышку строить! Я сюда работать приехал, а не девок в клубе щупать!

—  Ромка-а! Бесстыжие твои глаза! — Корней так грохнул кулаком по столу, что подпрыгнул чугун.— При матери такие слова! Совсем распоясался!

Постукивая суковатой палкой, на кухню вошел дед Иван. Он был в нижнем белье — полосатой рубахе и таких же кальсонах, в наброшенном на сутулые плечи потертом кожушке. Босые ноги его хлябали в больших головках срезанных валенок.

—  Опять Ромка бучу поднимает? — просипел он.— Хлебом не корми, а позволь покобениться!.. А как до дела, так он постромки рвать не будет...

—   Еще один праведник явился! — Отхлебнув из блюдца, Роман насмешливо оглянулся на деда.— Тут и без тебя есть кому поучить уму-разуму, только уши развешивай и слушай! Делал бы лучше, что тебе положено, и не лез, куда не просят...

—  А кто это положил мне и до конца отмерил? — не уступал дед.— Я вон свой век доживаю, по самой, можно сказать, кромке иду и могу в момент сквозь землю провалиться, а все чего-то жду, вроде чудо какое должно произойти... А ты, выходит, всю свою жизнь наперед до самой могилы видишь?

—  Тебе бы, дед, в пустыне пожить, где еще дикие племена бродят,— морщась, протянул Роман.— Они, может, тебя и за Христа бы приняли, заслушались...

—  Ты над кем изгаляешься, поганец? — Дед стукнул палкой об пол, затряс гривастой седой головой.— Молоко на губах...

—  Оставь его, тятя.— Корней подвинулся на лавке, освобождая место отцу и вошедшей следом за ним Васене.— Мечется как угорелый и норовит любого цапнуть, лишь бы самому полегчало!.. Мать, налей старику чайку погуще...

—  Ну его к псу, это хлебово! — Натужно дыша, дед присел к столу.— Ты бы, Полюшка, поискала чего покрепче, а то что-то грудь теснит, дыхнуть не дает...

—  Сопьешься, тятя,— недовольно сказал Корней.

—  Иной всю жизнь тверезый, и никто ему не рад... Гремя ключами, Пелагея достала из шкафчика настоянную на рябине бутылку водки. Дед отломил от буханки хлеба поджаристую корочку, понюхал ее, озорно сверкнул глазами из-под клочкастых седых бровей.

—  Не вешай голову, внучек, ты еще получишь портфелю в руки, натешишь душеньку!.. Голос у тебя, как в радиве, громкий, а чтоб орать на других, много ли ума надо? Вон как Липкой разоряется на всю деревню, и горя ему мало!.. Му, пей, Иван, досуха, чтоб не болело брюхо!

Граненый стаканчик доргался в его руке, как живой. Недоверчиво покосившись, дед еще крепче сжал его узло-ватыми пальцами, поднес ко рту, лязгнул зубами о край. -  Вре-ошь,— просипел он,— не вырвешь-си-и!..

Разом опрокинув стаканчик в рот, поцеловал донышко, вытер тыльной стороной ладони мокрые губы, потянулся за картошкой.

Пригибаясь з дверях, на кухню протиснулся Никодим, смущенно улыбнулся. Он тяжело опустился на заскрипевший табурет, неуклюже пригладил пятерней взлохмаченные волосы, с бережной робостью, будто боясь раздавить, принял стакан чаю из рук матери.

—  А где же Клава, Дым? — с нежностью глядя на брата, спросила Васена.

Никодим посмотрел на нее, будто не в силах был сразу отрешиться от занимавших его мыслей, потом махнул рукой в сторону прируба. Он относился к Васене как-то по-особенному, баловал как маленькую, после каждой получки приносил ей какую-нибудь безделицу — косынку, ленточку, брошь.

Васена вынула из пышных волос зеленую гребенку и протянула ее брату.

—  На, причешись, Дым!

Никодим послушно провел гребенкой по волосам, потом, придвинув сковородку с поджаренными шкварками, стал макать картошку.

На Ксению присутствие старшего брата действовало всегда успокаивающе — при Никодиме как-то все в семье становились спокойнее, даже Роман, не желавший ни с кем считаться. Вот и теперь, поднимаясь из-за стола, Роман вопросительно оглянулся на брата,

—  Ну что, займемся сегодня сеялками?

Никодим медленно жевал, как бы раздумывая, и Роман, дожидаясь ответа, неторопливо надел полушубок, стол затягивать ремень.

—  Мы же с последним трактором еще не все  кончили,— проговорил наконец Никодим и поднял на младшего брата внимательные глаза.—Кабину надо как следует

закрепить.

—  Ну, это на полчаса дела, не больше.

—  Пока все гайки не привинтим и не пригоним к месту, ни за что другое браться не буду! — предупредил Никодим.

— Лады! — Роман придавил на макушке кубанку, хлопнул рукавицами.— Я двинусь, кузнецов потороплю, а ты не засиживайся!

Он взялся за железную скобку двери, но тут же отступил, пропуская вместе с волнами морозного воздуха заиндевелого Егора Дымшакова. Тот продрался через дверь, как воз сена, задевая косяки, шумно отдуваясь, в косматой, собачьего меха, шапке, залатанном шубняке, держа под мышкой ременный кнут. Он был краснолиц, от него веяло стужей, побелевшие от инея брови мгновенно оттаяли в тепле, и на жестких рыжих колючках их повисли капельки.