Приволье - Семен Петрович Бабаевский

— Эх, Чазов, Чазов, горюшко ты мое, — говорил он. — Что тут поделаешь — молодость! Да ты садись, чего вытянулся, как солдат.

— Ничего, постою. Какой будет ваш ответ?..

— Что ответ? Что? Понять тебя надо, Чазов. А я, хоть что хочешь, не могу понять — ни тебя, ни твое странное желание. Честное слово, и рад бы понять, а не могу!..

— Павел Петрович, что вам непонятно?

— То мне непонятно, дорогой Михаил Анатольевич, что нельзя же так, ни с того ни с сего, бросать работу и уезжать из Москвы. И куда уезжать? На хутор. Кому нужно, извини, это твое чудачество? Никому! Литфак окончил, государство обучало тебя, а ты…

— В своем заявлении я подробно изложил причины.

— Читал, читал. Какие это причины? Так, одно легкомыслие.

— Уезжаю-то я ненадолго, ну, самое многое — на год.

— И на этот срок просишь командировку?

— Надо же мне как-то там жить.

— Смешно! Кто же тебе даст командировку сроком на год? Любая бухгалтерия заартачится. Да и суть вопроса не в командировке.

— Ну, сохраните зарплату. На жизнь.

— Чтобы получать зарплату, необходимо каждый день приходить на работу, — строго сказал он. — Об этом все знают.

— Я же буду присылать очерки, зарисовки. Можно, к примеру, под общим названием «Письма с хутора». Или как-то по-другому. Я уже купил толстую тетрадь в зеленой, под цвет травы, обложке.

— Пойми, Михаил, какая уважающая себя газета станет из номера в номер печатать очерки об одном и том же хуторе? Кому это интересно будет читать? Подумал ли ты об этом?

— Павел Петрович, если вы не можете мне помочь, попросите за меня главного, передайте ему мое заявление.

— Нет, Чазов, уволь! Сам передавай, ежели желаешь. Но я, как сыну родному, не советую тебе обращаться к главному, ибо он скажет тебе в точности то же, что сказал и я, только иными, более неприятными для тебя словами. Миша, не позорь себя. Ты же славный парень. И что за дурь влезла тебе в голову?

— Это не дурь, вы напрасно так, — говорил я, потупив глаза. — Верите, какая-то сила тянет меня туда, на хутор. А тут еще этот запах полыни. Помните, я вам уже говорил, что чувствую этот запах повсюду. Не знаю, может, я похож на скворца, который по весне торопится в родные места. Не могу понять, что со мной. Но нельзя мне не уехать, понимаете, нельзя.

— А надо ли уезжать? И к чему такая поспешность? Необходимо хорошенько, не спеша обдумать, взвесить все «за» и «против» и тогда принять какое-то решение. Ежели тебе хочется, как скворцу, побывать в родном хуторе именно теперь, перед весной, то можно дать командировку, скажем, на десять дней.

— Вы же знаете, мне нужны не десять дней.

— Я понимаю: ты едешь туда на год для того, чтобы, как написано в заявлении, изучить жизнь хуторян? Так?

— Да, так…

— А зачем ее изучать?

Я не знал, что ответить, наклонил голову и молчал.

— Я отвечу за тебя: для того чтобы написать о своих земляках книгу. Правильно я отвечаю на вопрос?

— Может, и правильно… Только об этом еще рано говорить.

— Ну, от кого скрываешь, Михаил? Я же насквозь тебя вижу. Мечтаешь стать писателем, и это твое желание, как тебе известно, я одобряю. Да, у тебя есть, как говорится, искорка божья, об этом говорят и твои «Сельские этюды». Но, дорогой мой Михаил, стать писателем проще и легче не на хуторе, а в столице. Здесь и Союз писателей, и Литфонд, и журналы, считай, под рукой, и в Доме литераторов общение с известными писателями. А ты уезжаешь в глушь, на хутор. Где же логика? Не вижу логики.

— И все же я уеду, и никто меня не удержит. Только прошу вас, Павел Петрович, поговорите обо мне с главным, объясните ему все, как нужно.

— Заранее скажу: из этого моего разговора ничего не получится.

— И все же попробуйте. Я очень вас прошу. Скажите, что я каждую неделю буду присылать очерки.

— Ладно, Чазов, попробую помочь только ради моего доброго к тебе отношения, — сказал Павел Петрович после долгого молчания. — Доложу. Но только не главному, а заместителю главного. Иван Ефимович, ты его знаешь, человек он добрый, отзывчивый, к людям внимательный. Как-то он сказал мне: а этот Чазов хорошо природу описывает, мастерски. Может, Иван Ефимович что-нибудь придумает для тебя. Только вот что, Михаил: будешь с ним говорить, смотри, ни слова ни о скворцах, ни о запахе полыни. Он эти художества не любит. Скажи, что бабушка больная или там еще что придумай. Я буду говорить с ним не специально о тебе, а так, при удобном случае вставлю словечко. Постараюсь это сделать на той неделе. Подожди недельку. Все ясно?

— Да. Благодарю вас, Павел Петрович, — сказал я и вышел из кабинета.

Как же медленно тянулась неделя, а еще медленнее вторая… Очевидно, у Павла Петровича не было удобного случая для разговора с Иваном Ефимовичем, и я не знал, как же мне быть. Ждать? Но сколько еще пройдет дней? Или махнуть на все рукой, взять билет на самолет и улететь, попрощавшись только с одной Мартой.

Я ни на что не мог решиться, все эти дни был угрюм, молчалив, работал без желания, не так, как раньше, мало ел, совсем плохо спал. К Марте приходил поздно ночью, на ее вопросы, где я пропадал, что со мной, почему у меня такое плохое настроение, я не отвечал, поглаживал курчавую бородку и кривил в горестной улыбке губы. Мысли мои были там, на степных дорогах, и я видел себя