Ольга Гуссаковская - Вечер первого снега

И через неделю насмешники примолкли: в воскресенье по главной улице поселка гордо промчалась Найда, а на нартах спокойно сидел Марков со всеми своими ребятишками.

Дорога еще не установилась, и мохноногие белые лошади-якутки выбивались из сил в рыхлых, осыпающихся колеях.

Для Найды дорога вообще не существовала, широкие копыта лося и его особенный разгонистый шаг тем и хороши, что держат на любом снегу. А нарты — изобретение оленеводов — тоже приспособлены к любым таежным тропам и любому бездорожью.

Не зря говорят: «Лиха беда — начало». Найде вскоре так понравилось ее новое занятие, что она сама просилась в упряжку. Выйдет Марков с утра на двор — Найда уже наготове. Голову на плечо положит, ласково дует в лицо и ушами пошевеливает — подлизывается. Если увидит, что никто ее запрягать не собирается — обиженно отойдет и начинает грызть забор или дверь сарая. Не от голода — от обиды.

Найда, конечно, и не подозревала, что в поселке были люди, для которых ее появление стало бедой. После того как Найда выучилась ходить в упряжке, известные всему поселку браконьеры совсем приуныли. Попробуй уйти от лося на простых лыжах! И места такого, куда лось не пройдет, тоже не сыскать. Даже опасное, десятки лет изнутри сгорающее торфяное болото лосю нипочем. Тонкий слой дерна, уцелевший над страшной огненной бездной, выдерживал Найду. Браконьеры и в этом успели убедиться.

Многие, махнув рукой на прежние прибытки, оставили в покое и снежных баранов и только что завезенных в эти места соболей. Но старый таежный волк по кличке Борода решил не сдаваться. Жил он не в поселке, а на другом берегу Колымы в старом охотничьем зимовье и не хуже Маркова знал, в каком распадке зазимовало небольшое стадо удивительных снежных баранов, которых и на всей-то Колыме по пальцам можно перечесть. Знал он и то, что охота на них запрещена строжайше, да и нелегка она. Но близилась весна, и скоро отяжелевшие самки уже не смогут так легко прыгать по кручам. В это время они добыча и зверя и человека, забывшего, что он человек. А Бороду никогда особенно не тревожило это звание.

Маркову тоже было ясно, что задумал Борода — знал он его не первый год и не раз предупреждал, встречая в тайге:

— Смотри, заглянешь в Черемушную падь — плохо тебе будет. Не прощу разбоя!

Борода уклончиво вздыхал, но на разговор не шел — уходил на лыжах в стланиковую чащобу, где и медведю-то не продраться. Он удивительно умел ходить по звериным тропам и сам издали напоминал вставшего на дыбки медведя.

Так прожили зиму. Солнце с марта на весну повернуло, но до самой весны еще далеко, только в конце мая тронутся снега. Еще долго земля будет ждать тепла — мертвая, звонкая, как железо. А придет тепло — бурное, летнее, без весенней ласковой тиши, и сорвутся паводки на сотнях колымских рек и речек. Не зря здесь все мосты вчетверо шире самой реки.

Колыма — всем рекам голова, потому и паводок на ней самый дикий и разрушительный, такого не знают величавые, но прирученные реки России.

В тот год весна запоздала, долго держались морозы, и все старожилы говорили: «Ну, жди такого паводка — моста не уберечь!» Мост, впрочем, был от Вьюжного далеко, это просто так говорилось, для красного словца, да и берегли мост крепко.

Сам Вьюжный стоял высоко над рекой, и ему тоже никакая беда не грозила — только прервется на некоторое время сообщение с Большой землей, не будет почты и свежих продуктов. Беда небольшая. И если люди с любопытством поглядывали на вздувшийся, смертной синевой подернутый лед, то это просто потому, что человека всегда влечет стихийное буйство природы.

Маркова Колыма не пугала. Он знал, что прихваченный ночными морозами лед простоит еще долго — не меньше двух недель, а за это время ягнята в Черемушной пади успеют окрепнуть и уйти из опасных мест.

Каждое утро на рассвете Найда спускалась к берегу, нюхала, пофыркивая, скопившуюся на забереге водицу и легко несла нарту на ту сторону. Возвращались они до обеда, пока солнце не успело набрать полной силы.

Но однажды ночью пришел теплый южный ветер. До утра хозяйничал он на реке, сговорившись с проснувшейся подледной водой, и утром Колыму было не узнать. Там, где вчера стояли только лужи, чернели полыньи, а во многих местах сквозь истончившийся лед уже просвечивала бегучая речная быстрина.

Марков вместе со всеми вышел на берег, глянул на реку и на другую сторону. Знакомая избушка выглядела покинутой: над трубой не курился дымок, и собака не металась по двору на цепи. Он сразу понял, что это значит, не раздумывая пошел домой и начал запрягать обрадованную Найду.

— Милый, да ты это что задумал-то, а?! — всполохнулась жена. — Ведь у тебя же дети, подумай. Ну, кому оно нужно, твое старание? Начальство-то ведь и не оценит…

— Мне нужно. Мне самому, — коротко бросил Марков, садясь на нарту. — Да ты не беспокойся, я же не дурной, знаю, что делаю…

Лишь, мельком глянув на покинутое Бородой жилье, Марков погнал Найду прямиком через сопки к Черемушной пади. На своем веку он встречал, всяких браконьеров и знал, что такие, как, Борода, — совсем особые люди. Это потомки тех русских поселенцев, что жили здесь и тогда, когда на каждого из них приходилось по пять тысяч километров таежных угодий. Мм нет дела до всего, что принесла в эти края Советская власть, и хотят они одного — сохранения прежнего таежного беззакония.

В Черемушной пади курился весенний прозрачный туман, шумно вздыхал стланик, освобождаясь из-под снега, кричали кедровки. Хрипло каркнул ворон. Следов лыж нигде не было видно, но птичий крик сразу насторожил Маркова — с чего бы это? Он осторожно направил Найду на звук, они проскользнули по ложбине, оставленной на склоне былым паводком, и выскочили на небольшую поляну.

Посреди нее, закинув в последнем немыслимом прыжке голову, лежала барануха, а над ней склонился человек.

Все дальнейшее произошло в одно мгновение, и Марков не мог сказать, что случилось сначала, что потом. Он как бы одновременно увидел вскинутое ружье, вспышку выстрела, вставшую на дыбы Найду и смятого страшным ударом ее передних копыт человека.

Инстинктивно ухватившись за копылья нарты, он, уже теряя сознание, успел прошептать:

— Домой, Найда, домой…

На полдороге он пришел в себя от боли и тряски: Найда мчалась бездорожьем, вытянувшись струною в стремительном беге.

Колыма встретила их ровным несмолкаемым гулом — это билась под тонким льдом ожившая вода. Последнее усилие — и она унесет с собой все: остатки льда, вырванные с корнем деревья, дома, слишком близко спустившиеся к реке, и зазевавшуюся скотину. Каждую весну все это с курьерской скоростью пролетает по Колыме к далекому ледовитому морю.

Найда сама остановилась на берегу. Нагнула голову, понюхала серую пенистую водицу, выступавшую из-подо льда, топнула передним копытом — это означало, что Найда недовольна. Марков приподнялся и посмотрел на другой берег. Он казался недостижимо далеким и менялся как приснившийся во сне — то уже, то шире делался береговой обрыв, и дома на нем то исчезали, то появлялись вновь. Это курилась под солнцем река и теплый туман вгрызался в черный гибнущий лед, точил его сверху, как ржавчина — железо.

«Скорее надо…» — пронеслось в голове.

— Домой, Найда! Домой! — повторил он и снова лег на нарту.

Найда постояла с минуту, высоко подняв голову, ловя верховой, чем-то важный для нее ветер, пробежала несколько шагов вдоль берега и в том месте, где уцелело еще широкое снежное поле, перескочила на лед.

Они очутились в мире, потерявшем устойчивость. Вокруг все качалось, кренилось, уходило из-под ног. Вот нарта застряла на медленно тонущей льдине, вода замочила ноги, еще выше… конец. Но уже Найда прыгнула на следующую и рывком вытащила нарту, а позади плещется черная полынья. Влево, вправо, совсем в сторону. Марков не вмешивался, не понукал Найду, он уже не понимал ничего: где они и далеко ли до берега.

Сильные белые ноги Найды все боролись, выбирали уцелевшую опору, переносили нарту с одного ледяного островка на другой. Сотни запахов над проснувшейся рекой подсказывали лосихе причудливый путь к людям, собравшимся на берегу. Они то кричали от радости, то замирали, следя за Найдой.

С высоты берега они видели и другое: прошло уже несколько минут с тех пор, как из-за верхового поворота вырвался грохочущий вал настоящего половодья. Вот он с разбегу налетел на скалу Орлиный камень, взметнулся буруном до самого ее верха и вылетел на стрежень.

Нарту к этому времени отделяла от берега только полоса воды метров в десять, но эта темная, покрытая спокойной мелкой шугой вода оказалась непреодолимым препятствием.

Лосиха тоже почуяла беду и оглянулась, словно спрашивая совета у седока. Но скорченная фигура на нарте не шелохнулась, а паводок нагонял… Он уже в крошку смял ледяное поле, которое только что миновала Найда, швырнул впереди себя вал из переломанных древесных стволов, снега и лесного мусора. Льдина, на которой стояла Найда, начала крениться. Лосиха нагнула голову, словно рассматривая что-то у себя под ногами, и… прыгнула в воду!