Отче наш - Владимир Федорович Рублев

— Твое-то какое дело? — запоздало отвечает Любаша, вызывающе глядя на Ванюшку. — За своей матерью наблюдай, а за нами нечего смотреть.

— Эх, хорош подсолнушек! — подбрасывает Груздев кружок, а поймав, зажимает под мышкой и шагает к Андрею.

— Это, что ли, ваш постоялец-то?

Любаша опять хмурится.

— А то не знаешь, наверно. С неба спутник какой свалился…

— Чего — спутник? Первый раз вот так-то, носом к носу, встретились.

Груздев прав. Встречая Андрея случайно у ворот, он обычно проходил, не здороваясь: понимал, что этот симпатичный чернобровый квартирант может понравиться Любаше. А он, Иван, сам о ней многое загадывает… Потому и остро покалывает в сердце ревность, когда видит, вот как сейчас, их вместе.

— На обед? — осведомляется Андрей.

— Да вроде бы… — помедлив, отвечает Груздев и, с нескрываемой нежностью уставясь на Любашу, замечает шутливо: — Ну, невеста, когда же сватов засылать, а? Божий-то праздник, Покров день, не за горами.

— Фи… — кривит губы Любаша. — К козе вон к нашей засылай, хоть вечерком сегодня. Ясно?

Груздев мрачнеет и тихо произносит:

— Но-но… Полегче на поворотах…

Андрей прерывает неловкое молчание:

— Ну, я на озеро…

— Ты подожди! — берет его за руку Любаша. — Мне половики надо полоскать, вместе пойдем. Сейчас я! Маме скажу, она картошку в погребе перебирает. — И бежит к калитке.

Груздев нервно закуривает папиросу и протягивает пачку Андрею.

— Кури, — смотрит на него вопрошающими глазами. — Не хочешь? Ну смотри…

Он прячет папиросы в карман, потом, помедлив и не глядя на Андрея, говорит:

— М-да, занятно получается… — усмешка змеится в уголках его рта.: — Что это она в последнее время хвост вздыбила? Ты… башку ей, случайно, не заморочил? Льнет она к тебе, вижу я…

Андрей пожимает плечами:

— А это уж ее дело, Иван…

Груздев резко поворачивается, вприщур зло смотрит на Андрея:

— Ее? Не только… Не было тебя… За мальчишку меня принимаешь? Ну, вот что! Хотя… Что с тобой разговаривать?..

Он круто поворачивается и идет по грядам поперек огорода к плетню, и Андрей видит, как вдребезги разлетаются под его сапогами комья земли, сухо пощелкивая по ботве и падая с грядок в борозды.

«Любит он ее… И крепко…» — с непонятной тревогой думает Андрей о Груздеве. Любаша, пробежавшая от сарая к крыльцу, снова выходит из дома и, крикнув Андрею: «Я сейчас, сейчас!» — опять бежит к сараю, перекидывая через плечо коромысло.

«К матери. Отпустит ли Устинья Семеновна?»

В глубоком погребе душно пахнет древесной плесенью, картофелем и прелой капустой.

Устинья Семеновна ставит ведро на землю и чиркает спичкой. Слабый огонь освещает осклизлые бревенчатые стойки, бурые, словно закоптелые стены, кадушки и корчажки на полу, дощатые грязные перегородки и тут же гаснет. Она ощупью находит ведро и пробирается налево, к перегородке, за которой хранится картофель. Звякнув ведром о доски, останавливается, зашуршав спичками, зажигает огарок и, приладив его к консервной банке, прибитой для этого к одной из стоек, снова оглядывается вокруг. Погреб требует ремонта. Надтреснутые потолочные балки — в наростах грибка, почерневшие доски прогнулись, уже не выдерживая тяжести наваленной на них земли.

Устинья Семеновна стучит костлявым пальцем по стойке, чуть повыше прогнившего пролома в древесине. Из-под гладкой, пустотно отозвавшейся поверхности сыплется желтая пыльца.

«Эх, господи, все заменять надо: и потолок, и стойки, — вздыхает Устинья Семеновна, подставляя ведро к ногам и запуская обе руки, словно клешни, в кучу подгнившего картофеля у края перегородки. — К Гришке схожу вечерком. Сын — не чужой. Трудненько без мужика в доме стало, как Семка ушел на самостоятельную жизнь… Любку, что ли, хоть бы замуж выдать? Ванюшка-то соседский не зря у наших ворот пасется… Из себя, конешно, и не мудрен, да только хозяин настоящий выйдет!»

Сверху слышится стук двери сарая, потом в отверстие погреба просовывается голова Любаши.

— Мама, ты здесь?

— Ну… — недовольно глядит на дочь Устинья Семеновна. — Шляешься все… Давай-ка вниз… Картошку выбирать!..

— Подожди, мама, — перебивает ее Любаша. — Я сейчас на озеро, половики-то который день мокнут, надо их выполоскать.

— Все можно успеть, — уже миролюбиво говорит Устинья Семеновна. — Да смотри мне, долго там не будь. Надо к утру все приготовить с картошкой-то, завтра базар большой.

— Ладно, я быстро! — уже издали слышит голос Любаши.

«Чего это она, как баламутная, — размышляет Устинья Семеновна. — Не иначе — с Лушкой опять?..»

Лушка Лыжина живет через дорогу. Работает на шахте вместе с Любашей породовыборщицей. Позапрошлый год задумали они записаться в астрономический кружок. И, ясное дело, подбила к этому Лушка.

Как узнала про тот кружок Устинья Семеновна, такое устроила обеим, что с тех пор Лушкиной ноги в пименовском дому не бывало.

«Неужто с Лушкой? — испуганно оглядывается Устинья Семеновна. — В одну смену, кажись, они… Пойду-ка я разведаю, да заодно и к Гришке схожу…»

Тревожится Устинья Семеновна не понапрасну. Во время обедни снова видела в церкви белобрысую девицу из комсомольского комитета — Копылову. А возле нее закружились с улыбочкой Лушка с двумя девчонками со старого Тугайкуля.

«Накрепко отвадить надо Любку от Лушки. — Устинья Семеновна приминает заскорузлыми пальцами огонек на свечке, и теперь твердость в ее взгляде железная. — Добра от такой подружки не жди… Охо-хо, господи, вечно в заботе, вечно в заботе…» — огорченно закачала она головой.

Выйдя из погреба, Устинья Семеновна проходит в огород, где мокли в корыте половики, проверяет, взяла ли их дочь с собой. Половиков там нет, и это немного успокаивает старуху: значит, дочь точно пошла на озеро.

«С кем вот только? Ну, не дай бог, если с этой лыжинской Лушкой. Погодите ужо у меня…»

Хлюпко бьется о доски желтая вода. Это не волны: озеро гладко и радужно сверкает под солнцем; это мощное ритмичное колебание всей водной массы, не приметное глазу в первый момент, но ясно ощутимое здесь, на помосте, где хозяйки полощут белье. Вода уходит вниз и вдаль едва приметной впадиной, обнажая зеленоватые осклизлые сваи, обросшие хвоистыми водорослями, уходит, открывая темные верхушки крупных и гладких голышей возле самого берега, но через секунды, словно остановленная и двинутая обратно неведомой силой, устремляется без единой волны к берегу, оставляя на песке кружево лопающейся пены.

— Ой! — вскрикивает Любаша. У нее выскользнул из рук половик. Течение подхватывает его, и он плывет от мостков.

Андрей, раздевавшийся на берегу, бежит по горячему песку к воде, но Любаша опережает его. Сбросив на доски размокшие чувяки, прямо в платье она прыгает с помоста. Андрей высокими прыжками бежит по воде, но бежать дальше невозможно: вода —