Вилис Лацис - Земля и море

Что же такое все-таки было в Зандаве, что приковало к нему мысли и взоры Аустры и что заставляло девичье сердце тоскливо сжиматься в бессонные ночи? Это было то редкое, своеобразное и незнакомое, что он нашел в несколько, правда, иной форме в Аустре. От Алексиса веяло какой-то первобытной свежестью, он казался более резким, прямолинейным, совсем не похожим на других. К тому же он был видным парнем. Иногда бывает достаточно и этого.

Лов у Зандава шел хорошо. Рыбы в озере было много. Два раза в неделю ее отправляли в Ригу с железнодорожной станции, находившейся в восьми километрах от усадьбы. Зандав рассчитал, что на его долю придется приличная сумма денег, весной можно будет подумать и о новой лодке. Эзериетис, в свою очередь, тоже пришел к выводу, что он очень выгодно арендовал озеро и Зандав обеспечит ему изрядный доход.

Теперь у Зандава свободного времени оставалось больше. Поутру он обычно проверял расставленные сети и переносил их на другие места. Иногда ловил рыбу на блесну, а если не клевало, возвращался домой и чинил снасти. На хозяйской половине он появлялся лишь тогда, когда его приглашали, а это происходило после каждой поездки Эзериетиса на станцию. В таких случаях ставилась на стол бутылка водки, и хозяин выкладывал все услышанные им новости. Каждую субботу вечером Зете топила баню.

Зандаву доставляло удовольствие изредка обменяться словом-другим с Аустрой, но разговор их был всегда мимолетным. Зандав не умел шутить, а как раз шутка-то легче всего находит путь к серьезному взаимопониманию. И хотя незримое пламя разгоралось, ему ни разу не удавалось прорваться наружу: ведь они почти никогда не оставались наедине.

Однажды, по дороге в магазин, Аустра остановила лошадь на берегу озера и спустилась на лед к Зандаву.

— Вам что-нибудь привезти? — спросила она.

— Надо бы папирос, только я деньги оставил дома.

— И это все?

— Неплохо бы еще захватить мыла и какой-нибудь мази для рук, чтобы не трескалась кожа.

— Почтовой бумаги не надо?

— Мне некому писать.

— Так ли это?

— Домашние знают, где я, и, пока мне ничего не нужно, я их не беспокою. А если им что-нибудь понадобится, они напишут.

— И у вас нет никого там… ни одного друга?

— А у вас их много?

Она задумчиво улыбнулась.

— Как знать, кто настоящий друг?

— Тот, кто отдает вам все и не требует ничего взамен.

— Вам доводилось встречать такого человека?

— Нет еще. А вам?

— Я и не рассчитываю его встретить. Все только требуют и ничего не дают взамен. А с таким, кто ничего не дает, дружбы не ищут.

— Мы всегда спрашиваем: стоит ли дружить? Если не стоит, мы не дружим. Впрочем, нет… бывает… случается и иначе, но это, наверно, не дружба.

— А что же это в таком случае? — Аустра посмотрела ему прямо в глаза.

— Это то, что называется… любовью.

— Вам знакомо это чувство? — она слегка покраснела.

— Надеюсь когда-нибудь узнать. Может быть, даже довольно скоро… то есть в том случае, если меня не обманывает чутье. Если это не так, значит я ошибся. Ведь оно не зависит от одного человека.

— А как узнаешь об этом, если другой человек молчит?

— Если чувство настоящее, человек не удержится и заговорит. Ну, а если нет, тогда… не стоит и говорить.

— А как вы думаете, он обязательно должен заговорить?

— Ему совсем и не нужно говорить. Можно выразить все это без слов.

— Возможно, вы правы…

Она повернулась, чтобы уйти, а Зандав мигом схватился за пешню, хотя сейчас в ней не было никакой надобности.

— Не правда ли, странно? — сказала Аустра. — Мы ни разу не обменялись с вами рукопожатием, хотя и знакомы.

— Да, это странно, — согласился Зандав. — Да и вообще мы мало говорим. Но это не значит, что мне вам нечего сказать.

— Вы когда-нибудь… скажете?

— Если вы захотите слушать.

Оба поняли скрытый смысл сказанного, но застенчивость девушки и осмотрительность парня вовремя удержали их. Аустра уехала, а Зандав, чтобы не стоять без дела, принялся колотить пешней по льду, глядя вслед удалявшейся повозке.

Наступили дни, когда Зандаву пришлось сидеть дома и, прислушиваясь к завыванию метели и разговорам окружавших его людей, изнывать от безделья.

Из разговоров со старым батраком Яном и Зете Зандав узнал кое-что о жизни на хуторе Эзериеши. Оба долгие годы проработали тут и за весь свой век ничего не нажили. Здесь было не лучше, но и не хуже, чем у других хозяев: работа круглый год с утра до позднего вечера, сносные харчи и немножко денег. И если они не переходили на работу в другой хутор, то только лишь потому, что в глубине души лелеяли надежду, что под старость Эзериетис разрешит им дожить свой век в скромном углу людской комнаты и им не придется коротать свои последние годы жизни в волостной богадельне. Что-то такое хозяин однажды почти обещал, и надежда на то, что он не откажется от своих слов, удерживала их в Эзериешах. Но как будет потом, когда Аустра выйдет замуж и в хуторе появится новый хозяин, этого никто не мог предвидеть. Жалкая жизнь и еще более жалкие надежды. Как хозяин захочет, так и будет. Но без этой надежды жить было бы еще труднее.

«Незавидная у вас доля… — думал Алексис, слушая Яна и Зете. — Вы можете рассчитывать только на милость хозяина. Я бы на это не пошел».

Иногда вечерами Аустра уходила к соседям или на вечеринку. В таких случаях приглашали и Зандава, но у него не было подходящей одежды, да и что бы он там стал делать? После ухода Аустры он не смыкал глаз и, как бы поздно молодежь ни возвращалась домой, всегда бодрствовал. Но Зандав не хотел, чтобы об этом кто-нибудь знал, и притворялся спящим.

Однажды в доме начались какие-то приготовления. Эзериетис варил пиво, Зете коптила свиной окорок, а старый Ян ходил в приподнятом настроении.

— Ну, теперь очередь дошла и до нас, выпьем пива, — сообщил он под большим секретом Зандаву, хотя никто не делал из этого никакой тайны.

Чтобы скоротать длинные зимние вечера, местные жители по заведенной традиции собирались раза два в неделю то в одном, то в другом доме — повеселиться, поплясать под звуки гармошки или старой скрипки, отведать домашнего пива и забыть в веселой компании скуку, что нагоняли беспросветные зимние ночи.

В соседних хуторах такие вечеринки уже прошли, теперь настала очередь Эзериешей. И вот в одну из суббот тишина была нарушена и здесь. Людская осветилась двумя лампами, старый платяной шкаф и нары сдвинули в угол, а вдоль стен расставили скамейки.

— Пики козыри! — кричал в своей комнате Эзериетис, стуча косточкой согнутого указательного пальца по столу с такой силой, что слышно было даже в кухне.

Пожилые хозяева, соседи Эзериетиса, поглаживая бритые и бородатые подбородки, глубокомысленно изучали карты. На другом конце слышались звуки гармони и веселый визг девушек. Пол гудел, словно поле боя, звенела посуда на столе, старый кот, растерявшись, метался из угла в угол. Непрерывно ходила вокруг стола кружка с пивом, и после каждого круга быстрее шевелились пальцы музыкантов, стремительнее становился ритм танца, доверчивее льнули девушки к своим кавалерам. Дыхание делалось прерывистым, слова звучали бессвязно, разгорались глаза, и взгляды становились многозначительными и смелыми. Радость и печаль, бурные желания и робкая тоска, гордость и зависть, нежность и сила — все смешалось в едином вихре.

Алексис Зандав не мог больше оставаться посторонним наблюдателем. Сняв тяжелые рыбацкие сапоги и засунув их под нары, он надел ботинки. И когда после небольшого перерыва пол вновь загудел под ногами танцующих, среди кружившейся молодежи появилась красивая пара — Зандав и Аустра. Все остальные превратились как бы в фон, на котором ярче и выгоднее выделялось их превосходство. Смуглое лицо Алексиса и каждое движение его могучей фигуры дышали внутренней несгибаемой силой. Насколько он был темным и чуточку угловатым, настолько Аустра казалась светлой и изящной. От них обоих веяло чем-то здоровым, свежим.

Когда окончились танцы, они случайно оказались в углу за столом. Взяв кружку с пивом, Алексис протянул ее Аустре. Молча улыбнувшись, она без всякого жеманства отпила несколько глотков, затем вернула кружку Алексису. Он прикоснулся губами к тому месту, которого только что касался рот Аустры. В общей суматохе никто этого не заметил, но внезапно вспыхнувший на лице Аустры румянец подтвердил, что она все видела и обо всем догадалась.

Они не танцевали больше и держались в отдалении друг от друга, но каждый случайный или брошенный исподтишка через толпу танцующих взгляд говорил о том, что оба они каждую минуту чувствуют незримую связь.

Было уже далеко за полночь, когда гости начали расходиться. Гармонист непослушными руками перекинул через плечо ремень гармони и направился к двери. Устало звучали голоса парней и девушек, перекликающихся на прощанье и будивших эхом сонную тишину полей. Последний раз пролаяла собака Эзериетиса, скрипнула дверь, и на хозяйской половине погас огонь. Кругом все стихло и успокоилось.