Евгений Дубровин - Счастливка

Клементьев пододвинулся к жене, освобождая место для сына.

– Ты там не запарился?

– Да нет, ничего…

– Хочешь вина?

– Нет.

– Глоток.

– Противно.

Лапушка принес приемник. Он поставил его на грудь и щелкнул выключателем. Тихая печальная мелодия вплелась в шум ветра и плеск моря. Как мелодия вечности… Пришли в этот мир трое, полежали на берегу моря и ушли. Нет, уйдут двое, третий останется. Ему продолжать… Ему продолжать что?.. Род Клементьевых… Человеческий род…

– Сынок, ты о чем думаешь?

– Так, ни о чем…

– Ну все-таки.

– Вообще…

– Тебе здесь скучно?

– Да нет, ничего…

– Может быть, тебе хочется в большой город? Поплавать на корабле. Хочешь поплавать на корабле?

– Не знаю…

– Большой такой белый корабль. Как город. Даже можно заблудиться. Играет музыка, все начищено, матросы в белой форме, официантки в кружевных наколках. Скоро мы будем в Ялте. Знаешь, какие там корабли стоят…

Лапушка слегка приглушил музыку.

– И можно на любой?

– Конечно.

– И долго?..

– Часа два-три. Прогулочный рейс называется.

– А… прогулочный.

– Ты хотел подольше? Можно знаешь что сделать? Вы с мамой поедете из Ялты в Одессу теплоходом, а я приеду туда на машине. Возьмете третий класс – это на палубе. Так здорово. Свежий воздух и все видно. Хочешь?

– Не знаю… Посмотрим.

Лапушка опять прибавил громкость в приемнике. «Маяк» теперь играл быстрый фокстрот. Радостно катятся навстречу ветру зеленые валы, страстно кричат чайки, ветер хлопает простыней и тень, как вошедшая в азарт танца девушка, пляшет на белом песке.

«Ах, черт возьми, – думал Клементьев. – Черт возьми, жизнь только начинается, и я буду жить еще долго-долго. И ездить на море, и слушать чаек, и собирать грибы, и слушать концерты прекрасной старинной музыки. Почему я не делал этого раньше? Почему я бежал по кругу, как лошадь, месящая кизяки?»

– Сынок, ты не хотел бы написать письмо?

– Письмо? – удивился Лапушка. – Кому?

– Кому-нибудь.

– Мне некому.

– У тебя есть девушка?

– Девушка? Вот еще…

– Но в твоем возрасте уже интересуются девушками.

– С ними скучно, – сказал Лапушка. – Они глупые. И ломаки. Я очень не люблю ломак.

– А друг? У тебя есть друг? Ты же вроде бы дружишь с этим… как его… из соседнего подъезда…

– О чем я ему буду писать? Ну едем, ну остановились, ну поели, поспали…

– Тебе наше путешествие не нравится?

– Нет, почему же, нравится… Но все обычно…

– За день мы проезжаем по шестьсот километров. Столько разных мест… Неужели тебе неинтересно?

– Нет, почему же…

Клементьев перевернулся к сыну спиной. Неблагодарный нахал. Устроил ему такое путешествие. Каждому ли из его сверстников выпадает на долю такое путешествие…

Соседи покинули свой навес и загорали рядом на песке. Они лежали близко друг к другу, их головы почти соприкасались. Шла оживленная беседа, причем они смотрели в сторону Клементьевых. Возможно, говорили о них.

Раскаленное марево, казалось, дрожало в трех шагах от Клементьевых. Все вокруг излучало белый свет магмы: ракушечник, море, небо, лиман, даже деревья на той стороне лимана казались пучком травы, брошенным в огненную кашу и готовым вот-вот вспыхнуть от нестерпимого жара.

– Раз-два-три… Встали…

– Я не пойду, – сказал Лапушка.

– Мне тоже не хочется, – поддержала жена. – Здесь так хорошо…

Клементьев вытянул руку из тени на солнце. Лавина нестерпимого жара обрушилась на нее. Жар был ощутимо-тяжелым, давил, плющил руку, втискивал ее в песок. Словно по проводу, горячее солнце побежало по руке к озябшему телу.

– Но обед ведь заказан.

– Ну и что? Съест кто-нибудь другой.

– Нехорошо. Люди нас ждут.

– Уж не влюбился ты там в кого?

– Может быть. Ну, раз-два-три…

– Нет, в самом деле, – жена перевернулась на спину. – Я не двинусь отсюда до вечера, а то можно сгореть заживо. И Лапушке нельзя на солнце. Посмотри, какой он белый.

– В самом деле… Сейчас будет репортаж, – сказал Лапушка.

– Раз-два-три… Короткими перебежками! К атаке приготовиться!

– Может быть, поедем в машине? – спросила жена. – А то не дойдем. Ей-богу, не дойдем.

– Ну хорошо. Поедем на машине…

Клементьев поднялся и вышел из-под навеса. Мягкая тяжелая лавина навалилась ему на плечи, пригнула к земле, зашатала. Все вокруг было горячее: ветер, ракушечник, небо.

– Бегом! Бегом! – крикнула жена. – Сгоришь!

Клементьев побежал, увязая ногами в песке, почти ослепнув от белого сияния… Все вокруг качалось, как на качелях… Желтый ракушечник, темно-синее море, ослепительные, стерильные чайки… Желтый ракушечник… темно-синее море… «А-й-й! Ай-й! О-о-о!» – кричали чайки. И шумел в ушах горячий ветер. И глухо, как уснувшее большое животное, дышало море. Раз-два-три-четыре-пять… Раз-два-три-четыре-пять… Когда он вот так же бежал по берегу моря, обнаженный, сильный, голодный, и так же кричали чайки, и дышало море, и обжигал ветер, и ступни ног горели от раскаленного ракушечника? Он никогда не бежал так. Это бежал кто-то другой. Давно-давно. Когда еще не было ни его, ни отца, ни человечества. Это память тела. Память клетки, которая миллионы лет передается от человека к человеку.

Теперь у сына его, Клементьева, клетка…

Пол кафе «Счастливка» полили водой, и внутри было прохладно и, как в прошлый раз, пахло сосной и свежими яблоками. Только один человек находился в кафе. Это была по-крестьянски одетая женщина в белом платочке с черным горошком. Женщина сосредоточенно ела горячий суп, дуя в ложку.

Девушка на кухне сразу узнала Клементьева и вышла в зал.

– Для вас все готово, – сказала она. – За какой столик сядете?

– У окна.

Девушка принесла белую скатерть, постелила ее на стол, потом подумала и принесла длинную синюю вазу с засохшим бессмертником.

Потом появился салат из свежих огурцов и зеленого лука, залитый сметаной. Официантка поставила перед каждым мисочку, положила вилки. Больше ей делать было нечего, но девушка не уходила.

– У нас есть хрен, – сказала она.

– Хрен? – удивился Клементьев. – С каких это пор в кафе появился хрен?

– Да, – гордо сказала девушка. – Хрен со сметаной. Я сама его делала.

– Так давайте его сюда!

Официантка принесла три порции хрена в маленьких фарфоровых кувшинчиках с голубыми цветочками.

– Спасибо, девушка, – сказал Клементьев. – Как вас зовут, милое вы создание?

– Маша.

– Огромное вам спасибо, Машенька.

– Пожалуйста.

Девушка отошла к окну и стала вытирать пыльное стекло.

– У нас еще есть зеленые соленые помидоры, – сказала Маша. – Вчера были в нашем магазине. Правда, мы их взяли для себя, но я могу вам разрезать парочку. Знаете, какие вкусные?

– Нет, Машенька, это уже лишнее.

– Но у меня их целая кастрюля!

– Все равно. Мы не можем позволить себе причинять вам хлопоты.

– Какие хлопоты!

Девушка убежала на кухню и вскоре принесла полную тарелку маленьких, чуть красноватых соленых помидоров.

– Вот! Прямо из холодильника.

– Большое спасибо, Машенька. Сколько мы вам должны?

– Нисколько.

– Ну вот еще!

– Они дешевые, и у меня их еще целая большая кастрюля. Скажите, а вы к нам надолго?

– Сколько не соскучимся.

– Днем у нас хорошо. Море замечательное. Это народу мало, потому что никто не знает. Да и добираться сюда трудно – вон сколько километров по песку, а транспорт только попутный. А то бы знаете сколько здесь людей было! Ну, а вечером, конечно, скучно. Клуба у нас нет. Это надо в город ехать. Каждый раз не наездишься. Соберемся на чьем-нибудь крыльце, песни попоем – и спать. Приятного вам аппетита!

Маша отошла к окну и стала его опять тереть.

– Какая славная девушка, – сказала жена.

– Очень, – согласился Клементьев.

– И симпатичная.

– Главное, к людям внимательная.

Маша принесла шницели, потопталась у их столика, теребя фартук.

– А вы на гитаре играете? – спросила она Лапушку, залившись краской.

– Нет, – буркнул Лапушка.

– У нас здесь нет ни одного, кто бы играл. А в городе много. Я слышала. Знаете, как здорово! Скажите, а магнитофон у вас есть?

– Нет, – опять буркнул Лапушка.

– Знаете что, Машенька, – Вера притянула к себе девушку за талию, – приходите к нам вечером, а? Костер зажжем, у нас транзистор есть, потанцуем. Мы остановились на самом берегу. Вы увидите машину – это и есть мы.

– У меня сегодня смена, – прошептала девушка, опять заливаясь краской.

– Ну так завтра.

– И завтра тоже.

– А вы приходите после смены.

– Неудобно. Поздно уже… Можно, я приду послезавтра? Если вы не уедете…

– Конечно, можно, Машенька…

– Ой! Молоко закипело!

Девушка убежала за перегородку, хотя оттуда ни запаха, ни звука убежавшего молока не доносилось.