Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Про бабу говорить с толком надо, а не так.

— Ух… морозно! Хоть смерть бы, что ли.

— Жизнь постылая, распроклятая. Эх, грязи-то сколько в тебе, подлая!

— Ну что за ветер, все заморозит…

Вдоль по лощине, мчался чудовищный, неистово ревущий, холодный смерч. Казалось, был он в силах не только заморозить, заковать в звонкую сталь все живое, что попадалось ему на пути, но и отбросить далеко в беспредельность и горы и тучи.

— Ну и ветряк! — продолжал тот же голос.

— Чего, Сергеев, лопочешь? Это тебе не в кине на пианах отзванивать. Война, брат. Потерпи — вольнопер ты, так и в офицеры произведут, полегчает. А уж ветер, это точно…

— Тяжело, Хомутов… Как скоты мы, и конца не видать.

— Будет конец. Не робей, Сергеев… Всему в жизни конец бывает.

— И-и-и! Холодище. И долго еще мы у штаба стоять будем?

— Не дело… Трое уже ноги отморозили.

— Опять в цепи стрельба пошла… Побегать, что ли!

— Ишь, вон внизу тоже забегали… Видишь?

Горные хребты, заковавшие лощину каменным обручем, на версту, уходили ввысь. А внизу, в глубокой мглистой лощине, на снежных покровах, на обледенелых камнях, колыхались туманные, серые массы. И казалось, что эта спаянная льдами, припушенная снегом лощина беззвучно кипела в бурных огнях зари, выбрасывая из своих недр жирную накипь.

— А жрать-то охота! Две недели без горячего.

— Вот бы чаечку, кипяточку. Сполоснуть кишку.

— Благодать…

— Вот бы…

— Когда же конец войне будет?.. Растудыть его… в угодников.

— Не предвидится…

— А уже светает. Вот развиднеется, может, теплее станет.

— Ваше благородие!.. Вон стреляют они, — сказал Нефедов.

На самом деле: неподалеку с темной скалы снова блеснуло несколько синих молний. Сквозь гул и завывание ветра раздался сухой залп. Точно в ответ ему вблизи заорали два диких голоса.

— Опять наших подбили, ваше благородие. Снять бы цепь с этого места.

— Я тебе дам снять, — резко ответил ему офицер, зябко кутаясь в меховую доху. — Дисциплина, Нефедов, прежде всего. Курдов сейчас снимем. Выбери-ка из цепи пяток покрепче, с бомбами, и ко мне, живо!

— Слушаю-с, ваше…

Оставшись наедине с собой, офицер привычным движением быстро вынул из фляги, висевшей на ремне, через плечо, пробку и пригубил. Затем так же быстро вставил пробку на место, откашлялся и замурлыкал себе под нос:

Офицер стоял неподвижно. Пел, точно про себя, глядя вверх, в пространство:

По темным склонам гор шли синие тучи. Они косматой, узорчатой лентой карабкались вверх за далекие вершины. Еще в звездной сияющей бездне ярко горели желто-лиловые и огненно-красные костры кипучего рассвета. Среди дымчатой синевы туч и жарких полос румяного неба, точно в пучинах горного потока, дыбились фиолетовые массивы скалистых, зубчатых громад.

Офицер опустил голову книзу и снова приложился к фляге.

Из серой тьмы ущелья вынырнули шесть темных фигур. Послышалась команда: «Отделение — стой!»

К офицеру подошел Нефедов.

— Есть, ваше благородие.

— У всех бомбы?

— Так точно!

— Ну вот, слушай, Нефедов. Надо метнуть бомбы туда, — офицер качнул рукою в сторону скалы.

— Не добросят, ваше благородие. Саженей десять скала. А то и более.

— Что! А! Я тебе дам — не добросят! Как смеешь! Смотри у меня. Сейчас же приступайте. Пока курдов не сбросите со скалы — не возвращайся. Понял?

— Так точно… Может, цепь в сторону оттянуть, ваше благородие? Неровен, час, бомбы упадут обратно.

— Что! Разговаривать. Ты что! А! Ах ты… Я тебе! Марш!

— Слушаю-с, — Нефедов козырнул, молча отошел в сторону.

— Отделение, за мной — шагом марш! — скомандовал он.

Медленно крадучись и пригибаясь к камням, шесть темных фигур вскоре подошли к скале на близкое расстояние. За небольшим острым уступом они остановились в нерешительности. Могучая, причудливо-изломанная скала, саженей десять в вышину, для метания бомбы была на самом деле недосягаема.

— Ну что же, господин взводный, как тут, а? Не докинем…

Взводный, помолчав немного, вместо ответа приказал:

— Матвейчук, начинай.

Матвейчук, темная широкая фигура, громко, протяжно вздохнув, снял с пояса бомбу, вделал в нее капсуль, взвел кольцо и, неуклюже перекрестившись, глухо сказал:

— Простите, братцы… ежели в чем… ежели чего… Ето… Случай. Домой черканите, голуби. Простите, православные. Ну… господи, благослови!

Грузная фигура солдата заколыхалась в неистовых порывах ветра.

— Ложись! — скомандовал Нефедов.

Оставшиеся прижали тела свои к холодным камням скалы, замерев в ожидании. Вот что-то щелкнуло, стукнулось о скалу, на которой засели курды. Прошло мгновение. Потом у подножья скалы охнул ярко-огненный взрыв.

Почти в ту же секунду что-то мокрое и теплое, мягко шлепнувшись о лоб взводного, упало у ног его в снег. Нефедов нагнулся и взял в руки странный, неизвестный предмет. Он оказался куском еще теплого волосатого мяса.

Нефедов вздрогнул и далеко отбросил его прочь.

— Погиб Матвейчук, — прерывисто шепнул кто-то.

— Ну, не разговаривать, — оборвал Нефедов. — Твоя очередь, Иванов, приступай.

Иванов, низкорослый человек, так же как и Матвейчук, охнул, перекрестился и молча двинулся в направлении к скале. Точно ожидая его появления, со снежной вершины треснул залп. Сверкнули синие молнии. Смутно заметная фигура Иванова, покачнувшись, беззвучно соскользнула куда-то вниз, в расселину. Прошел миг, и будто бы из-под земли охнул глухой взрыв и взметнулись дикие вопли.

— Подстрелили Иванова-то. С бомбой упал в цепь, — ишь, голосят. Беды! И что же это такое? Смертоубийство.

— Не разговаривать у меня, — прервал шопот Нефедов и громко добавил: — Фролов, очередь твоя, выходи.

— Господин взводный… друг… односельчане же ж. Зачем же ж? На смерть шлешь-то! Ведь все ляжем так… А за что, друг?.. Господин взводный — дозволь мне да еще кому — в обход… Живо дело обделаем… А то ведь так — зря гибнуть зачем? Господин взводный!

Нефедов молчал.

— Господин Нефедов!

— Господин взводный, дозволь… Просим все.

— Зачем смерть-то зря принимать? — страстным шопотом запросили все трое.

— Им-то сверху все видать. Все одно подстрелят… Дозволь в обход.

— Приказ, ребята. Дисциплина. Все слышали приказ. Могу разве ослушаться? Сами понимаете. Ну, да что за разговоры! Иди, Фролов, не доводи меня до греха. — Нефедов вынул из кобуры револьвер. — Ну!

Но в это время курды снова дали залп уже по ним. Двое упали тут же. Со скалы один за другим прозвучали еще два залпа. Последний солдат рухнул на снежную землю, катаясь в снегу, крича от боли диким воплем, точно подвывая бешеному ветру. Остался невредимым один Нефедов.

— Ну, теперь очередь твоя, — сказал он себе вслух. Не спеша отвязал от пояса бомбу и твердым шагом пошел к скале.

Но в это время позади него, откуда-то издалека, послышался неясный голос:

— Господин взводный! Их благородие кличет до себе…

Взводный остановился, вздохнул, посмотрел на убитых и раненых и так же медленно повернул назад на голос, по пути вынимая из бомбы капсуль.

— Курды… ваше благородие… не сняты.

— Брось своих курдов, Нефедов. Эка важность! Задание получили мы — вперед. Через час занять Айран и двигаться на Эрум. Понял? Артиллерию нужно перебросить вон к той возвышенности, видишь? Господин полковник приказал от каждой роты выставить по отделению. Выдели штабных вояк и сам; с отделением валяй. Ступай!

— Слушаю-с.

У холодных, окованных льдом горной пушки и зарядного ящика суетилось до ста человек солдат. Упрямые стальные чудовища никак не давались в руки. По неровной, скалистой почве катить их было нельзя — оставалось тащить гужом. Но каким путем? Дороги кругом не было. Скользкие, льдистые, запорошенные снегом горные тропинки были трудно проходимы даже для одного человека.

— Взваливай-ай! На пле-е-ечи! — надрывался голос фельдфебеля Акишина. — Ну, ребята, бери, что ли, поднимай. Та-а-к. Эй, наваливай, голубчики!

Около двадцати человек ухватились за пушку, тронули ее с места, со всех сторон обвязали канатом и, крякая от натуги, с трудом потащили ее вверх.

Еще человек двадцать так же опутали веревкой зарядный ящик и поволокли его вслед за пушкой.

— Трогай веселей, ребята! — продолжал надрываться голос фельдфебеля.

Пушка, зарядный ящик и люди, раскачиваясь, двигались в гору. За ними следовали резервные солдаты. Так они прошли саженей двадцать вверх.

— Ну, что стал? Нава-а-аливай! — крикнул фельдфебель.