Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Утром Пикунов, Весельков и старший Лебедев дежурили на углу Прогонного. Занимался над городом поздний зимний рассвет. Слегка розовело небо на востоке за Невой, над редкими фабричными трубами правобережья, Пикунов не видел ни труб, ни розового неба. В двадцати шагах от него, сунув руки в карманы, стоял Весельков.

Стрелять должен он, Пикунов.

Через час показалась женщина. На ней была серая теплая жакетка и коричневый пуховый платок, из-под которого выбивались ясные рыжие волосы.

Пикунов поспешил навстречу. Ощутив беспокойство, Маша замедлила шаг.

Пикунов шел к ней, размахивая левой рукой, а правую держал в кармане. Подумал: «Теперь уж все равно» — и вынул руку. Маша увидела толстый красный кулак с зажатым в нем револьвером, отшатнулась, побледнела, но продолжала идти.

Все заняло несколько секунд. Перед Пикуновым — синие, широко раскрытые глаза, он должен был поднять револьвер и выстрелить в эти глаза, но рука у него не поднялась, и, пробормотав ругательство, он прошел мимо. Прошел и вдруг спохватился — Маша перебегала на противоположную сторону, он стал стрелять по ней. Весельков тоже выстрелил.

Девушка стояла, оправляя платок. Вдруг из-за дома показались трое мастеровых. Впереди бежал Цацырин.

Пикунов почувствовал тупую злость. Машка Малинина была в двух шагах, как было не убить ее, а вот не убил! Но Цацырин сам бежит за своей смертью…

Из переулка вышел офицер… «При господине офицере тебя в землю положу…»

— Бей, Весельков, пусть видит его благородие…

Но Весельков скрылся в воротах. «…Эх, струсил!»

Пикунов поднял револьвер…

Но Цацырин метнулся в сторону, наскочил, ударил по голове, по руке, выбил револьвер… Пикунов вскрикнул и упал от удара в лицо.

Офицер стоял около него и, вместо того чтоб защищать, говорил:

— По женщине стрелял, мерзавец! Такого надо казнить на месте!

Хмель вылетел из головы Пикунова, он приподнялся и сел на земле.

— Ваше высокоблагородие!..

Его схватили за руки и за ноги и понесли в сарай.

Придя домой, усталый и вместе с тем счастливый — сорок боевиков сегодня отлично стреляли из винтовок! — Логунов увидел в столовой всю семью и Грифцова.

— Николай, наконец-то! — воскликнула Таня. — Ждем тебя, ждем…

— Точно я пошел в кондитерскую за пирожными, — обиделся Логунов. — Прекрасно, товарищ Антон, прошло сегодня учение.

Таня показала на газету, которая лежала около отца.

— «Новая жизнь», — прочел Николай, — издается при ближайшем постоянном участии Максима Горького… Редактор: Минский… Издательница: М. Ф. Андреева». — Логунов быстро пробегал глазами имена сотрудников и среди них прочел: — «Н. Ленин».

Посмотрел на сестру вопросительно.

— Да, да, — сказала она. — Он уже в Петербурге. Сегодня важное заседание Совета, на котором нам нужно быть. И там мы можем увидеть его.

Поехали в коляске. Грифцов по дороге рассказывал:

— Владимир Ильич сразу окунулся в работу. В день приезда был на заседании редакции «Новой жизни», потом в Центральном Комитете. Старое самодержавие рухнуло, товарищи! Впереди страшная борьба, но Ленин здесь, с нами, в России. Сейчас он отдает все силы, чтобы добиться единства партии. Меньшевики упорствуют в своих заблуждениях. По их мнению, буржуазия самой историей призвана к власти, и Советы должны служить не рабочим, а буржуазии. Меньшевики продолжают возражать против союза рабочих и крестьян. Они кричат: «Да, согласны, немедленная социальная революция, — но силами буржуазии и пролетариата!» Кричат с пеной у рта! Владимир Ильич бьет их жестоко. В самом деле, ведь у меньшевиков не столько схоластика, сколько трепет перед революцией. Сегодня вы увидите Владимира Ильича на заседании Совета… Плох Петербургский Совет. Меньшевики там преобладают, они могут вяло, нерешительно ответить на локаут, а ведь так подло выгнать на улицу массу рабочих — провокация со стороны правительства. Правительство думает, что рабочие других городов недостаточно связаны с петербургскими, и хочет разбить тех и других поодиночке. Сегодня Владимир Ильич предложит Совету свою резолюцию. Он не уступит, он заставит Совет действовать революционно. Всеобщая политическая забастовка — вот чем ответим мы на локаут.

Коляска катилась быстро, ветер дул в лицо. Антон рассказывал, придерживая рукой фуражку и время от времени советуя извозчику: «Поторапливайся, друг, поторапливайся!»

Проспект был усеян пикетами полиции. Только у подъезда дома, в котором заседал Совет, стояло более двух десятков городовых.

Логунов волновался. Сейчас он увидит Ленина… Может быть, даже поговорит с ним…

Народу в вестибюле было много: одни входили, другие выходили, но большинство держалось кучками, что-то горячо обсуждая. Грифцов и Логуновы стали подниматься по лестнице и на первой площадке встретили Цацырина.

— Если вы на обсуждение вопроса о локауте, — сказал Цацырин, — то опоздали. Вопрос уже обсуждался.

— Позволь, как он мог обсуждаться, ведь он намечен третьим?

— Изменили повестку дня.

— Владимир Ильич выступал?

— Ну как же… Его резолюцию приняли единогласно, даже меньшевики.

— Иного и быть не могло, — засмеялся Грифцов, — Владимир Ильич там?

— Уже уехал, товарищи…

— Как же так, Сережа?.. — с невольной беспомощностью проговорила Таня.

Они прошли в зал. Ленин только что был здесь. Вот стул, на нем он сидел, внимательно слушая рабочего-путиловца, который высказывал соображения о посылке делегатов Совета в города и союзы для организации немедленной всеобщей забастовки.

Логунов притронулся к спинке стула. Огорчение, которое охватило его, когда он узнал, что встреча не состоится, сменилось сейчас другим чувством: Ленин в России! Он, Николай, не увидел его сегодня, но увидит завтра.

Чувство готовности к борьбе и вместе с тем торжественной уверенности в победе наполнило Логунова.

«Победа будет!» — ощутил он тем мгновенным прозрением, которое иной раз приходит к человеку и вливает в него необыкновенные силы.

Декабрь 1945 — октябрь 1950

Лето 1952

Аматерасу-но Ка́ми — мифическое лицо, богиня, по официальному учению японских правящих кругов прародительница японского народа.

Банчо́к — плоская жестяная банка емкостью до литра.

Бусидо́ — неписаный кодекс самурайской морали в феодальную эпоху.

Ганза́ — металлическая китайская трубка для курения табака.

Гета́, дзо́ри, вара́дзи — японская обувь.

Даба́, — синяя хлопчатобумажная ткань.

Дава́ — кета.

Да́ймио — дикари. Так китайские купцы называли туземцев уссурийской тайги.

Джакта́ — суп из свежей кетовой икры и чумизы.

Джангу́ида — хозяин мелкого предприятия.

Дзю-дзюцу — система японской борьбы.

Дзянь-дзюнь — губернатор.

Кайтся́ку — секундант при старинном обряде харакири.

Ка́ны — приподнятая часть пола с дымоходами. Во время топки печи каны обогреваются.

Каули — китайский носильщик с рогулькой для носки вещей на спине.

Куайнцзы— палочки, при помощи которых в Китае едят.

Kypа́ — каменный сарай.

Курумайя — рикша.

Ли — китайская мера длины (приблизительно полкилометра).

Ма́йма — острога.

Мама́нди — подожди.

Ма́н-цзы — свободный сын. Отсюда русские переселенцы называли манзами китайцев, выходцев в Уссурийский край.

Мика́ны — мандаринки.

Мусмэ́ — девушка.

О́би — пояс.

Оморочка — лодка для одного человека.

Революция Мэйдзи — переворот в Японии, уничтоживший власть сёгуна и вернувший светскую власть императору (этот переворот называется также и реставрацией Мэйдзи).

Ри — японская мера длины (приблизительно четыре километра).

Ро — печь для приготовления пищи.

Сакэ́ — японская водка.

Сара́нка — многолетняя лилия.

Сасими́ — мелко нарезанная сырая рыба (строганина).

Сёгу́н — военачальник императорских войск, который фактически правил страной.

Се́дзи — раздвижные стены в японском доме.

Се́на — мелкая монета (копейка).

Сепу́ку — то же, что харакири.

Та́би — носки.