Ольга Гуссаковская - Ищу страну Синегорию

— Ушел. Да и к лучшему — пусть гуляет. Можно и уток настрелять. Вывозился я из-за него, страх. — Он нагнулся, стал мыть руки. — А вы это не у нас были?

Я не ответила. Смотрела на его руки — ладные, сильные. Руки мужчины. Такие уберегут от любой беды. Я представила эти руки на Любкиных покорных плечах. Нет, такой не станет слушать, что шепчут по закоулкам!

Алексей Петрович поднялся, неторопливо пошел к домику. Сейчас он увидит Любку. Так и должно быть, так и должно быть! Я не завидую ей. Мне только очень хочется знать, где же те руки, что уверенно — на всю жизнь лягут на мои плечи? Ведь они есть, я знаю. Просто дороги к счастью у всех разной длины.

Колымские грозы обманчивы. В них нет ярости и блеска. Они опасны и неожиданны, как удар в спину. В память о них остаются сломанные вековые лиственницы, оборванные провода электропередач.

В это воскресенье никто никуда не собирался. С самого утра было трудно дышать, двигаться. Странные жутковатого сёро-желтого цвета тучи срезали дальние вершины сопок, повисли над лесом. Казалось, могучие лиственницы из последних сил удерживают их на своих плечах. Даже говорливая речка напоминала сейчас темную масляную струю. Цветы кипрея не открывались, поникли ветви ивняка около речки, и только желтый рябинник гордо осматривался по сторонам — его и гроза не берет.

В нашем домике все спали. Я встала первой, растопила печурку на берегу. Дым тут же прилип к лицу, пополз по траве. Шаман нехотя отошел в сторону, обычно он сидит у самой печки. Неодобрительно посмотрел на меня. Он, конечно, считал, что дым делаю именно я. В этом он очень напоминал людей, которые тоже часто пинают ударивший их камень, а не того, кто его бросил.

И вдруг что-то изменилось. Словно серая тень примчалась издалека — по траве, по кустам, по воде. Пришел ветер. Не сильный, но удивительно радостный. Стало легко. Лиственницы скинули с плеч тучи и быстро заговорили, зашумели ветвями. Дым клочьями унесся вслед за ветром. Теперь природа ожидала праздника. Это было второе лицо грозы.

Ожили и наши домики. Будто люди только и ждали этого. У кого-то заплакал ребенок, фыркали по-жеребячьи парни, умываясь на речке, громко ссорились около «бабьей республики».

На нашем крылечке показался Лева. Он шел как лунатик, с закрытыми глазами. Оступился и чуть не полетел с крыльца. За его спиной — засмеялась Женя.

Лева решил воспитывать характер — приучал себя вставать по первому оклику. Пока это обычно кончалось тем, что он снова засыпал стоя или сидя.

— Лена, а чай скоро? — словно невзначай спросила Женя. Глаза хитрые.

— Не знаю, Женечка. Когда дров принесешь, тогда и будет, — тоже безразлично ответила я. Женя была сегодня дежурной и, как обычно, проспала.

— Лева! Дров принеси, слышишь! Побольше! — закричала Женя.

— Ладно-о-о… — ответили ей откуда-то из-под обрыва.

Рыцарство живуче, как и все традиции. Женя спокойно уселась у печки, а Лева лазает сейчас по мокрому от росы кустарнику, проваливается в ямы. Дров много, но набрать их не так-то просто. Всякая традиция со временем теряет смысл. Средневековые рыцари, добыв некие жизненные блага, складывали их к ногам своих прекрасных дам и тут же получали награду. Леву вместо награды отправят мыть посуду — только и всего. Женя считает, что этим она утверждает свое равноправие.

Наверное, все эти мысли от грозы. Она все-таки не уходит. Притаилась за сопками и ждет.

Мне показалось, что в кустах вспыхнуло яркое голубое пламя. Но это была только Любка. То ли ради воскресенья, то ли ради кряжевских именин она надела свое самое любимое платье из ярко-голубого шелка. На шее — крупные красные бусы. Волосы заплетены в косы.

Алечка в ужас бы пришла от «несовременности» такого наряда! Но ей бы Любкины косы да русалочьи зеленоватые глаза. Этого никаким нейлоном не заменишь!

— Ты чего это вырядилась? — спросила я.

Любка обиделась.

— Уж и нельзя? Работаешь тут с медведями, того и гляди, сама шкурой обрастешь! Взяла бы вот да тоже приоделась: чай, на именины сегодня пойдем. — Что-то недоброе мелькнуло в ее глазах. — Ведь и тебя звали? А ты шляешься день целый в шароварах, ровно и не баба. Женька вон тоже, поди, забыла, как оно, платье-то, одевается. Эх ты, размужичье!

Что ж, Любка права. Здесь на бурах женщины так привыкли к мужской одежде, что перестали чувствовать себя женщинами. Отсюда иной раз и легкость отношений и незаслуженное пренебрежение.

Я молча встала и пошла к домику. Женя за мной. Может, мы и впрямь разучились носить платье?

К полудню ветер снова стих. Гроза играла нами, как кошка мышью: то протянет лапу, то отпустит. Сейчас она вновь подобралась к нам вплотную. Тучи из желтоватых стали свинцовыми. Казалось, даже сопки сгорбились от их тяжести.

Около домика «семейных» вместо столов расставили опрокинутые ящики, накрыли их простынями. Сиденье каждый обеспечивал себе сам — обрубок дерева, камень, полено.

Марья Ивановна в панбархатном платье малахитового цвета расставляла закуски. Ей помогала Вера. Вячеслав слонялся около столов с видом не вовремя проснувшейся мухи. Наверное, опять до полуночи резался в «петушка» у «холостяков». Последнее время это стало основным его занятием. Меня удивляло только поведение его отца: неужели хитрый, прижимистый старик не видит, куда идут его рубли? Неужто до сих пор не понял, что с сыном неладно?

Здешние женщины для Вячеслава не существовали. Человек, привыкший пить коктейли, почти всегда забывает вкус обычного молока. Однако я не без удивления заметила, что он внимательно и по-особому посмотрел на меня. Неужели потому, что я надела платье?

Откуда-то сбоку вывернулся с утра пьяный Гарька. Прилип глазами.

— Мадонна! Вы очаровательны! Позвольте ручку.

И этот туда же!

Меня не оставляло чувство какой-то неловкости. Чтобы прогнать его, я стала помогать Марье Ивановне и сразу мелькнула мысль: откуда все это? Овощные консервы, мясо, пироги, даже свежие помидоры. В нашей «каптерке» никогда таких вещей не бывает. Посреди стола мутно поблескивает запотевшими боками водочная батарея.

Вот еще интересная сторона человеческой психологии: ведь не я одна вижу эти вещи, но никому в голову не придет спросить — откуда? На столе свежие овощи, а рабочие едят черствый хлеб. Ворчат, чаще шутят, но ничего не предпринимают. Такова сила привычки. Если на дороге появляется камень, об него вначале спотыкаются, а затем привыкают и начинают обходить. Мы много обходим таких камней.

Гости подходили поодиночке, словно немного стесняясь. С такими лицами школьники встречают друг друга на вечернем киносеансе. Кряжева многие не любили, но отказаться от приглашения никто не посмел: Так принято. Эти слова один из самых тяжелых камней, которые мы привыкли обходить.

Усаживались кто где смог. Смуглая Женя в желтом ситцевом платьице напомнила мне весеннюю бабочку. Рядом с ней солидно, как «бывалый человек», уселся Лева. Собаки собрались в сторонке, как зеваки перед окном ресторана…

Наконец появился именинник. В негнущемся парадном костюме, с докрасна отмытыми руками.

Сейчас же на другом конце стола, как пружина, взвился Костя:

— За именинника!

Вразнобой поднялись руки со стаканами. Костя нагнулся и с сияющим лицом вытащил что-то из-под стола.

— Дорогому имениннику, чтобы, значит, был достаток в доме.

На его широкой ладони сидел маленький черно-белый котенок с розовым бантом на шее. Так вот зачем Костя отпросился вчера со смены!

Кряжев вдруг резко поставил стакан.

— Спасибо за подарочек! Удружил — черную кошку в дом!

— Так… он же с белыми пятнами, и вообще…

Неудержимый хохот заглушил остальное.

Точно невидимая рука сдернула с людей чинную скованность. Все зашумели, задвигались, руки потянулись за водкой и закуской. Про котенка забыли. Женя посадила его к себе на колени.

Наверное, я так и не смогу никогда понять смысла выпивки. Я могу выпить много, но все время какая-то внутренняя сила держит под контролем и мои движения, и то, что я говорю… Если ее не будет — человек или смешон или отвратителен. Так и случается обычно с теми, кто пьет. Но во имя чего это? Воспоминания всегда остаются. Если не помнит мозг, помнит тело. Стоит ли снова пить, если знаешь, что навсегда забыть невозможно?

Кажется, я первой почувствовала грозу. Она снова подошла близко и, как умный враг, выжидала только случая, чтобы ударить. Я встала и отошла в сторону.

Сразу же все исчезло — люди, шум. Был только притаившийся, испуганный лес, поникшие цветы. Я села на кочку. У самых моих ног выглянул из травы прозрачный, как лицо больного, цветок белозора. Грустный осенний цветок. Он совсем не похож на синюю генциану. Но я тоже люблю его. В нем особая доверчивая нежность. Я сорвала белозор и приколола его к волосам.