Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская

— Забросьте палку.

Ганка закинула.

Но Проць прута не бросал, и Маринця сидела на сливке. Уже хныкала:

— А почему он не такой, как вы?

— Кто? — спросил Проць.

— Тот, хлопец…

Проць взглянул веселее и чуть усмехнулся. Маринця продолжала:

— А вы тоже деретесь с теми, кто ходит в украинскую читальню.

Проць громко засмеялся.

— Вы только посмотрите, пани-матко, какое мудрое дитя. Что же, будет дальше, когда вырастет?

Маринця уже слезала, а Проць смеялся и все говорил:

— Только посмотрите, какое мудрое!

Баба Оксена не нахвалится, не налюбуется своей внучкой Маринцей. Ее белокурая внучка ходит в школу и когда-нибудь станет ученой. Только баба, наверно, не дождется этого. Семьдесят лет крепко пришивают бабу к земле. Чует, что скоро помрет, и потому теперь, когда расцветает весна, баба сидит целыми днями на дворе среди гомона кузнечиков и птиц, купаясь в золотом кипении солнца.

Баба прядет шерсть и перематывает, словно нитки, свою жизнь. Веретено пританцовывает: жу-жу-жу! А ему вторят шмели и пчелы, облепившие цветы в огороде, и под это жужжание крутятся бабины воспоминания.

Когда баба сидит вот так, она напоминает детям старую киску, которая своим мурлыканьем создает вокруг себя особенную теплоту. Они жмутся возле нее, вбирая в себя, как сладкий напиток, уют ее старенького тела.

— Бабо, а гей, бабо! — наклоняются над самым ухом и говорят громко, чтобы баба услышала: — Бабо, расскажите про Смока!

— Про Смока, про Смока и про воды, про пущи и про разбойников!

Голоса звенят смешливо, по-детски радостно, а бабе Оксене кажется, что ее ушей касается далекий-далекий отзвук ее молодости.

Собираются все: Стефанко, Василина, Федорко и старшая среди них Маринця, а возле них кот Гриць и соседский пес Найдик. Но просто так сидеть невозможно. Маринця выносит решето нелущеного прошлогоднего гороха, который дети должны полущить. Но лишь только слова начинают вылетать из беззубого рта бабы Оксены, стручки выпадают из детских рук, а взоры застывают на ее увядших губах. У бабы тихий бархатный голос, он напоминает детям шепот полевого родника, карие глаза обведены черными ресницами, которые дрожат во время рассказа, как травинки. Дети много знают про бабину молодость, что облетела с годами, как пух одуванчика.

Они любят слушать много раз повторенные рассказы о ее жизни, но в последнее время почему-то боятся спугнуть бабины воспоминания. Глядят на сухое костлявое тело, все покрытое морщинами, и им делается грустно (а сами они уверены, что вечно будут жить и будут молодыми).

— Жило-было Смочище, лютое, поганое…

— Бабо, расскажите лучше про то, где полночь мохом поросла, — просит Василина: про Смока она боится.

— Не мешай! Говорите дальше про Смока. Про Смока. — И Василина под натиском других голосов замолкает.

— И было чудище как рыба, как зверь, как птица…

Детям трудно представить себе такое чудовище, но они чувствуют его всем своим существом, и губы от удивления присвистывают: «Ц-с-с!..»

— Бабо, а кто убил Смока? — Мысли Федорка шныряют, как птицы, и, хоть он знает, кто убил Смока, потому что слушает сказку чуть ли не в десятый раз, ему интересно поскорее услышать из уст бабы Оксены про то, как убивают Смока. Имя этого героя малышу больше всего нравится. Но за это он получает от Маринци хорошего тумака и замолкает.

Маринця любит слушать все по порядку, чтобы конца не было долго-долго. Тогда в повествованиях бабы ей чудится безостановочное течение воды.

— И по воде оно плавало, в воздухе летало, и по земле ходило. И была у него огромная пасть, а в ней много огненных языков, и было у него много длинных хвостов, которые были чернее ночи, а вместо глаз были у него огненные ямы.

Самому малому — Стефанку — страшно, но заговорить он боится. Чтобы спугнуть тишину и тем утихомирить свой страх, он тянет кота Гриця за хвост или дразнит Найдика. Кот мяучит, собака рычит, но все это не прерывает рассказа бабы, только Стефанко получает от Маринци хорошего щипуна и, оскорбленный, с плачем покидает компанию.

Иногда приходит Иванко. Он идет сюда после того, как справится со своими делами в хате. Идет со всеми своими хвостами. На руках Юлька, а по бокам — Петро и Гандзуня. Дети садятся тихо, а в глазах у них блестит печаль. Им завидно, что нет у них такой бабы.

Бывает, выходит дед Андрий. Но садится он где-нибудь под хатой, в холодке, что-нибудь мастерит.

Иной раз сюда заглядывает местечковый дурачок Меме. Он наклоняет кудлатую голову через забор и, увидев детей, выкрикивает: «Меме!» — больше ничего говорить не умеет. Дети делают пальцем знак, чтобы Меме замолчал. Тогда Меме перелезает через забор и на цыпочках идет шелковыми пушистыми тропками к детскому кружку. Он боится спугнуть настороженность с детских лиц. Садится тихо, почти без шороха и, хоть ничего не слышит, погружается глазами в беззубый рот бабы Оксены, стараясь поймать для себя какой-то смысл. Его лицо с рыжей бородкой и голубыми блуждающими глазами становится таким глупым и беспомощно-жалким, что дети не могут удержаться от смеха. Но Меме смотрит с укором, и дети перестают смеяться. Маринця выносит кусок хлеба, и Меме грызет, не спуская глаз со рта бабы Оксены.

— И жило оно в пещере на берегу большой реки. И каждый день по жребию люди должны были давать двенадцать парней, двенадцать девушек, двенадцать детей. И всех оно поедало. А потом выходило пить воду. И выпивало всю речку, а люди оставались без воды.

Гандзуня шмыгает носом, а Иванко сердится, тычет ей кулаком в спину и зло говорит:

— Такую противную и ледащую девку не жалко было бы и Смоку отдать.

Гандзуня, обиженная, заливается слезами, и тихий голос бабы Оксены исчезает в ее визгливом плаче. Иванко еще больше гневается и уже по-настоящему лупит Гандзуню, чтобы замолчала. Тогда встает Меме, его глаза искрятся гневом, а изо рта вылетает взволнованное: «Меме, Меме». Возмущенный, он хочет что-то сказать, но не может. Садится в сторонке и плачет.

А весна так свежа, так ласкова. Ароматом цветов, шелестами трав, приятным пригревом солнца, песнями кузнечиков и птиц успокаивает детей. Уже сидят и дослушивают сказку про Смока, а весенний ветер играет в их легких волосах.

Когда липы отцвели, баба Оксена умерла.

Оно влетело в хату и расселось по стенам красными птицами.

Мамы