Феликс Сузин - Единственная высота

В кабинет директора вернулись к вечеру, когда воздух уже загустел и в сиреневой выси прорезался узкий серп луны. Руководители отделов, завлабы молчали в смущении. Вот так работаешь день за днем, и кажется, что делаешь нечто безусловно важное и нужное. А когда, как сегодня, окинешь взором всю картину, становится ясным главное направление. Бьешься, заводишь знакомства, пьешь с кем-то коньяк, чтобы выбить вне плана электронный микроскоп или сблокированный с ЭВМ симменсовский томограф, без которых, кажется, станет вся наука, ходишь гордый от счастья, полгода прикидываешь, как будешь выдавать информацию на субклеточном уровне… И вдруг оказывается, что ничем не примечательный старший научный сотрудник, которого и по имени-отчеству не все знают, осмыслив и объединив дагировские методики, вывел на их основе новую биологическую закономерность роста как процесса. Вместе с Дагировым подана заявка на открытие, а такое не у каждого академика в жизни случается. И потребовалось ему двадцать кроликов, микроскоп и собственная голова. Конечно, радостно за товарища, но с житейской точки зрения возникает обратная связь; какова же должна быть отдача за вложенные миллионы? Дагиров не такой человек, чтобы обойти эту проблему. А ответить нечего, потому что в современную аппаратуру надо еще вложить современную идею. И либо она есть, либо — творческое бесплодие, которое далеко не всегда можно прикрыть броней общественной деятельности.

— Все на сегодня? — спросил Дагиров, открывая бутылку минеральной воды.

— В общем, все, — сказал Тимонин. — Осталось вам только подписать план проведения занятий школы передового опыта. Можете даже не читать — мероприятие стандартное.

В Дагирове тут же взыграла дотошность: как это подписать не читая? «Школа передового опыта»… Громко звучит, лучше бы, например, «Семинар повышения квалификации» или как-нибудь еще. И как можно научить чужому опыту? Опыт всегда свой, выстраданный, приросший к сердцу. Разве можно объяснить словами, почему при взгляде на больного появляется уверенность, что делать надо так и только так. Научить можно приему, но не чувству.

Дагиров просмотрел листки, и лицо его помрачнело.

— Ну знаете ли, Георгий Алексеевич, если все здесь написанное — программа школы передового опыта, то мы с вами должны быть не врачами, а алкоголиками. Каждый день небольшой доклад, какой-то куцый обход клиник — что можно показать за полтора часа? — и то банкет, то экскурсия на озеро, то есть тот же банкет, но без фраков. Интересно, о чем вы собираетесь читать лекции на зеленом бережке под шелест волн?

— Не вижу крамолы, Борис Васильевич. Так уж положено для престижа. Долг гостеприимства, традиция.

— От слов и традиций при частом употреблении нередко остается одна формальная оболочка. Престиж — понятие тонкое, вряд ли его создашь самым роскошным шашлыком… Решаем так: ежедневно проводим показательные операции, два доклада с демонстрацией слайдов и лекцию. И если у наших слушателей к вечеру хватит сил повернуть голову к телевизору, грош нам цена как организаторам. Приедут взрослые люди, приедут  у ч и т ь с я, а вы их — конфеткой. …Кстати, по составу. Вы внимательно с ним познакомились?

— Вообще не смотрел. Какое это имеет значение?

— Представьте, имеет. С чего бы это среди рядовых врачей, которых действительно надо учить, затесались четыре доцента, а? Сами ведь кого угодно научат. — Дагиров на миг задумался. — А потому, как ни жаль, никаких обходов экспериментальных лабораторий.

— Неудобно, Борис Васильевич. Что люди подумают? И что им сказать?

— Начните ремонт, взорвите водопровод — ваше дело. Существует модное понятие — «утечка мозгов». Мозги — дело наживное, а вот утечка идей — это пострашнее. Помните, гостил у нас врач из Франции? Маленький такой, улыбчивый, все восхищался. Ну и мы растаяли: как же зарубежный коллега приехал поучиться в нашу глушь. Душа нараспашку, все показали, даже то, что в задумке, что только пробуется. Вот мы какие простые и добрые! Он же по возвращении прооперировал в своей клинике несколько больных, отснял фильм и опубликовал статьи в ведущих журналах. Все корректно, есть ссылка на нас, только звучит она так, будто мы сподвижники Гиппократа. Вот и получается, что, пока мы раскачивались да преодолевали врожденное отвращение к оформлению накопленного материала, этот француз застолбил наши идеи на мировой арене.

Доцентов можно понять: кандидатские вымучены на последнем дыхании, в голове ни мыслишки, душа полна страха перед очередным конкурсом и так хочется стать доктором наук! Но я не настолько добр, чтобы за свой счет и во вред государству из умеренно бездарных доцентов делать абсолютно бездарных профессоров. Извините, идеями не торгуем.

Тимонин, кивнув в знак согласия, вышел и вдруг остановился в коридоре. Почему это Дагиров заговорил о бездарных профессорах? Только ли этих доцентов имел он в виду? Георгий Алексеевич оттянул «бабочку» и расстегнул воротничок. Конечно, он немного распустился за последний год, застыл в расслабленной отрешенности, но день-два — и он, безусловно, возьмет себя в руки и займется… займется… Как найти тему, которая была бы его и в то же время отвечала дагировским устремлениям?

Актовый зал был переполнен. Сидели на дополнительных стульях в проходе, стояли вдоль стен, кое-кто умудрился примоститься на батареях водяного отопления.

Члены ученого совета, которые, как обычно, не торопясь подходили ровно к двум, удивленно озирались по сторонам в поисках места. Такого никогда не было.

Поскольку пребывание на любых собраниях и заседаниях обязанность не из приятных, то на заседаниях ученого совета, кроме его членов, присутствующих по долгу службы, обычно бывали немногие. Но сегодня виднелась и накрахмаленная до жестяной жесткости косынка главной сестры, и рыхлый профиль заведующего гаражом, и квадратные очки зама по хозяйственной части, — пришли все, кто имел возможность.

Ждали Дагирова, а он задерживался. Легкий говорок скользил по рядам. Было душно. Открыли проемы в застекленной, прикрытой шторами стене, ветерок зашевелил листы бумаги на столе, принес из соседнего леса запах разогревшейся хвои, песка, полыни.

Матвей Анатольевич даже вздохнул — так захотелось вдруг в тишь и задумчивый покой векового бора.

Наконец из боковой двери, чуть наклонившись вперед, скорым шагом вышел на сцену Дагиров, резко повернул голову, оглядел зал, усмехнулся, пригнул к себе микрофон.

— Да, сегодня можно не сомневаться: все члены совета в наличии. Вижу, пришли даже те, кто болеет. Спасибо. Тогда начнем. Заседание ученого совета объявляю открытым. На повестке дня один вопрос: «Перспективы развития института на ближайшие десять лет». Гм… Формулировка странная. Почему десять лет? А не двадцать или пять? М-да… Впредь прошу согласовывать. А пока… Слово для доклада предоставляется профессору Тимонину. Тридцать минут. Прошу, Георгий Алексеевич.

Глядя на Тимонина, он перевел стрелку на ручных часах-будильнике, прислушался к их ходу, раздалась тоненькая трель; он вновь перевел стрелку и улыбнулся, довольный — очень уж нравились ему подобные игрушки для взрослых.

Тимонин был весь в серых тонах. Свинцовый ежик, глаза цвета зимнего неба, неброский стальной костюм, серо-голубая рубашка и грифельный галстук-бабочка. Сама корректность взошла на сцену и привычным жестом опытного лектора взяла в руки микрофон.

Доклад, вопреки ожиданиям, был скучен и вязок, обкатанные слова засасывали до зевоты. Вначале, как водится, Тимонин прошелся по прошлым недостаткам: нет полной комплексации тем, некоторые исследования, как, например, у товарища Воронцова, вообще не запланированы, а это уже анархия; потом перешел к будущим успехам. Успехи вроде бы намечались в большом количестве, но какие-то неопределенные, по принципу «догоним и перегоним», непонятно только было, кого и зачем.

Но ничего, дослушали, вежливо похлопали, хотя ждали большего. Знали: именно сегодня в споре должна родиться истина, а спор будет.

К трибуне решительно рванулся Коньков. Прокашлялся, куснул губу, вскинул голову.

— Товарищи! Из доклада профессора Тимонина и некоторых цифр, полученных мной у экономистов, явствует, что уже сегодня миллионы рублей вложены в экспериментальные лаборатории, отделы радиоэлектроники, электронной микроскопии, биофизики, биохимии, ЭВМ и прочие теоретические службы. Наш виварий крупнейший в Европе. Удельный вес сотрудников, не принимающих непосредственного участия в лечебном процессе, больше половины. А судя по докладу, намечается организация совсем уже далеких от ортопедии и травматологии лабораторий: по сопромату, по изучению психики. А надо ли? Невозможно объять необъятное… По сведениям регистратуры поликлиники, очередь в институт превышает две с половиной тысячи. Значит, некоторым больным придется ждать не меньше пяти-шести лет. Это лишних пять лет страданий. И ведь мы фактически берем только избранных. А если раскрыть двери пошире?