Машинист - Михаил Фёдорович Колягин

Было удивительно, как могла продолговатая бритая голова его держаться на такой тонкой длинной шее с большим кадыком.

Тут же на углу стола появилась толстая пачка сторублевок. С минуту стояла тишина, проникающая, казалось, во все щели.

— У вас есть дочь, — снова зазвучал металлический голос, — ей тоже нужны деньги.

Словно стараясь выиграть время, Василий Николаевич стал раскуривать трубку и следить за вьющейся в воздухе струйкой дыма.

— Что вам от меня нужно? — наконец выдавил он из себя.

— Совсем немного, — оживился гость, — через несколько часов здесь пройдет один поезд. Впереди его километров в пяти будет ехать резервный паровоз. Нам надо, чтобы паровоз прошел, а поезд, — бритоголовый сделал глубокую затяжку, — а поезд остался.

Сизов устало сгорбился.

— Вы сами сказали про мою дочь, — вымолвил он, — она работает диспетчером. Что с ней станет, если заберут ее отца?

— Не беспокойся, Вася, — сказал Крылас, положив руку ему на плечо. — Мы так сработаем, что на тебя и тень не упадет. Тем более после задержания шпаны ты у них вроде героя. Сизов поднял удивленные глаза на гостей: «И это им известно». Вдруг рука Крыласа больно сдавила плечо путевого обходчика: — Только не вздумай как тогда сделать. Помнишь? — прошипел шурин. И, отвечая на вопросительный взгляд бритоголового, улыбнулся: — Это у нас с ним старое семейное воспоминание. Мой уважаемый родственник хотел было все состояние своего отца Советам преподнести на блюде. Пришлось мне тогда самому вмешаться, красного петуха пустить.

— А если я все-таки не соглашусь? — спросил Василий Николаевич, взглянув на Крыласа из-под своих нахмуренных бровей.

— Это все равно нас не остановит, — холодно промолвил бритоголовый. — Мы сделаем это без вас. Но…

— Ладно. Была не была, — решительно перебил его Сизов, — говорите, что надо?

— Вы должны показать своим фонарем сигнал: «путь свободен», только и всего.

Когда Василий Николаевич решился, ему как будто стало легче. Он попросил себе еще рюмку коньяка и, старательно закусив сыром, почувствовал, как по телу расходится приятное тепло.

Собирались они недолго. Крылас ушел раньше, чтобы, пропустив паровоз, разобрать рельсы.

Бритоголовый стоял за спиной Сизова и следил за каждым его движением. Когда путевой обходчик зажег фонарь, он сказал ему:

— Красное стекло надо вытащить. Я думаю, нам сигнал остановки не потребуется. Факел, свечи и петарды тоже дома оставьте.

После этого он обыскал карманы Сизова и коротко бросил:

— Пошли.

Ласково и осторожно выходила из лесу ночь, покрывая все теплыми тенями. Где-то в горах грохотал поезд. Сизов задумался. Острая, щемящая жалость к себе подступила к горлу тяжелым, обжигающим комом. Всю жизнь судьба не баловала его. За всю жизнь он не слышал от людей ни одного искренне дружеского слова. Люди не верили ему…

Он поднялся на железнодорожную насыпь и посмотрел вниз. В обе стороны перевала блестела под звездами колея. По ее бокам чернел лес. Но вот в темноте, словно выискивая себе дорогу, засверкал луч. Шел резервный паровоз. А через несколько минут паровоз обрушился, как ураган, с грохотом гоня с полотна мелкие камешки и взвихренный песок. Все кругом заволокло удушливым, пахнущим серой дымом, от которого першило в горле. Потом из-за лесу показался другой луч прожектора. Это был поезд.

Теперь бритоголовый стоял в двух шагах от Сизова. Надо было уже поднимать фонарь с белым огнем: «путь свободен». Машинист, ведущий этот поезд, очень бдителен. Он настораживает свое внимание, когда долго нет сигналов путевого обходчика.

Но Василий Николаевич стоял, опустив руки. Он слышал удары своего сердца, чувствовал, как кровь бьется где-то в запястьях.

Раздался гудок паровоза.

— Подними фонарь! — приказал бритоголовый. Василий Николаевич словно окаменел.

— Подними фонарь! — заглушая приближающийся грохот поезда, орал диверсант. Сизов увидел направленное на него дуло пистолета.

— Слышишь, что тебе говорят, болван?!

Вместо ответа путевой обходчик ударил бритоголового ногой в живот. Диверсант сел на землю, стал ловить воздух широко открытым ртом. В эту же секунду раздался выстрел. Сизов почувствовал острый ожог в левом боку, но, не обращая на него внимания, бросился на бритоголового, вцепился в его горло. У того на шее хрустнули кости, забилось в судорогах костлявое тело. А когда оно затихло, Василий Николаевич с удивлением обнаружил, что не в силах подняться.

Только сейчас ноющая боль в боку напомнила о ранении. Он приложил руку к ране, и сразу ладонь стала липкой. Фонарь, зажатый в руке, казался сейчас свинцово-тяжелым. А надо еще во что бы то ни стало остановить поезд. Что же делать? Махать фонарем у него уже не хватит сил…

И вдруг он решил, что стекло можно выкрасить своею кровью. Он снова приложил ладонь к ране и несколько раз старательно провел ею по стеклу. Потом, напрягая последние силы, поставил фонарь на рельс.

— Только бы заметили с паровоза! — прошептал Василий Николаевич, судорожно схватившись руками за холодный металл рельса. Прямо на него смотрел ослепительный глаз прожектора. Это было последнее, что мог увидеть Сизов.

* * *

Похоронили старого путевого обходчика на склоне горы, напротив места гибели. Так пожелала его дочь. Она часто сюда приезжала. И каждый раз на пирамиде видела новые венки из живых цветов. Перечитывала надписи на лентах: «Дорогому Василию Николаевичу Сизову, ценою своей жизни спасшему поезд. От пионеров станции Кропачево».

А однажды на одной из них она прочитала: «Прости меня за все, дорогой Василий Николаевич. Козин».

Сон Василия Катункина оборвался на самом интересном месте: только что из-за стола встали гости и затихли с поднятыми бокалами, слушая через приемник бой кремлевских курантов…

Василий открыл глаза и с обидой посмотрел да жену.

— Подожди немного, Таня, сейчас… — бормотал он, стараясь досмотреть сон.

— Вставай, Вася, в поездку вызывают, — настойчивее проговорила Татьяна, дотрагиваясь до его плеча.

Василий рывком сбросил с себя одеяло.

Будучи еще под впечатлением сна, он невольно взглянул на стену. Там висел толстый численник, и на его первой странице красными буквами было написано: «С Новым годом, товарищи!»

«Если рейс пройдет благополучно, — подумал Василий, — сегодня к вечеру я вернусь и смогу встречать Новый год дома».

— На какое время вызывают? — спросил он жену.

— На пять пятнадцать Москвы, — ответила та, переворачивая рабочую одежду на теплой плите.

Василий встал, умылся принесенной из сеней ледяной водой и начал одеваться. Он сидел на стуле посреди комнаты, а Татьяна поочередно, по одной вещи, подавала ему подогретое мягкое белье. Она взяла себе за