Случайные обстоятельства. Третье измерение - Леонид Борисович Борич

подвсплытия на сеанс связи, недовольно спросил, что это у штурмана с перископом и не находит ли штурман, что у него слишком часто что-нибудь да случается, Володин, задетый явной несправедливостью командира, с вызовом сказал, что перископ все-таки не гайка с болтом, а сложнейший прибор, и может же с ним хоть однажды что-то случиться. На других кораблях тоже случается, почему же у нас не может?

— А потому, — вдруг совершенно спокойно ответил Букреев, — что у нас не должно. И вы, штурман, пока не на другом корабле плаваете, а на этом.

Как понял Ковалев, случай с перископом сам по себе был не ахти какой и ни на что особенно не влиял, а то, что Букреев позволил своему подчиненному разговаривать в таком тоне и даже не заметил этого или не хотел замечать, означало, видимо, что бывший штурман (а Букреев плавал когда-то штурманом) все же согласился со штурманом нынешним, с Володиным, что перископ действительно не какая-то там гайка с болтом. Тут Володин в глазах Букреева был абсолютно прав, а в таких случаях командир позволял иногда своему подчиненному и сорваться, и даже чуть надерзить, — это Ковалев уже понял в Букрееве. Но успел он и другое заметить: штурман как раз чаще всего тогда именно и дерзил, когда чувствовал за собой какую-то вину — за собой или за своими подчиненными. И кажется, с перископом для самого Володина не все было так очевидно, как ему бы хотелось.

Подсказать действительную причину неполадок мог только Евдокимов, старший матрос Евдокимов, образование десять классов, служит по последнему году... Что еще?

Ковалев стал припоминать послужную карточку Евдокимова, но зацепиться не за что было, все у Евдокимова шло нормально, он был из тех матросов, за которых никому из его начальников никогда не попадало от командира. Оставалось только вспомнить сейчас, как же поощрялся старший матрос Евдокимов. В звании он не особенно преуспел, мог бы уже и старшиной второй статьи быть, а что-то ведь было, думал Ковалев, что-то припоминалось такое, что и с хорошим матросом случается не каждый месяц, даже не каждый год... Ну конечно!

— Евдокимов, — окликнул Ковалев.

— Я, товарищ капитан второго ранга. — Евдокимов обтер ветошью руки и подошел к замполиту, вопросительно глядя на него. С перископом он провозился уже несколько часов, а спецовка с подвернутыми рукавами оставалась все такой же чистенькой: точные приборы требуют аккуратности, этому-то Володин научил своих подчиненных.

Ковалев подвинулся на диванчике и сказал:

— Присаживайся.

Евдокимов довольно красноречиво оглянулся на перископ — некогда, мол, рассиживаться особенно, товарищ капитан второго ранга, — но Ковалев ждал, и, хочешь не хочешь, пришлось сесть рядом.

— Ну, как служится? — спросил Ковалев.

— Нормально служится, — сдержанно ответил Евдокимов.

— А подробнее?

— И подробнее — нормально. — Евдокимов пожал плечами: не мог он понять, чего, собственно, ждут от него, о чем услышать хотят. — Может, биографию? — спросил он. — Ну, где родился, когда школу кончил?

В глазах у Евдокимова было столько вежливой скуки и вроде бы даже усмешки, что Ковалев понял: за свою недолгую флотскую жизнь старшему матросу Евдокимову пришлось уже не раз кому-то рассказывать свою биографию, и от очередной беседы с новым замполитом он, видно, другого начала и не ожидал, свыкся уже. И самое неприятное было сейчас для Ковалева то, что он ведь именно в таком роде и собирался спросить. Хорошо хоть, не успел...

— У тебя, кажется, по поощрению десять суток было? — спросил Ковалев.

— Давно было, — подтвердил Евдокимов. — С выездом на родину.

— И как съездил?

— Мысленно съездил, — усмехнулся Евдокимов.

Ковалев внимательно взглянул на него и подумал, что Евдокимов уже дважды поддел его: и сейчас вот, и чуть раньше, когда спросил: «Может, биографию?»

Нынешним ребятам иронии не занимать. Думает, конечно, что поддел... А скажешь ему, что вся его биография только здесь, на лодке, и началась-то по-настоящему, что до этого, по сути, у него никакой своей биографии и не было, а все было как у всех: родился, рос, пошел в школу, стал пионером, комсомольцем, окончил школу; скажешь ему все это — он ведь здорово обидится, потому что если и не само понимание жизни, то уж, во всяком случае, ощущение себя как личности приходит сейчас довольно рано. Можно на берегу посидеть вместе в курилке, выслушать анекдот или самому рассказать какую-нибудь занятную историю, можно поужинать из одного бачка с матросами, «забить козла» в кубрике — и все равно остаться только начальником, человеком, к которому в следующий раз они сами все-таки не придут, пока не придешь к ним ты. Да и тогда они еще посмотрят, с чем ты пришел, с каким разговором: от души ли, от искреннего желания разобраться и помочь или так просто, по долгу службы. Всё они подмечали, каждую малейшую видимость, и уж тем более. — видимость заботы вместо самой заботы и интерес по обязанности вместо настоящего интереса.

Ну, это все философия, это ты для себя оставь. А старшему матросу Евдокимову важно сейчас только одно: до сих пор не съездил в краткосрочный отпуск. Давно уже поощрили, а он так и не съездил...

— Что же, не отпускали? — спросил Ковалев.

— Зачем? Отпускали, — усмехнулся Евдокимов. — Три раза отпускали. Уже и чемодан сложу, и подарки... Да что говорить! — Он махнул рукой. — Чуть что — Евдокимов!.. Я ведь все его капризы знаю.

Это он о штурмане так?.. Очень уж не хотелось сейчас одергивать Евдокимова, разговор и без этого не получался, а все-таки придется напомнить, что начальник не капризами своими руководствуется, а интересами службы. Ну, не так, конечно, не такими словами, хотя и капризы тоже случаются, чего уж там...

— Чьи капризы? — спросил Ковалев.

— Перископа, чьи же?! — удивленно посмотрел на него Евдокимов.

— Так это же хорошо! — с облегчением сказал Ковалев. — Хорошо, что так изучил перископ.

— Для службы-то хорошо, — вздохнул Евдокимов. — Зато отпускать трудно.

— Почему? — не сразу понял Ковалев.

— А потому что незаменимым стал.

Тут проскользнуло и немного гордости, что вот, значит,