Вилис Лацис - Семья Зитаров. Том 2

— Я это просто так, между прочим, дело ваше…

Назойливая любезность Блукиса уже с первого дня не понравилась Карлу Зитару, в нем сразу проснулось недоверие и враждебность к спекулянту. Он старался скрыть эти чувства, чтобы не показаться смешным в глазах Эльзы, которая не упустила бы случая поиздеваться над его ревностью. Но когда Блукис и на станциях ни на минуту не оставлял его вдвоем с Сармите, Карл не выдержал и вежливо, но решительно заявил любезному земляку, что они в няньке не нуждаются.

— Господин Блукис, я знаю русский язык не хуже вас и надеюсь обойтись без переводчика.

Это случилось в Ярославле. Блукис обозлился и высказал слишком, пожалуй, резкое для добрососедских отношений суждение:

— Ну конечно, я в этом нисколько не сомневаюсь. Как же может не знать по-русски офицер русской армии! Иначе бы он не осмелился дезертировать с военной службы на чужбину.

— Дезертировал я с военной службы или еду с разрешения военных властей, отчитываться перед вами не собираюсь, — обрезал Карл.

— Военному коменданту Ярославля вы бы таким тоном не отвечали, — продолжал Блукис.

— Нет, ему я предъявил бы документы. А вот вы, мне думается, не показали бы ему содержимое ваших чемоданов.

Это было сказано наугад, ведь никто не знал, что везет Блукис в своих чемоданах, но слова Карла попали в цель. Блукис больше не произнес ни слова и отошел в сторону. В дальнейшем он избегал упоминать об отношении Карла Зитара к русской армии и на больших станциях не выходил из вагона, ссылаясь на ломоту в костях. Изредка он все же подсаживался к Валтерам и' заводил разговор о том, насколько выгодно было бы Сармите и ее матери высадиться в Иркутске. Но он старался говорить об этом тихо, чтобы его не слышали на верхних нарах.

В Вологде к эшелону беженцев прицепили двадцать вагонов, прибывших из Архангельска. В них находились высланные из Англии русские подданные — моряки, эмигранты и беженцы военного времени. Большинство — молодые люди и мужчины призывного возраста: литовцы, эстонцы, поляки и изредка латыши. Все они были в одинаковой одежде: в синих бостоновых костюмах, с жокейками на голове и полосатыми платками на шее. У старого Зитара даже потеплело на душе, когда он увидел знакомую морскую форму и услышал прорывавшуюся кое-где английскую речь, — они были как бы посланцами родной ему стихии. Ему представилось на миг, будто поезд стоит в большом заграничном порту и мимо состава проходит веселая, шумливая толпа моряков. Эй, бравые ребята с гладко выбритыми лицами и татуировкой на руках! Ребята из Глазго и Ньюкасла, из больших доков и угольных копей, побывавшие в Европе! Как теперь там дела, как она выглядит?

Он поговорил с ними и узнал: они высланы в Россию за то, что отказались служить в английской армии. До Архангельска их доставили на судне, затем посадили в поезд и теперь везут в Сибирь.

Деньги у них пока были — в продолжение всей войны они хорошо зарабатывали.

Зитарам эти парни показались дорогими, близкими, родными. Они надеялись поточнее разузнать что-либо об Ингусе, о его гибели. Нет, оказывается, никто не знал его — они даже не читали в газетах сообщение о гибели «Канадиэн Импортер».

Эти попутчики вдохнули новую, жизнь в эшелон беженцев. Возле каждой станции большой северной магистрали раскинулось много ларьков. Жители ближних деревень продавали жареных гусей, пирожки с капустой, блинчики и рыбу. Ходили с корзинками продавцы молока, жареных подсолнухов и серых пшеничных булок. У беженцев были свои запасы, и они только изредка прикупали на станциях что-нибудь из продуктов. Эмигрантам же приходилось покупать все. На каждой станции, едва останавливался поезд, они тучей вываливались из вагона и взапуски бежали к ларькам. Окружив их, они кричали, требуя каждый свое, и значительная часть их оставалась ни с чем. Люди эти обладали волчьим аппетитом, они не пропускали ни одной остановки, не опустошив ларьки до конца.

Вначале они довольствовались тем, что торговцы успевали им отпустить за время стоянки поезда. Потом им показалось этого недостаточно, и они перешли на самообслуживание: как только поезд подходил к станции, толпа эмигрантов налетала на ларьки, более ловкие перескакивали через прилавок, на ходу выясняли у хозяина стоимость товаров и, не спрашивая разрешения, начинали торговать. Гуси и утки, караваи хлеба и пирожки разбирались моментально, и в несколько минут ларек пустел: Услужливый «иностранец» выкладывал перед торговцем вырученные деньги, благодарил, и поезд катил дальше, увозя веселых ребят. Могло, конечно, случиться, что в такой спешке какой-нибудь гусь и уплывал бесплатно, ибо недаром в этих случаях к эмигрантам присоединялся Эрнест Зитар, но в общем они действовали честно. Только позже, когда денежные сбережения их начали иссякать, они стали скупее при расчетах. И наконец на одной из станций некоторые торговцы не получили за своих гусей ни копейки. Провожаемый проклятиями и причитаниями, эшелон отправился дальше. На следующей станции все ларьки оказались закрытыми. Торговцы сидели у дверей и отвечали набежавшим покупателям, что все распродано и сегодня торговать не будут.

То же самое повторилось на второй, третьей и четвертой станциях. Опасный эшелон опережало предостерегающее сообщение, и хозяева ларьков спешили застраховать себя от неприятных сюрпризов. Как только эшелон трогался, предусмотрительные торговцы открывали свои ларьки и становились за прилавки.

Но долго ли может так продолжаться? Эшелон проходит несколько сотен километров, на одной из станций дежурный забывает предупредить соседнюю станцию, и перед европейцами опять гостеприимно открыты ряды ларьков, где нет недостатка ни в жареном, ни в вареном. Голодные, обозленные парни теперь не щадят никого. По двое, по трое забираются они за прилавок и щедрой рукой раздают всем что кому нравится. После них не остается ни крошечки. Плачьте теперь, торговки и торговцы, сообщайте на следующие станции, и до скорого свидания на обратном пути, если эта честь будет вам оказана.

Так продолжалось до Урала и дальше — до самого Омска.

В Перми эшелон стал пустеть. Первыми из вагона Зитаров ушла пара молодых. В Екатеринбурге сошло несколько семей из других вагонов. Но большинство собиралось выйти в Омске, чтобы оттуда разъехаться в разные стороны: кто на Семипалатинск, кто вдоль Иртыша на север, где в Тарском уезде было несколько латышских колоний.

После нескончаемого однообразия равнин пейзаж становился все привлекательнее. Урал, скалистые горные хребты, на больших станциях ларьки с изделиями из уральского камня — все привлекало внимание эвакуированных. Они чувствовали себя путешественниками, отправившимися в продолжительное и интересное путешествие, забывая подчас о том, что они всего лишь беженцы и только волна бедствия занесла их на чужбину: Скоро где-нибудь кончится это путешествие, и тогда они поймут, что романтике пришел конец и настали будни с их повседневными заботами и суровой борьбой за существование.

В Екатеринбурге появились первые китайцы, предвестники настоящей Азии. Дальше они встречались на станциях всех городов и уже в большом количестве. Одетые в национальные костюмы — мужчины с косами, женщины в синих шелковых шароварах, с маленькими, изуродованными колодками ногами, — они торговали жареными подсолнухами и папиросами, продавали изделия из цветной бумаги: веера, цветы, птиц — некоторые показывали фокусы и акробатические номера. В Ишимской степи изредка уже появлялись верблюды, а в Омске было много киргизов. Они расхаживали по базару и улицам в толстых стеганых халатах, характерных треухах, с медно-красными лицами.

Это уже была настоящая экзотика. Янка Зитар почувствовал, что сейчас начинается пестрая, богатая приключениями жизнь, о которой он мечтал еще со школьных времен. Правда, здесь не росли пальмы и посреди необъятных степных просторов не поднимался ни один коралловый атолл, но здесь были горы, большие сибирские реки, текущие с высоких гор и из далекой Монголии: А там дальше, у Амура, встретятся настоящие джунгли с тиграми и другими удивительными зверями. Все-таки стоило сюда приехать.

Самый большой сюрприз, который особенно потряс Блукиса, ожидал их в Новониколаевске. Поезд прибыл на станцию поздно ночью и под утро отправился дальше. Блукис находился в хорошем настроении и рассказывал, какие тоннели придется проезжать за Красноярском. Урал бледнеет по сравнению с теми горами, которые им предстоит увидеть. Поезд остановился на какой-то станции. Кругом расстилалась гладкая, покрытая снегом степь, и железнодорожная линия тянулась прямо на юг.

— Какая это станция? — спросил Блукис у проходившего железнодорожника.

— Черепаново… — ответил тот.

— Черепаново? — Блукис не помнил, чтобы на большой Сибирской магистрали была такая станция. — Далеко ли еще до Красноярска?