Владимир Санги - Семипёрая птица

— Сам ты гусь, — сказал Колка. — Крохали.

Охотники прошли ещё немного берегом, опустились на четвереньки и поползли. Колка неслышно раздвинул высокую траву, тихонько выставил ружьё, навёл мушку на табунок из четырёх уток.

Утки и не подозревали об опасности, плескались в воде, чистили перья. Колка выждал и, когда табунок сошёлся поплотнее, положил палец на спусковой крючок. А Урьюну захотелось увидеть, как поведут себя утки, когда их накроет дробовой снаряд. Он подполз к самому обрыву и, боясь упустить выстрел, резко поднял голову. Чуткие, осторожные крохали тут же ударили крыльями и часто-часто замахали ими, трудно набирая высоту.

Чувствуя вину, Урьюм прятал глаза. Колка же готов был обрушиться на Урьюна с кулаками.

— Надо было стрелять влёт, — оправдывался Урьюн.

— «Влёт, влёт», — чуть не плача, передразнил Колка и сердито толкнул Урьюна в плечо: — Иди-ка, «Влёт», к палатке.

Урьюн понуро возвращался к палатке. Дед Лузгин успел снять сеть — сильное течение набило ячеи морской травой.

Чтобы рыба не увяла, дед накрыл её травой и ветвями кедрового стланика. А сам взял тык — берестяную посуду — и не спеша направился в обход острова по обнажившемуся песчаному берегу. С ним пошёл и Урьюн. Дедушка разгребал ногой груды морской травы, выбирал широкие ленты морской капусты и большие округлые ракушки. Урьюн поймал несколько крабов, что затаились в траве.

К полудню тык отяжелел. И дедушка с Урьюном повернули назад.

Они решили пересечь остров — так путь короче.

Дед нёс на сгибе руки тяжёлый тык. А Урьюн отстал — он наткнулся на голубицу и рвал её горстями. Урьюн любил голубицу и никогда не проходил мимо неё.

Дедушка вышел к травянистому болоту и увидел необыкновенную птицу. Большая, с белого лебедя, она стояла в воде на длинных ногах, длинным клювом ловила что-то и, закинув голову, жадно глотала. Хвост не то вороний, не то петушиный. Что за птица? И откуда она взялась?.. Дедушка стоял нерешительно, соображая, что предпринять. И всё время, пока стоял, дедушку мучил вопрос: что это за диковинная птица? Неужели Семипёрая?

Дедушка заволновался. Встреча с невиданной птицей увела Лузгииа в далёкое детство. Он вспомнил легенду, рассказанную старейшим рода и тоже в какой-то из дней Посвящения в Охоту. В легенде говорилось о том, что есть на земле редкостная птица — Семипёрая. Она прилетает со стороны полудня и приносит с собой счастье. Старик сщурился в улыбке, вспомнив легенду. Но невиданная птица, однако, разожгла любопытство старого человека.

Лузгин пожалел, что рядом нет Колки — у него ружьё. Но птица, заметив человека, не улетела, как сделал бы лебедь. Наоборот, она пошла навстречу.

Колка возвращался с охоты. На его поясе висели два кроншнепа — больших жирных кулика. Он был доволен: на прощание угостит своей добычей сестру Галю.

Колка важно шёл по берегу, но тут из-за поворота выскочил Урьюн:

— Мы поймали большую птицу. Ух и ноги у неё! Как жерди! А клюв — вот такой! — Урьюн показал на всю длину своей руки.

Но Колка оборвал друга:

— Язык у тебя такой, — и тоже показал на всю длину своей руки. — И как мокрая тряпка на ветру: шлёпает во все стороны.

— Не веришь да? Не веришь? — оскорблённый Урьюн подступил к Колке. — Если я вру… Если я вру… — Что-то подкатило к горлу и голос сорвался.

Колка понял, что напрасно обидел Урьюна. И, чтобы как-то сгладить свою вину, спросил:

— На самом деле такая птица?

— Я сказал: не вру! — победно ответил Урьюн.

Друзья побежали к палатке.

Птица расхаживала около палатки, опустив потрёпанное крыло. У неё всё было длинно: и ноги, и шея, и клюв.

Она не чуждалась людей, шла на зов. Колка потрогал большой клюв. Он крепкий, как кость.

— Откуда такое диво?

— Как попало сюда?

— Что за птица?

— Семипёрая, должно быть, — загадочно отвечал дед.

— Семиперая? — удивились ребята и попросили: — Расскажи, дедушка, что это за птица — Семипёрая.

— Семипёрая птица — птица Счастья, — отвечал дед, садясь на сложенную пополам телогрейку.

— Расскажи о птице Счастья. Пожалуйста, расскажи.

И дед Лузгин сказал:

— Наш остров Ых-миф, а у вас в школе его почему-то называют Сахалин, похож не то на нерпу, не то на рыбу. У него есть Миф-Тёнгр — Голова земли [1], мыс Па-тыкры [2] — его подбородок, есть шея, плечи, cпина, брюхо и ноги, как ласты или акулий хвост — Миф-Нгатьх [3]. Говорят, остров когда-то был действительно живым. И хозяевами-жителями его были наши предки.

Мужчины охотились и ловили рыбу. Но длинная буранистая зама съедала все запасы юколы. И к весне в стойбища приходил новый хозяин — голод. Болезни уносили целые стойбища в Млых-во — Селение усопших. Вот ты, Колка, и ты, Урьюн, даже не можете подумать, как это люди жили без кино, без школы. А тогда нивх знал только лодку, выдолбленную из тополя, и нартовых собак. Одежду носили из рыбьей кожи. А обувь — неделю поносишь, и шей новую.

Человек был слаб: у него лет крыльев, ноги его нескорые — любой зверь нагонит.

Нивхов раньше было много, но с каждым годом их становилось меньше и меньше. Только Кыс-Счастье могло спасти нивхский род. А где найти Кыс — люди не знали. И погнали Ых-миф в поисках Кыса.

Долгие годы плыл Ых-миф по огромному морю. Умирали старики, взрослели дети, а Кыс люди не находили. Ых-миф устал от бесконечных поисков, а нивхи всё гоняли его и гоняли по солёному безбрежью. Вконец измученный остановился Ых-миф у большой земли и окаменел, осердясь на своих хозяев.

С тех пор Ых-миф стал обыкновенным островом-землёй.

Так и не нашли нивхи Счастья, по-прежнему жили в холоде и голоде, потихоньку вымирали. И уж думали, что скоро придёт конец всему нивхскому роду. Тогда-то и появилась легенда о Семипёрой птице. В ней говорилось: придёт со стороны полудня большая гроза, и люди увидят Семипёрую птицу. Кто добудет её, приобретёт Счастье.

Сколько было с тех пор гроз! Но Семипёрую птицу никто не видел. — Дедушка Лузгин говорил медленно, вполголоса. Он смотрел куда-то в сторону — будто видел какие-то одному ему ведомые дали. Потом пришёл в себя и совсем обыденно сказал:

— Счастье пришло неожиданно. И совсем не со стороны полудня. Была великая гроза, поднятая русскими людьми, такими же, как и нивхи, бедными. И не Семипёрая птица принесла нивхам Счастье. Ленин — вот кто дал нивхам Кыс — Счастье. Оживи сейчас Ых-миф, он бы не ушёл от берега страны Счастья. А Семипёрая птица — она осталась в сказке…

Дедушка Лузгин обвёл взглядом ребят. Колка и Урьюн молчали. По-видимому, они ждали, что ещё скажет дедушка — им очень хотелось, чтобы Семипёрая птица была и сегодня жива, чтобы она летала по земле и приносила людям счастье.

Ребята аккуратно перевязали птице крыло, и оно уже не волочилось.

Дедушка огородил угол двора, накинул старую сеть, чтобы собаки не забрались, и пустил туда птицу.

Семипёрая птица не ела уже несколько дней. Никто не знал, чем её кормить. Давали траву — не ест. Давали хлеб и кашу — тоже не ест. И Колка сказал Урьюну:

— Видишь, у птицы ноги, шея и клюв длинные?

— Ну и что же? — вопросом ответил Урьюн.

— Ноги у неё голые, будто штаны закатала, — сказал Колка.

— Ну и что же? — спросил Урьюн.

— Заладил своё «Ну и что же», — недовольно сказал Колка. — Не можешь, что ли, догадаться, где она ходит?

— В воде.

— А раз в воде, значит, что ест?

— Наверное, рыбу или ракушки, — сообразил Урьюн.

— То-то, — тоном взрослого сказал Колка.

Ребята побежали на ближнюю тонь, где рыбаки метали невод, и попросили у тёти Ласкук корюшки и селёдки.

Птица жадно набросилась на рыбу. Ребятам пришлось снова бежать на тонь.

На берегу собралось много народу — провожали дочь Ласкук в дальнюю дорогу.

Таркун, молодой моторист, первый в посёлке музыкант неуверенно выводил мелодию «Подмосковных вечеров».

— Если бы знали вы, как мне дороги сахали-инские ве-че-ра-а-а, — тянул Таркун, лукаво подмигивая.

А сахалинский вечер действительно был чудесен. Небо в горячем огне, который выше, над головой, переходил в голубоватое струящееся пламя. Густая позолоченная вода спокойно и мерно колыхалась. Молодёжь пела песни. В их голосах слышалась светлая грусть. Всегда грустно провожать хорошего человека. Но это вместе с тем и радость всех жителей Чайво.

— Пусть ветры приносят в Ленинград запахи твоей родной земли. Пусть лебеди протянут воздушную дорогу от Ленинграда к Ых-мифу, — растроганно говорила старая рыбачка Ласкук, мать Гали.

— Не печалься, мама, я вернусь домой, — отвечала Галя. — Я вернусь.

Ветер играл её толстыми косами. Зарокотал мотор, и катер с девушкой на борту и провожающими отошёл от берега.