Круча - Валентин Николаевич Астров

— Скажите, пожалуйста, — Пересветов указал ему на объявление, — что такое «кошконы»?

— Кошачьи концерты, — охотно отвечал тот, останавливаясь. — А что?

Его голубые глаза приветливо смотрели на новичка.

— Кто же их устраивает? Кошки?

— Зачем кошки! Взрослые дяди школьничают.

Они познакомились. Комнаты их соседние. Голубоглазый оказался первокурсником философского отделения Сашей Михайловым, с Дальнего Востока.

Умывшись и вернувшись к себе, Костя посмотрел на брошенные вчера прямо на пол связки книг. Комендант сказал ему, что по сходной цене можно заказать плотникам книжные полки, но куда их ставить? С минуту подумав, Костя разложил прислоненную к стене вторую койку. На нее можно пока что книги класть, а Оля приедет, тогда все оборудуют.

1

Уманская, к которой Пересветов обратился за своей рукописью и письменным отзывом Покровского, сказала, что и то и другое у слушателя Шандалова.

— Покровский разрешает ему знакомиться со вступительными работами. Шандалов — секретарь партбюро.

— Он все работы читает?

— Нет, некоторые. Он живет здесь, за стеной. Зайдите к нему сами.

По соседству с канцелярией на двери висела криво прибитая картонка; надпись на ней от руки гласила: «Библиотека». Пересветов постоял в нерешительности. За дверью слышались голоса и смех.

На его стук отворил, продолжая чему-то смеяться, молодой человек с «мушкетерской» рыжей бородкой, в накинутом на плечи коричневом пиджаке.

— Простите, мне сказали, здесь живет товарищ Шандалов, а написано «Библиотека»?..

Рыжебородый посторонился и, не разжимая улыбающихся, как-то лениво очерченных сочных губ, прихвативших мундштук трубки, молча пропустил Костю в большую комнату с двумя венецианскими окнами, разделению надвое зеленой ситцевой ширмой с желтыми петухами.

— Я — Шандалов, — отвечал, поднимаясь из-за стола, невысокий румяный юноша (так он молодо выглядел) с черными вьющимися густыми волосами. Ворот его темно-малиновой косоворотки был по-домашнему расстегнут, шаровары заправлены в сапоги. — Комнату действительно забирают под библиотеку. Мать! — крикнул он. — Я говорил тебе, чтобы к вечеру вещи были сложены!

Из-за ширмы раздался подвизгивающий женский голос:

— Так уж и к вечеру! Что это такое? Недавно въехали, и уже выселяйся?

— Ну, говорят тебе, так надо!.. Извините, пожалуйста. Садитесь.

Услышав фамилию Пересветова, Шандалов покраснел и натужно, словно конфузясь, улыбнулся, в то время как его темно-карие глаза, блестевшие вишнями, продолжали смотреть прямо в Костины, даже с некоторой дерзостью. Они сели за стол, где рядом с недопитыми стаканами чая лежали на обрывке газеты куски хлеба и вареной колбасы.

— Работу вашу я прочел еще до отсылки ее на юг Покровскому, — сказал Шандалов, — и считаю самой интересной из поданных на историческое отделение. Я так ему и написал. Он отмечает у вас публицистичность. Это достоинство, мы не ученые сухари. Вот и Толя Хлынов, — кивнул он на рыжебородого, — заглядывал в вашу рукопись, ему она тоже нравится.

Он говорил серьезно, однако в его остром взгляде, перебегавшем с Пересветова на Хлынова, сквозило что-то мальчишески-озорное. Костя не ожидал, что первыми ценителями его труда в институте окажутся такие же, как он, слушатели.

Толя Хлынов примял обгоревшим указательным пальцем дымящийся пепел в трубке, на которой Костя разглядел вырезанную маску Мефистофеля, и, слегка растягивая слова, приятным баском произнес:

— Мм-да… У вас чувствуется самостоятельность мысли…

— Витя! — закричали из-за ширмы.

— Подожди, не мешай, мать!.. А вы отзыв Покровского читали?

— Нет, я за ним пришел к вам.

Виктор встал и, нагнувшись к шкафчику под этажеркой, вынул несколько папок и одну из них протянул Пересветову. В папке лежала Костина работа с приколотым к обложке письменным отзывом. Покровский отмечал «не столько научный, сколько публицистический характер исследования: автор более полемизирует с меньшевистскими идеями, чем выясняет исторические причины борьбы течений в русском рабочем движении». Подчеркнуто было «основательное знакомство с литературой предмета», «превосходный стиль» и «явно выраженные способности автора к теоретическим занятиям».

2

Пока Пересветов читал, закурил трубку и Шандалов. Над столом повисла серовато-синяя пелена табачного дыма.

В дверь постучали, и, не ожидая приглашения, вошел высокий ростом, бритый слушатель, который в столовой заказывал «жиго де мутон». Пересветову он церемонно поклонился, назвавшись Александром Дмитриевичем Флёнушкиным.

Хлынов засмеялся и протянул:

— Спокон веку знаем тебя как Сандрика… а ты, выходит, Александр да еще Дмитриевич?

— Для вас, профанов, довольно клички, — невозмутимо возразил Флёнушкин. — Но, обращаясь к человеку приличному, полагается назвать ему свое имя-отчество полностью.

— В таком случае, я Константин Андреевич, — улыбнувшись, сказал Костя.

Флёнушкин снова церемонно нагнул голову. Потом взял стул и сел, положив ногу на ногу и покачивая носком ботинка.

— А характеристику какую вам дал Еланский губком, вы знаете? — обратился к Пересветову Шандалов. — Тоже не читали?.. Вы там у них что-нибудь накуролесили?

Константин вспыхнул:

— Абсолютно ничего!

— Характеристика двойственная. Много лестного о теоретической подготовке, партийной выдержанности, но и ложка дегтю: «Не всегда дисциплинирован». У вас какие-то проступки были?

Озадаченный Костя смог лишь высказать предположение, что это член бюро губкома Кувшинников, по-видимому, решился свести с ним счеты. Он начал было пересказывать суть столкновения с Кувшинниковым в ходе профсоюзной дискуссии, но Шандалов слушать не стал и сказал:

— Чепуха! Да вы не беспокойтесь, характеристика в целом хорошая. А это замечание дальше моего шкафа никуда не ушло. Я секретарь бюро ячейки.

— Это мне сказали, — отвечал Пересветов с мимолетным чувством неловкости.

Из-за ширмы появилась и прошла в коридор низенькая полная женщина в пестром капоте, с заплывшим румяным лицом. Черные волосы пучком лежали у нее на затылке. Она мимоходом бросила новому человеку:

— Здравствуйте!.. — И обратилась к Хлынову с Флёнушкиным: — Ужо вы зайдете помочь нам перетащить вещи? У Витьки партбюро вечером.

— Что за вопрос, Анастасия Егоровна!.. — отвечали те. — Наша рабочая сила в вашем распоряжении.

Виктор возвратил Пересветову его рукопись и посоветовал дорабатывать для печати. Институт предпринимает издание лучших работ слушателей, под редакцией Покровского. Шандалов расспросил, в какой комнате Пересветов поселился, собирается ли он привозить семью, и сказал, что завтра они свидятся на семинаре.

— Так я же на первом курсе, — возразил Костя.

Выяснилось, что Покровский принял его по специальности, истории России, в свой семинар второго курса, минуя первый.

— Разве Лена Уманская вам не сказала?

— Ей вчерашний банкет память отшиб, — засмеялся Хлынов.

— А ты, Синяя Борода, кажись, потерпел фиаско? — спросил его вполголоса Флёнушкин. — Я видал, как ты ее вчера обхаживал.

— Скала! — отвечал, подмигнув, Толя и тремя пальцами собрал в пучок свою бородку. — Неприступна.

— А какая в вашем семинаре программа занятий? — осведомился Костя у Виктора.

— Россия двадцатого века. На