Александр Фадеев - Черная металлургия (Главы из романа)

Писатель, который в своем произведении оплевывает писателя, это прежде всего трус, боящийся народа своего.

Шубин не хочет, чтобы его из начальников доменного цеха превратили в директора комбината. Его разговор с Багдасаровым. "Я хотел бы учить молодежь доменному делу". - "В профессора, что ли? В доктора наук?.. А кандидатский минимум?.." И здесь развернуть вновь - в их споре - всю тему о высшем образовании, о научно-исследовательской работе, о проектантах, о работниках лабораторий заводских и т.д. Багдасаров вынужден соглашаться. "Почему же вы не ставите этот вопрос в целом перед правительством, разве это не ваша обязанность? Поставите?" Багдасаров, подумав: "Нет, не поставлю". Объяснить, почему Багдасарову действительно трудно ставить вопросы, не имеющие прямого и непосредственного отношения к выполнению плана, к тем прямым и непосредственным обязанностям, которые возложены на министерство, тем более что они выполняются далеко не так, как надо. Рассуждение о том, что наше государство - молодое государство, где формы государственного управления неизбежно меняются и надо вовремя видеть, где и что бюрократически "сложилось", застыло и тормозит рождение нового и живого. Багдасаров понимает это, но соразмеряет свои силы и сознательно отходит в сторону там, где это прямо его не касается. Он чувствует, что у него "не найдется времени" для того, чтобы весь вопрос изучить и поднять настолько, чтобы иметь успех в правительстве. И в то же время понимает, что все это может иметь успех при всех условиях только после большой борьбы. И, зная "ресурсы" свои, не берется за это. И это - слабое место Багдасарова как государственного деятеля? Беда в том, что рано или поздно и его непосредственное дело упрется в эту проблему, как в тормоз.

Гамалей - мягкий, добрый, спокойный, положительный человек, но долговременная, умеренная, холостая жизнь приучила его к экономности, доходящей до скупости, а кроме того, привила ему привычку к независимости в домашнем обиходе, и, когда он, наконец, женился, он живет в семье точно отдельным хозяйством.

Даша назначила Балышеву встречу в райкоме утром, в воскресенье, когда там никого нет, кроме дежурной в приемной, - больше им негде было бы встретиться наедине. И в этой приемной, пока дежурная докладывала о нем, Балышев испытывал волнение, сходное с волнением перед экзаменом. Он не видел Дашу двадцать лет. Встретив ее на заводе, он был поражен ее женственностью в расцвете сил, ее новым душевным и физическим обликом, и в нем проснулось былое чувство любви. Но сейчас это не было волнение любви. В юности, хотя она не ответила ему на чувство его - и в этом тогда была ее власть над ним, - он все же был настолько более развитой и сформировавшийся человек, что в чувствах его было и покровительство по отношению к ней, молчаливо ею признаваемое. Может быть, она сразу и не ответила на его чувство, потому что не чувствовала себя ровней, - он был человеком другого душевного мира и склада, она не во всем понимала его, немного опасалась, кроме того, ей мешали самолюбие и гордость. В переписке, которая возникла между ними, когда она вышла замуж, это самолюбие и гордость мешали ей показать, что теперь она его понимает и жалеет о том, что не ответила на его чувство, - разве она могла сама написать ему, что теперь… роли переменились. И всякий раз, получая письма ее, будучи тоже женат, он вновь и вновь испытывал волнение былой любви. Но это казалось уже прошлым. И в письмах его, очень человечных, все сильнее звучал этот оттенок доброго покровительства. И вот теперь он впервые понял, что же он потерял в жизни! Во всем ее облике была цельность и чистота, нравственная высота познавшей жизнь женщины с ее долгом по отношению к нелюбимому мужу, со всем, что она выстрадала, рожая от него детей, воспитывая их и вкладывая в них все самое лучшее, что было в ней самой. Новая духовная жизнь светилась в глазах ее, она обрела эту жизнь через образование, через большой трудовой и общественный опыт, давшие природному ясному уму ее осмысленную цель существования. Это не была уже девушка-работница, ищущая себя, с поразившими его тогда особенностями пробуждения ее индивидуальности. Это была созревшая, цельная, умная женщина в расцвете духовной и физической красоты. Она предстала перед Балышевым как бы на пьедестале, теперь он стоял внизу. И вот он волновался теперь, примет ли она его душою, не отвергнет ли вновь, не придется ли теперь, когда лучшая часть жизни осталась позади, вновь снискивать любви ее, но уже на основе неравенства, обернувшегося не в его пользу. А в общем черт его знает, почему он волновался, все-таки в этом было что-то и от обычного волнения влюбленного юноши, неуверенного в том, как будет принята любовь его, которую нельзя скрыть…

Когда он вошел, она встала из-за своего стола секретаря райкома и быстро пошла навстречу ему вдоль залитого солнцем зеленого поля, - так казалось ему, - на самом деле она шла навстречу ему вдоль стола заседаний, покрытого зеленым сукном. Она смотрела на него, но он не видел ее лица, пока она не остановилась перед ним. И как двадцать лет назад он увидел сверху, на уровне своих плеч обращенные на него умные, твердые с неуловимым оттенком печали темно-серые глаза, - нет, такими они были тогда, а теперь в них светились любовь, робость, стыд… Она смотрела так на него одно мгновение, потом быстро положила маленькие руки свои на его широкие плечи и припала головой к его груди.

И то волнение, которое не было волнением чувств, а волнением, вызванным побочными движениями души, мгновенно оставило его, - великий покой, который снисходит на путника или пловца с немыслимым напряжением сил достигшего цели своей, сошел на его душу, и большое чувство человеческой благодарности, нежности к Даше, маленькой женщине, так непосредственно после двадцати лет разлуки отдавшей ему всю себя, - пронзило его… Он обнял ее, и вся она оказалась спрятанной в его больших руках. Он прижался щекой к ее волосам. Так они стояли, не говоря ни слова. Та, другая жизнь, которую они прожили отдельно друг от друга, которую нельзя было ни переменить, ни прожить сначала, в это мгновение с более отчетливой ясностью, чем они знали это давно, встала перед ними, как заблуждение, случайность, еще и до сих пор определяющая выбор жизненного пути для миллионов и миллионов юношей и девушек. В старину говорили: "Они созданы друг для друга", - пусть так! Да, они были созданы друг для друга! Они мучительно искали друг друга, они, как сквозь дебри, пробирались друг к другу сквозь два десятилетия, исказившие их жизнь. И вот они были теперь вместе, и это и была та единственная правда, какую только и можно назвать любовью. Они оба чувствовали это и длили это мгновение, принесшее глубокий счастливый покой их душам, они длили его, зная, что вслед за этим счастливым мгновением в их души вновь ворвется все то, что не дало им возможности жить по правде любви и что уже было непоправимо.

Кто из настоящих инженеров или передовых рабочих, попав в другой город или район, где есть металлургическое производство, не зайдет в гости к приятелю и не попросит показать ему завода, - всегда интересно знать, что делается у других.

Кто-то из инженеров Большегорского комбината, приятель Бессонова, всегда заезжает к нему и смотрит, что нового на заводе. Теперь уже Бессонов патриот своего завода, хотя был главным инженером Большегорска, - говорит: "у нас", "у вас". В 1954 году в Большегорском комбинате должен быть пущен новый мартеновский цех, но из-за того, что шагнула вперед прокатка, не хватает металла, покупают слитки у других.

- Какие ты можешь продать нам слитки и сколько?

- Об этом дотолкуемся… Да стоит ли мне вам продавать, когда от вас никогда, ни в чем не дождешься помощи? Просил помочь кадрами… Это ты, говорят, не пустил ко мне Гунна?

- Да, Гунна, признаться, я задержал.

- А почему Иванова не дали?

- Иванов сам не захотел.

- Неправда, он мне звонил, говорил, что согласен, но не пускают.

- Значит, цену себе набивал.

Гамалей жене (примирительно, - она плохо стряпает, но очень ревнива к стряпне своей):

- Нет, это ты добрый борщ сварила, Маруся, - за время воссоединения Украины с Россией это второй такой борщ: первым наш Богдан угощал русских послов, а вторым - ты угощаешь меня.

Из черновиков первых глав взять кое-что, не использованное там: о детях Павлуши и отношениях между ними; некоторые черты Красовского, Вассы, Тины и особенно Мусы из сцены свадьбы, а может быть, и всю свадьбу; наметки того, как сложилась "тройка" сталеваров; новый взгляд Павлуши на жену, когда он видит ее через смятенную, страдающую, не умеющую себя выразить душу ее (стр. 13 черновика); характеристику Вассы (на обороте 15-й стр.); отношения между Павлушей и Маннуровым и Красовским; детали отношений между Вассой и Тиной (на обороте стр. 36 и дальше на оборотах страниц), - как одеваются девушки, в частности; как Вассу оценивает Павлуша; эгоизм Тины и большая душа Вассы (все, что на обороте 44-й стр. особенно); отношения Павлуши, Тины, Вассы в тот период, когда Павлуша ухаживает за Тиной; характеристика отношения мужчин к Вассе (на обороте 47-й стр.).