Григорий Терещенко - Счастье само не приходит

Комашко отрекомендовался, пожал всем руки.

— Сколько щебня может дробить установка в месяц? — спросил Гуль.

— Три-четыре тысячи кубометров, — ответил Григоренко.

Комашко в знак согласия кивнул головой.

— Три-четыре тысячи кубометров в месяц?! — Брови председателя комиссии взметнулись вверх, строго нахмурились.— А как зачастую этих тысяч не хватает на наших стройках!

«На наших стройках», — мысленно отметил Григоренко, а вслух произнес:

— Да, могла столько бы дать! Но она бездействовала. Стояла и ждала, когда подойдет бульдозер и оттащит ее на металлолом.

— По правде говоря, это я предложил директору не демонтировать установку, — подключился к разговору Комашко. — На всякий, непредвиденный случай. Кроме того, она нам понадобится, когда завод вторичного дробления будет переходить в новое помещение.

«Смотри-ка, Комашко стал меня защищать!» — удивился Григоренко.

— А почему бы вам самим не дробить на ней?

— Нет никакой необходимости, — ответил Григоренко. — В конце прошлого года мы запустили мощную дробилку ЩКД-8. Выпуск продукции увеличится теперь больше чем на четыреста тысяч кубометров щебня за год. Автономная же линия маломощная. Кроме того, для обслуживания ее требуется двадцать человек, транспорт... А три-четыре тысячи кубометров дополнительно всегда можно надробить и на основном заводе...

— Но Межколхоздорстрой взял ее в аренду, — прервал директора Гуль.

— Так им некуда деваться, вот и взяли. Щебень-то им позарез нужен, дороги в колхозах надо строить. А своего карьера нет. У них себестоимость щебня до девяти рублей доходит... Но попробуй поработай наш завод несколько смен для них! Нельзя!

— Вы говорите сейчас, как представитель Межколхоздорстрой, — сказал Гуль.

— Я говорю со всей откровенностью, чтобы комиссия сумела объективно оценить то, что произошло!

«Нет, молчать я не стану. Пускай Соловушкин и Комашко удивляются моему тону. Пускай этот тон не нравится и председателю комиссии, пускай! Молчать все равно не буду...»

Сергей Сергеевич волновался, дыхание его стало прерывистым. Но он был доволен тем, что сказал все напрямик, и особенно тем, что по этому вопросу давал объяснения сам, а не куратор в его отсутствие.

— Давайте теперь пройдем к резальным и шлифовальным машинам, — сказал Гуль.— А работу над памятником вы прекратили?

— Да, — ответил Григоренко. — Временно, пока не войдем в график с полированными плитами.

Гуль изучающе посмотрел в глаза директору, но ничего не сказал.

Двери всех кабинетов управления распахнуты настежь. Вовсе не потому, что включили паровое отопление и батареи налились теплом. Нет! На комбинате работает комиссия из пяти человек. На полу из коричневого линолеума следы кирзовых сапог, вафельные отпечатки галош, каблуков модных туфелек и просто ботинок. Комиссия то и дело вызывает для беседы людей. Повсюду разговоры, споры.

В кабинете директора тихо. Только его ни о чем не спрашивают, не требуют никаких пояснений... Пока что не требуют.

В соседнем кабинете Боровик и Люба.

— Такую обстановку создали, — вздохнула Люба,— будто Григоренко преступник!

— Не сгущай краски, Любовь Александровна,— уклончиво ответил Боровик. — Если что и не так, то не один Григоренко во всем виноват!

— Вы уверены?

— Да.

— Уверены, а сами досрочно из санатория вернулись...

В кабинет Григоренко постучали, и на пороге появилась Юлия Варфоломеевна. Она подошла к столу, протянула бланк денежного перевода.

— Как прикажете оприходовать эти деньги?

Григоренко рассеянно смотрит на денежный перевод. Что от него хочет счетовод? И почему она обращается с этим вопросом к нему?

— Я вас не понимаю. Обратитесь к главному бухгалтеру.

— Он тоже не знает, куда девать эти деньги, — спокойно говорит Юлия Варфоломеевна. — Может, вернуть Белошапке и Нариманову?

— Почему им?

— Здесь написано — за испорченный бетон. Но мы за тот бетон уже удержали и с Белошапки, и с Нариманова...

— Не знаю я!.. Не знаю! Разберитесь сами! — рассердился Григоренко.

— Вы, Сергей Сергеевич, расстроены, а я хотела еще спросить вас... 

— Спрашивайте, если пришли.

— Может, в другой раз?

— Говорите, зачем откладывать?

— Я слышала, завхоз комбината увольняется. Нельзя ли мне на эту должность? Перед пенсией хотелось бы иметь зарплату побольше. Я буду честно трудиться...

— Прежде всего, завхоз заявления не подавал. Кто распускает эти слухи?

— От Назаренко слышала...

— Подал заявление об увольнении мастер Бегма. Есть еще вакантная должность нормировщицы... Но дело не в этом... Какой же из вас завхоз? Вы счетовод. Нет, завхозом я вас не назначу!

«Она еще начальником цеха попросит ее поставить, ради большей пенсии».

— Вы, Сергей Сергеевич, не обижайтесь, я только спросила. За это не наказывают, голубчик. Не наказывают...

Когда Юлия Варфоломеевна ушла, Григоренко задумался: «Откуда взялся этот перевод? Странно, деньги переведены каким-то «доброжелателем». И почему не раньше, а именно теперь, во время работы комиссии... Хм, «доброжелатель»!.. Кто же прячется за этим псевдонимом? Перевод из Днепровска...»

В коридоре шум и суета, толпятся люди, говорят о передаче автономной линии, об отпуске колхозам загрязненного щебня. Есть и такие, что недвусмысленно усмехаются: дескать, все это не даром делается. В колхозах — индюки, утки, поросята... О покрышках тоже говорят. Одним словом, есть о чем сплетникам посудачить. Кто сам с нечистой совестью, тот на свой аршин дела других мерит.

Григоренко смотрит в окно на низкое осеннее небо.

Из задумчивости его вывел голос Драча. Он, видимо, встретил Боровика у входа в управление.

— Поговорить мне с тобой надо, Михаил Петрович!

— Пошли ко мне, — ответил Боровик. — Не на ступеньках же беседовать...

И другие разговоры доносятся в директорский кабинет.

— Что ты думаешь об этой проверке?

— Не понимаю, о чем ты?

— Брось прикидываться!

— Все правильно.

— Ну и человек! Смотрю я на тебя и думаю: не душа у тебя, а печеная картошка.

Голоса будто бы знакомые и в то же время — незнакомые.

Григоренко опустился на стул, углубился в сведения о выполнении плана. По всем показателям кривая идет вверх. План перевыполняется. «Но кто из комиссии знает, каких усилий это нам стоит? Да и кому теперь это нужно?.. Миллион кубометров щебня даем! Входим в график с полированными плитами... Да-а, если бы не плиты, было бы у нас переходящее знамя...»

Сергей Сергеевич долго сидел в задумчивости. На душе неспокойно, кружится немного голова. «Пойду на производство», — решил он и вышел из управления. На свежем воздухе стало легче. Ветер свистел в голых ветвях деревьев. Как и утром, временами падал снег. Был он до удивления белым и легким, как кусочки ваты. Опускался медленно, словно облюбовывая себе место на всю зиму.

Григоренко не заметил, как рядом с ним появился Белошапка.

— Поздравьте меня, Сергей Сергеевич, сын родился!

Григоренко крепко пожал руку Остапу. Потом обнял его.

— Значит, сын? Поздравляю! Пусть растет счастливым!

Комашко вошел в кабинет Григоренко и направился к его столу.

Главного инженера словно подменили. На лице не было обычной улыбки. Одет просто, хотя и со вкусом. Походка ровная.

Комашко сел напротив Григоренко и протянул сложенный вчетверо листок бумаги. Сергей Сергеевич развернул и стал читать. Он не поверил своим глазам. Это было заявление, в котором главный инженер просил освободить его от должности по собственному желанию.

Григоренко приходилось читать заявления рабочих, служащих, наконец, рядовых инженеров. А Комашко — главный инженер. На такую должность, как правило, подбирает людей и назначает сам начальник главка. Странным было и то, что заявление подписано сегодняшним числом, когда проверка комбината еще не закончилась. Правда, к главному инженеру претензий не было. Нечего ему бояться или ждать, как говорится, оргвыводов. Если и будут эти оргвыводы, то коснутся они только директора. Главному могут лишь указать, да и то вряд ли.

Впрочем, никому не известно, какие выводы сделает комиссия и какое решение примут начальник главка и министр. Может статься, что и директорское место на Днепровском комбинате освободится. А Комашко, так добивавшийся его, уходит! Сам подает заявление. Удивительно!..

Арнольд Иванович сидел перед Григоренко и рассматривал свои длинные пальцы с холеными ногтями. Решение его было окончательным. Работу он себе всегда найдет. Почти в каждом министерстве есть нерудная промышленность. Ему говорили, что даже в Министерстве обороны такие специалисты нарасхват. А в системе Министерства путей сообщения сколько своих карьеров! Еще до вчерашнего дня у него теплилась какая-то надежда. Но сегодня Соловушкин ему прямо сказал: «Петров сюда тоже едет. Не иначе как спасать директора. Опять, наверно, Григоренко взысканием отделается...» Тут еще и Бегма. Как все некстати. От такого дурака всего можно дождаться! Тем более что руки у него теперь развязаны, с комбината уволился. Одна надежда — побоится из-за своих прежних провинностей. Но, может, и не побоится. Вот ведь деньги, дурак, прислал. В том, что деньги на комбинат перевел Бегма, у Комашко не было никакого сомнения. Да, теперь Бегме, как говорится, и море по колено. А стоит только его заявлению попасть в руки Григоренко — пощады тогда не жди. В порошок сотрет. Дело может до горкома дойти. Чего доброго, партбилета лишат и с такой статьей «отпустят», что до конца дней не забудешь!.. Ко всему, еще эта дура — жена Бегмы — из дому ушла. Додумалась же... Разве Марина ему, Комашко, пара? Да, надо уходить, пока не поздно. По собственному желанию. Пускай комиссия и главк думают, что не сработался с Григоренко. Уйду, и Бегме тогда незачем будет на комбинат писать. Нет здесь Комашко, уволился...