Владимир Христофоров - Деньги за путину

Витек еще некоторое время думал о знакомых и незнакомых женщинах, в том числе и Томочке-медсестричке. Когда она наклоняется сменять бинты, Витек даже чувствует исходящий от нее запах — совсем не больничный, видит каждую ресничку в отдельности. Иногда эти реснички вздрагивают, а носик морщится, и на нем выступают капельки пота. Тогда и тело Витька сжимается в пружину, тогда ему хочется шепнуть Томочке: мужайтесь, доктор! Она еще не доктор. Но для Витька все люди в белых халатах доктора.

…И он опять увидел тот невыносимо жаркий июльский день. И думал с тоской, что теперь это будет с ним всю его жизнь, и нет ему никакого оправдания. Ведь та девушка ходит по этой же земле, что и Витек, и — как сказать? — может быть, судьба их еще сведет. Как грешник на вечной сковороде. За все надо платить. Да, да, платить! И за эту путину тоже. Витек устало улыбнулся и вспомнил про то, как они сидели рядом и его колени иногда нечаянно касались ее колена. Так все тогда хорошо выходило! Это он ей предложил оставшиеся четырнадцать километров пройти пешком. А она, глупая, чего-то испугалась. Эх ты, малышка! Слушать надо старших. У вас одно на уме: как бы не полез целоваться, как бы не обидел. А бог его знает, уж поцеловать-то он ее тогда обязательно бы попытался. Или нет? Уж больно она была нежной и молодой…

Жара тогда стояла жуткая. Армянин, пытаясь сострить, сказал с сильным акцентом: «Жара, аж сэра в ушах плавытса». Девушка поморщилась, ей не понравилось это сравнение. А кому оно понравится? Неостроумно.

Автобус выполнял обычный рейс из города на прииск. За рулем сидел веселый парень. Он часто останавливался, чтобы подышать свежим воздухом и дать возможность поразмяться пассажирам. А пассажиров было девятнадцать.

Когда осталось четырнадцать километров, забарахлил вдруг бензонасос. Витек предложил дойти пешком, в основном, конечно, из-за девушки, сидящей слева. Водитель запретил: не я буду, если не довезу — такого еще не было.

Армянин ехал к отцу в гости и на каждой остановке громко восхищался: «Какой это Сэвэр? Здесь еще жарче, чем у нас дома. Смотри, сколько цветов? Ай-ай-яй! Что делается! Наверное, останусь у вас».

Бензонасос не хотел работать. И тогда второй парень, друг водителя, предложил наполнить ведро бензином, шланг — напрямую в карбюратор. Ведро он подержит — подумаешь, четырнадцать километров! Еще поговорили о возможном пожаре, но пока говорили, наполняли ведро, опустили шланг, открыли капот-мотор, что-то подсоединили. Водитель нажал на акселератор. И в то же мгновение внутри автобуса взорвалось облако огня. Звякнуло о пол ведро, все вспыхнуло разом — от кабины до заднего сиденья. Первой закричала женщина: «Яды в чемоданах. Яды! Там мышьяк! Выносите». Какие там, к черту, яды! Витек рванулся к задней дверце. Хорошо, что минутой раньше армянин приоткрыл одну половину двери, чтобы покурить в дороге.

Все смешалось: рев огня, визг, протяжный вой. Витек помнит лишь запах горящих волос и тела, через кого-то он лез, за что-то хватался, подтягивался на руках — лишь бы скорее к выходу, во что бы то ни стало наружу. У двери давка. Тогда он рванул чье-то плечо. Она оглянулась, и он увидел большие испуганные глаза девушки, той, что сидела слева. И он ее оттолкнул. И только уже, выбравшись сам, начал хватать чьи-то руки, клочья горевшей одежды… Последним вывалился из кабины водитель. Он еще успел крикнуть, что автобус сейчас взорвется… Но уже и так все бежали. Витек оттащил и водителя. Люди катались факелами по раскаленной земле. Вода, где вода? Кто-то истошным голосом звал мамочку. И если бы не грязевая лужа метрах в пятидесяти от дороги…

Меньше всех обгорел армянин. Он упал на колени и молча глядел на кучу грязных, обезумевших от боли людей. Глаза его, казалось, все вылезали и вылезали из орбит. А потом вдруг заорал высоким нечеловеческим голосом. Водитель повторял только одно: «Что я наделал, что наделал?» По его обугленным щекам катились крупные слезы.

И прошло еще бесконечных пять, десять, пятнадцать минут — трасса будто вымерла. Автобус не взорвался, но полыхал с такой яростью, с такой злобой выплескивал из окон черные шапки дыма, что казалось, горел не только он, а земля вокруг него, небо, сам воздух.

Кто мог, побежал навстречу показавшемуся самосвалу. Машина приостановилась, и водитель с подножки еще некоторое время разглядывал людей, не решаясь подъехать ближе.

В поселок самосвал влетел на бешеной скорости, смял перед больницей штакетник, свернул крыльцо…

Витек вышел из больницы довольно быстро, через два месяца. Кто-то через шесть, девять. Сосед Витька, молодой парень-ороч, шел сначала на поправку, но гной вдруг пошел внутрь. Сопротивляемости, говорят, не хватило. В женской палате, куда почти ежедневно заходил Витек, лишь один человек неизменно отворачивал лицо к стене — та девушка, сидевшая слева. И Витек не посмел ни разу с ней заговорить. Она выписалась раньше, и след ее затерялся.

…Витек разомкнул веки, потому что почувствовал — кто-то наклонился и дышит ему в лицо крепким чесночным запахом.

— Здорово, старик!

— А, Подя! Привет тебе с кисточкой. Как рыбешка?

— Нормально. Лежи себе, помалкивай. Отделался ты, можно сказать, славно. — Анимподист поддерживающе подмигнул. — На вот тебе газету. О тебе тут. Та баба приходила к нам, помнишь, еще писала: что это, база отдыха? Нет, это стан рыбаков…

— Помню, как же. Здоровая баба. А чего написали?

— Да герой ты! Спас колхозное имущество. Говорят, медалью тебя наградят.

— Ну-у, медалью?

— Точно. Дашь поносить?

— Дам. Чего уж там… Ребята как?

— Нормально. Расчет дали. Тебе тут кое-что собрали. Так сказать, на лечение.

— Лечение-то у нас, слышал, бесплатное.

— Потом съездишь на море, в санаторий…

— Да ну его, санаторий. Не надо ребят обделять. Всем деньги нужны. Мне хватит своих.

— Ничего. Я слышал, ты Москву хотел посмотреть, погудеть там капитально с ослепительной брюнеткой, а?

— В Москву хотел? — задумчиво переспросил Витек. — Хотел, только про гудеж, того, сбрехнул малость. Съезжу посмотрю. А мечтаю я купить на заработанные деньги «Урал» или «Юпитер». С детства мечтал.

— Будет у тебя мотоцикл. Поверь мне!

Витек приподнял забинтованные куклы рук, поморщился:

— Смогу ли?

— Ха, да ты все сможешь.

— Ты погоди мне баки заливать. Я не впервой на этой койке. Ты мне о ребятах расскажи. Как в других бригадах?

— Нормально. Считанные центнеры остались. План будет.

— Савелий доволен? Не жалеет, что на путину пошел? Болтали мы с ним много, да все как-то о пустяках. Надо же — путешествие затеял по Чукотке. Я ему не говорил, а ведь тоже хотел. Живешь в городе — оленя живого так и не увидишь. А он все видеть хочет. Своими глазами. Я бы с ним, точно. Москва подождет…

— Болтаешь ты много, старина, — построжился Анимподист. — Лежи и молчи.

Витек глубоко вздохнул:

— Я люблю языком чесать — хлебом не корми. Вообще среди нас самый серьезный и толковый — это Антонишин. Ловит рыбу, мышей разглядывает, в институте учится, семейный… Как он успевает? А мы… Я столько времени впустую прожил. Только об этом узнаешь, когда вот так, на больничной койке, один. Тогда и приходят всякие мысли… о пустоте. — Витек вдруг приподнялся и серьезно сказал Дьячкову: — Я ведь, Подя, уже старый. Мне уже скоро тридцать. Тридцать!

Анимподист рассмеялся.

— На пенсию пора, старик. А что тогда моему отцу говорить?

— Ну-у, твой отец прожил, можно сказать, несколько жизней. А я одну-то с толком не могу…

— Молчи. Ты совершил подвиг. Можно прожить три жизни, как ты говоришь, и все впустую. Молчи, ради бога. Нельзя тебе еще.

— А вообще, Подя, скажи. Ты же много лет на путине. Как наша бригада? Ну, в сравнении с другими, прошлыми бригадами?

— Самое то! Парни нынче пришли что надо.

— Вообще я согласен. Каждый человек как… как дерево. Вроде бы похожи — и не похожи. Тот же повар. Как он старался, бедняга, на неводе! А мы, горлопаны, только ржали. А он мастер классный по дереву. Гвоздя не выкинет. Поучиться бы нам у него, а мы… Может, совсем бы другим боком повернулся. А Корецкий? Я заметил, башка у него варит по части всякой техники, физики. В нем же изобретатель по меньшей мере сидит. Я, Подя, завидую его мозгам. Не туда он только ум свой направляет. Деньги — это бумага. Голову они не заменят. Как он, Корецкий?

— Нормально, — сказал Дьячков и распространяться об аресте Корецкого не стал.

— Омельчук. — Витек покачал головой и улыбнулся. — Бог и страж своей любви. И ему я завидую. Любовь — вещь серьезная. Обстоятельности требует, полной, так сказать, отдачи всего себя. А Славке надо уезжать. На Балтику. Он ее во сне видит. Там он человек. Шелегеда про пасеку врет все. Никакой у него пасеки не будет. Рано ему еще пасеку. Из таких, как он — хорошие директора выходят.