Евгений Войскунский - «Трефолев»

В том же сорок втором году, летом, будучи в Кронштадте, Панкратов посетил «Трефолев». Старый учебный корабль служил теперь плавбазой для эпроновцев. Новая жизнь бурлила, звенела молодыми голосами. Панкратов обошел все помещения, и краснофлотцы с удивлением посматривали на незнакомого худощавого капитана третьего ранга, на его густые, строго насупленные брови. Странным казалось, что в одном из кубриков он молча простоял целых четверть часа. Не знали они, не знали, что творится у него в душе…

«Трефолев»! Ожившие видения славного прошлого. Руки в мозолях. Первая радость и первое горе…

«Трефолев», «Трефолев»! Комсомольская молодость флота!

Командир подводной лодки Алешин встречает контрадмирала Панкратова раскатистым «Смирно!».

— Отходите, — коротко бросает контр-адмирал и спускается в центральный пост. Стоять на мостике и вмешиваться в действия командира лодки — не в его правилах.

В центральном он здоровается за руку с мичманом Безворотным, старшиной команды трюмных.

— Как поживаешь, Сергей Иванович?

Круглое веснушчатое лицо мичмана расплывается в улыбке.

— Хорошо, товарищ адмирал… Погодка свежая сегодня.

Панкратов оглядывает монументальную фигуру Безворотного. От его взгляда не ускользает, что пуговицы на мичманском кителе переставлены.

— Куда тебя разносит, Сергей Иванович? Зачем раскармливаешь себя?

— Так годы же, товарищ адмирал…

— Годы! Если у тебя годы, то мне что говорить? Века? Изволь физкультурой заниматься с нагрузочной, — строго заключает контр-адмирал. — Буду проверять.

Когда-то, во время войны, Безворотный служил на лодке, которой командовал Панкратов. Был малозаметным, тихоньким трюмным машинистом. Лишь тем и славился, что вел обширнейшую переписку чуть ли не со всеми девушками Советского Союза.

И вдруг раскрылась недюжинная сила в этом веснушчатом пареньке…

Осенью 1942 года в угрюмом шхерном районе Балтики лодка Панкратова потопила четыре немецких транспорта. После очередной бомбежки, когда шторм разметал вражеские катера, лодка всплыла для зарядки батареи.

Ущербная финская луна то и дело выглядывала, как соглядатай, из-за туч. Но кроме луны лодку мог увидеть и противник — берег его был совсем близко. И поэтому Панкратов, спросив, кто хочет идти исправлять вышедший из строя привод вертикального руля добавил негромко:

— Предупреждаю: в случае появления противника буду вынужден срочно погрузиться.

А это означало верную гибель для работающего наверху.

Тут-то и шагнул вперед старший краснофлотец Безворотный. Он молча стоял перед командиром. Веснушки резко проступили на побледневшем лице. И в глазах матроса командир увидел то, что навсегда для него связано с именем «Трефолев»…

Больше двух часов, обвязавшись концами, пролежали двое — Безворотный и боцман — в кормовой надстройке, исправляя повреждение. Волны захлестывали их, обжигали холодом. Юлила в тучах луна. И был близок рассвет. Неподвижно стоял на мостике командир, страшно спокойный…

В тот момент, когда двое — Безворотный и боцман, — тяжело ступая окоченевшими ногами, поднялись наконец на мостик, — в тот самый момент вражеский берег выбросил длинный прожекторный луч — будто клык обнажился в разинутой пасти.

…Покачивает изрядно. Контр-адмирал переходит из отсека в отсек. В электромоторном при его появлении встает курсант Ковалев. Он в матросской робе и пилотке — таким он почему-то больше нравится Панкратову. Он бледен, — видимо, плохо переносит качку.

Мимоходом контр-адмирал делает ему замечание:

— Вам нужно постричься, мичман. Отрастили вихры…

Как время, однако, мчится. Курсант Петр Ковалев…

Конечно, он ничего не знает о той, старой, дружбе. О дружбе-соперничестве. О дружбе-вражде…

Лодка погружается — этого требует учебная задана.

Через некоторое время Алешин является во второй отсек с докладом:

— Товарищ адмирал, протекает газовая захлопка. Вода поступает. Придется заменить уплотнительную резину… Разрешите всплыть?

— Действуйте, как считаете нужным, — отвечает Панкратов.

— Есть! — Алешин делает шаг к двери.

— Подождите, Борис Васильевич, — останавливает его контр-адмирал. — Вы собираетесь посылать людей наверх? Вы учитываете, что волна семь баллов?

— Учитываю, товарищ адмирал.

Это трудная минута для Алешина. Посылать в такую погоду людей — опасно. Ждать тихой погоды? Неизвестно, сколько прождешь. А задачу выполнять надо…

Панкратов не торопит его с решением. Сидит за столиком в командирской каюте, остро посматривает на высокую сутуловатую фигуру Алешина. Ждет.

— Придется посылать, — говорит наконец Алешин. — Люди сами вызвались.

— Кто?

— Старшина команды мотористов Левитин и курсант Ковалев.

— Курсанта не надо, — говорит Панкратов. — Впрочем…

Он долго молчит. Барабанит сухими пальцами по столу.

— Хорошо. Но вы головой отвечаете за обоих, командир.

Против своих правил контр-адмирал поднимается на мостик.

В море — из края в край — пасутся стада белых бешеных барашков. Длинные волны одна за другой идут в наступление на лодку, перекатываются через ее железное тело. Ветер проходит над ними бреющим полетом, брызжет водой на мостик. Уже рассвело, но небо хмурится и обещает дождь.

Двое, обвязавшись концами, ползут по кормовой надстройке. При каждом ударе волны ложатся ничком… Добрались. Сколько нужно времени, чтобы снять с захлопни подгоревшую уплотнительную резину и набить новую?..

Алешин нервничает. Накричал на рулевого, чтобы не рыскал, держал лодку точно против волны. Панкратов стоит неподвижно — невысокий, худощавый, спокойный…

Ползут обратно. Курсант поднял голову, улыбнулся, помахал рукой. В этот момент тяжелый вал обрушивается на кормовую надстройку. Короткий вскрик… Схлынула волна…

— Человек за бортом! — орет сигнальщик.

Алешин (лицо белее пены) метнулся было вниз, в надстройку. Грозный окрик адмирала:

— Назад, командир!

Левитин, лежа, держась неизвестно за что, пытается подтянуть к себе курсанта, вцепившегося в канат. Волны отбрасывают его от лодки.

Каким-то чудом рядом с Левитиным оказывается мичман Безворотный. Вдвоем им удается подтянуть курсанта… Еще усилие — и курсант лежит, распластавшись, на палубе…

Алешин шумно вздыхает, косится на контр-адмирала. Что это?.. Никогда еще он не видел, чтобы у адмирала было такое лицо… Он бы сказал — растерянное, если б это хоть каплю вязалось с представлением о Панкратове…

Курсант Петр Ковалев, закутанный в одеяла, лежит на койке. Белокурые волосы еще не высохли, несколько завитков прилипло к высокому лбу. Серые глаза широко раскрыты, и контр-адмирал, сидящий рядом с курсантом, видит в этих глазах не только знакомую дерзинку, но и нечто такое, что доставляет ему глубокую радость…

— Комсомолец? — спрашивает он.

— Так точно.

— Кончите училище — проситесь к нам.

— Обязательно, товарищ адмирал. Помолчали немного.

— Я хорошо знал вашего отца, мичман. Мы… были друзьями.

— Знаю, товарищ адмирал. Мать рассказывала… — И почему-то перейдя на шепот: — От матери вам привет.

— Что ж ты… что ж ты сразу не сказал? — помолчав, говорит Панкратов. — Где она?

— В Кронштадте.

«Та-ак. Вернулась, значит, в родные края… Похоже на нее».

Вслух он говорит:

— Вчера от Ирины письмо получил. Пишет, что раскопала интересный материал для дипломной работы.

— Знаю, товарищ адмирал.

«Та-ак. Значит, и ему пишет…»

Странная мысль вдруг приходит ему в голову: пожалуй, не следует отдавать Алешину комнаты. Подыщем ему другую квартиру…

Курсант Петр Ковалев говорит, улыбаясь:

— Вот только специальность она себе выбрала… оригинальную…

— Напрасно смеетесь, мичман, — строго отвечает контр-адмирал. И неожиданно для самого себя добавляет: — Известно вам, что на испанском говорит вся Латинская Америка?

ЧОН — часть особого назначения.