Леонид Кокоулин - В ожидании счастливой встречи

Валерий даже опешил. Не слыхал он от Егора такой длинной речи. Да и про старшинство всегда помнит. Другой раз сам же Егор скажет: «Ну что ты все навеличиваешь, как сельского учителя…»

Звякнул телефон. Егор спохватился и поднял трубку.

— Ну, я, Жильцов, это ты, Тимофей Никанорович? Слушаю вас. — Егор в другое ухо, чтобы лучше слышать, вставил указательный палец.— Монтажники тут вот настропалились… Понятно, понятно, — повторил несколько раз Егор и положил трубку.

— Валерий, работенка тебе приспела. Слушай: со своими ребятами перегнать надо кран ДЭК-50.

— Отдали! Добился Крайнов, да? Вот это машина! — обрадовался Валерка. — Бегу, Егор Акимович.

— Постой. Ты, Валерий, умей выслушивать до конца, когда тебе говорят, да еще и мозгой раскинуть, что к чему, а то полетел…

Егор порылся в кармане, вынул ключ, подал Валерке.

— Возьмешь в бензинке новый трос. Ступай, все.

Монтажники перетащили на плотину ДЭК-50. А зима уже вошла в зенит, мороз добавил пять градусов. В редукторах схватило, сковало смазку. Стрелы кранов замерзли. Стропы-пауки покрылись изморозью.

Так уж случилось и трудно сказать, когда этот мороз перебродит, передурит и столбик начнет подниматься вверх, перейди красную отметку и даст возможность нормально работать. Когда? Но и сидеть, смотреть на градусник — много не высидишь. Человек уж так устроен — всегда торопит событие, а тут еще нужда подхлестывает. Пока у человека гнутся руки и стучит сердце, он будет работать. Преодолеет одну трудность, подвернется другая, третья, и так всю жизнь.

Упустить время на монтаже — равносильно опозданию на последний пароход, который вернется только будущим летом, а тебе все это время ходить по берегу и ждать.

Крайнов с Жильцовым сутками не уходили с насыпи, путаясь в этом неистовом морозе, как в невидимых страшных сетях.

— Я хоть ключом греюсь, — выговаривал Петро Брагин, — а вон Егор как дюжит?

У Егора в подглазьях смертельная остуда.

— Может, костры распалим, мужики? У нас раньше в деревнях дымом грели землю.

— Колыма — разве это земля? — вздыхает Георгий. — Ее разве нагреешь. Тут ошиблась матушка-природа, нам исправлять…

— Если исправлять чужие грехи, не останется времени на свои собственные.

Перекинутся парни словом-другим — и снова за работу. А мороз все поджимает. Воздух блестит кристалликами, особенно заметно, если посмотреть на свет из будки: иголочки сверкают, звенят. Дышишь этим воздухом, вроде кашу с металлической стружкой глотаешь. Изоляция на кабелях и та не выдержала, потрескалась и выкрошилась от мороза, а парни дюжат. И насыпь, словно пуховым одеялом, накрылась белым куржаком.

Котов Валерий последнюю пуговку с мясом вырвал на робе, проволокой перевязался, а грудь голая, глядеть — сердце заходит. Крутит гайки, помогает Егору, крановщикам вскрывать редуктора. Вскрыли, подняли крышки, потыкали отверткой — так и есть: масло закаменело, схватило шестерни.

— Хлопцы, разводи паяльные лампы, — скомандовал Егор.

В проране реки, если не считать надрывного, взахлеб, гудения паяльных ламп, можно было бы сказать — наступила гробовая тишина. Последний БелАЗ так и не мог выбраться с реки, сполз на обочину и, словно уставший дед-мороз, смежил глаза — прикорнул в сугробе. Бульдозер Семки, едва ворочая гусеницами, будто пережевывая сухую мякину, уполз на стоянку в бокс. А КрАЗы еще утром и вовсе из гаража не выпустили на работу. Иван Иванович с утра тоже побегал, побегал на плотине — залез в свою будку, как медведь в берлогу, прокомментировав при этом:

— К чему надсажать машины? Завезешь пшик, а кузова оборвешь — на месяц ремонта наделаешь…

Стройка замерла. Строители забыли, когда и актировали в пятьдесят пять. Технику на прикол, а работяги еще дюжат, тюкают кое-где. И вот под шестьдесят, тут и люди сдались. Слышно, как двери стонут с надрывом и в дверь люди влетают пулей. Еще после человек стоит минут пять и весь холодом дымится.

Только у монтажников в этот день обогревалки пустуют. Если кто и забежит, то исключительно за ключом, кувалдой, ломиком, а так не увидишь. Валерий знает, как от печки отрываться на мороз — душа кровью обливается, — лучше не соваться в тепло. Вот и сейчас отогрели редуктора — заменили масло на арктическую солярку, и краны снова ожили.

— Если будем каждую «марку» подавать отдельно, — горячились бригадиры, — крапива созреет, а мост не соберем.

— Укрупненные фермы не разрешу, — упирался Крайнов. — Вы что, в тюрьму меня засадить хотите?.. Не разрешу.

— А график тогда как выравнивать? При чем тут тюрьма. Если все по уму.

— Ты, Жильцов, шевелишь в своем чердаке, — наступает Петро Брагин. — Боязно, конечно, но почему не попробовать. Испыток — не убыток, а, Тимофей Никанорович?..

Крайнов не отходит от монтажников, посинел весь, но с ними из солидарности. И ребятам как-то веселее.

— Дай-ка, Петро, ключ, погреюсь, — едва выговаривает начальник участка.

— Погрейтесь, пожалуйста, а я «доем» окурок. — Монтажник передает ключи, прикуривая от сварочного держателя видит, как подкатил к конторке «газик», постоял, сюда катит, прыгает, как заяц на сломанных ногах, едва колеса крутятся. Подъехал. Из дверки вывалился Фомичев, увидел Крайнова, подошел, поздоровался с Петро за руку.

— А этого, — он кивнул на Крайнова, — разжаловали в слесаря, что ли?

— Почему разжаловали? Особое доверие…

— Молодец, — похвалил Фомичев Брагина. — Находчивый, не боишься мороза, не страшно?

— Неизвестно, кто кого боится. Вон Никаноровича нашего мороз сам боится…

— Ты что, наговор знаешь, Тимофей Никанорович? — спросил Фомичев Крайнова. — Ни у кого краны не работают, а у тебя крутятся. Рассказывают, мороз твоих людей боится. Это верно?

— Смотря кто говорит.

— Все говорят, теперь сам вижу. Сейчас спросим Жильцова. Вон идет. Что, действительно Жильцов твой не заходит в обогревалку целый день, так?.. Погробишь, Тимофей Никанорович, ребят. В конечном счете мост мостом, а человек остается человеком, об этом не надо забывать…

Егор подошел к Фомичеву почти вплотную. Он весь был покрыт изморозью, а на усах, как у моржа клыки, висели сосульки.

— Здорово, Егор Акимович, — протянул руку Фомичев. — Как дела?

— Ездишь тут — сквозняки гоняешь. Тумбы давай! Тумбы! — насел Жильцов на начальника стройки.

Егор уже знал, что операция «Жук» дошла до Москвы. Из Москвы потребовали сообщить, в какой стадии работы по запрещенному проекту. Москву интересовало, какие стройка сделала затраты, вбухала деньги по «самоуправскому» проекту. Но когда министерство получило ответ, что работы приняли грандиозный размах, что уже отсыпана половина русла реки и завязан нижний пояс моста, в главке махнули рукой — пусть, может, Фомичев сломает себе шею. Погорит мост — вся ответственность ложится на Фомичева, дескать, его предупреждали.

Фомичев и в Москве всем, как говорится, в зубах навяз. Сколько нервотрепки причинил он. Достаточно вспомнить историю с перевалочной базой в Уптаре. Два раза перекраивали проекты. Если бы не сэкономил и не перекрывал планы по строймонтажу, то не удержаться бы Фомичеву — подмяли. Что там говорить, много хлопот с Фомичевым в главке.

С другими начальниками строек проще. Бывает, и план лопнет — люди умеют выйти из положения: находчиво, грамотно, технически обоснуют, доказательно распишут — и себя оправдают, и других не подведут. Сами не могут, попросят — идут навстречу. Фомичев же ни у кого ничего не просит — требует. В прошлом отчете с Колымы явно сквозила тенденция обвинить главк в нерасторопности поставки оборудования для бетонных заводов. Главк помнит и другой, и третий случай. Неспокойный человек, что и говорить. Если уж сейчас не вытянет свое «самовольное» решение — покатится голова.

А сколько было переписки и с главком, и с институтами. Сколько извели чернил, бумаги. Всю эту переписку, монтажники знали назубок. Ведь Галя регистрировала письма И телеграммы не только из Ленинграда, но и из Москвы, и от заводов-поставщиков. Фомичев не сомневался, что монтажники знают содержание и последнего письма, только вид делают, что все шито-крыто, никому ничего не известно. Но Фомичева это сейчас меньше всего занимало.

Теперь уже, как говорит Иван Иванович, карты розданы — идем ва-банк, чья карта бита — скажет паводок. А пока надо слушать и делать так, как говорит Фомичев. Если полетит голова начальника стройки — радости мало. Этого никак нельзя допустить. Просто невозможно. И без моста дальше так жить, так строить нельзя.

Жильцов снова повторил:

— Тумбы давай!

— А что, разве не привезли? Погоди. — Фомичев тут же развернулся к «газику».

«Газик», словно застоявшийся конь, не стоял на месте. Шофер ездил взад-вперед, чтобы не схватило смазку и резину.