Юрий Пронякин - Ставка на совесть

— Давайте уточним положение «противника», — хрипло шепнул Хабаров, склонясь над картой. И хотя сказано это было очень тихо, остальные офицеры зашевелились, подняли голову, заморгали, закашляли.

Трудовой день начинался.

Начштаба связался по радио с разведкой, отметил на карте местоположение «противника» и головы своей колонны. До Днепра осталось восемь километров. Не так уж много. Хабаров изучал по карте местность. Вот тут, на песчаной пустоши, он развернет батальон в предбоевой порядок и двинется к реке. Если «противник» окажет сопротивление, он сомнет его стремительной атакой. Хабаров повернулся к командиру артдивизиона, немолодому, до невозмутимости спокойному подполковнику, и попросил подготовить огонь по прибрежному участку. Артиллерист зябко передернул плечами, потер ладони и, уточнив на своей карте, где Хабаров намерен развернуть батальон и в каком направлении наступать, подсел к радисту и стал отдавать распоряжения батареям.

От разведки поступило новое донесение: «противник» спешно переправляется на правый берег. «Старается увеличить разрыв… Не для того ли, чтобы нанести затем атомный удар?» — предположил Хабаров. Указал командирам рот рубеж развертывания и велел ускорить движение.

Встало солнце. Владимир спиной почувствовал его бодрящее тепло и обернулся. Прямо из-под солнца, из густой завесы пыли вырывались широколобые бронетранспортеры. И хотя колонна была большая, видел Владимир всего три-четыре машины, остальные словно растворились в пыли и тумане. На какой-то миг Владимира пронзило желание: эх, кинуть бы на лужайку шинель, растянуться на ней да погреться на солнышке! Но он отогнал от себя не к месту возникшее желание и приказал механику-водителю отвести бронетранспортер в сторону и заглушить мотор. Отсюда удобно было наблюдать, как батальон из походного порядка перестраивается в предбоевой. Хабаров глянул на часы и вдруг взорвался:

— Где Кавацук? Какого черта он медлит!

Первая рота наступала прежде во втором эшелоне и, когда батальон, назначенный в передовой отряд, принял походный порядок, стала замыкать колонну. Теперь же первая рота отстала. Хабаров понимал, что этой роте труднее, чем идущим впереди (последним на марше всегда труднее, а из-за пыли в хвосте колонны ничего не видно и нечем дышать), но во имя главной цели — форсировать Днепр — он не мог уступить жалости, тем более, что задержка на рубеже развертывания грозила сорвать успешно начатое дело. В эфир понеслись команды, адресованные Кавацуку.

Известие об инспекторской проверке сначала не вызвало у капитана Кавацука приступа организационной лихорадки. Он знал: уж чем-чем, а указаниями да инструктажами тебя не обойдут. Исполнять же капитан Кавацук за долгую службу приучился исправно. Работать должно, чтоб никто — ничего, считал он. Поэтому, «получив линию», Тарас Акимович решил сразу же приняться за ее осуществление. Но едва на другой день он засел в каморке ротной канцелярии, чтобы все обмозговать и набросать планчик, как заявился Самарцев. Без приглашения подвинул к себе табурет, по-хозяйски прочно уселся, снял фуражку и по привычке пробороздил пальцами волосы.

— Вот какое дело, Тарас Акимович. — Самарцев привалился грудью к краю шаткого стола и приблизил к Кавацуку свое смугловатое, с энергичными складками по уголкам губ лицо. — Нужно провести с сержантами беседу о роли мелких подразделений в современном бою, об инициативе и решительности младших командиров. Инспекторская ж закончится учениями. Мы тут порядили-погадали, и жребий пал на тебя. — У Самарцева вырвался беспечный смешок.

Кавацук распрямился, сомкнул ладони в нижней части живота, точно поддерживая его, и насупленно спросил:

— Кто такие «мы»?

— Партийное руководство.

— А почему я?

Такой же вопрос возник и у Самарцева, когда Петелин, заглянувший по делам, в батальон, включился в обсуждение плана партийно-политической работы и предложил поручить беседу Кавацуку. Хабаров возразил: «Вы же знаете, что Кавацук не очень-то с сержантами ладит, не доверяет…» Петелин спокойно ответил, что знает, поэтому и рекомендует Кавацука: пускай задумается.

Разумеется, обо всем этом Кавацуку Самарцев не сказал и на его вопрос, почему именно ему поручается провести беседу, авторитетно заявил:

— Ты опытный командир, Тарас Акимович. Тебе, как говорится, и карты в руки.

— Это ты от себя или?.. — теперь уже вкрадчиво, без первоначальной холодности осведомился Кавацук.

— Комбат говорил, — слукавил Самарцев.

Кавацука это озадачило. Почему все-таки он, а не тот же Самарцев, к примеру? Конечно, услышать из уст командира батальона: ты опытный ротный — приятно. Непонятно только, почему комбат похвалил его после того, как на одном из недавних совещаний заявил, что он, капитан Кавацук, еще слабо опирается на сержантов. И вдруг его осенила мысль, простая ясная мысль, разрешившая все сомнения: «Да они воспитывают меня! Поэтому и поручение насчет сержантов дали, и об опытности говорили…» И как он сразу не разгадал столь нехитрую педагогическую уловку! «Развесил уши, расслюнявился от похвалы…» Собственные упреки ожесточили Тараса Акимовича: «Так, значит, решили меня воспитывать. Как нерадивого солдата, значит…»

Всякий интерес к беседе с сержантами мигом пропал. Ожесточившись, Кавацук насел на Самарцева: с ним, равным по положению, он не боялся говорить прямо.

— Выкладывай: под меня подкапываетесь?

Секретарь партийного бюро батальона в изумлении отпрянул от стола:

— Да ты что, Тарас Акимович? Обычное же партийное поручение, а ты… — И вдруг вспылил: — Раз поручают, значит, верят в тебя, а верят, потому что знают, на что ты горазд. Да ты сам своих возможностей не знаешь, прибедняешься… — Самарцев умолк, а потом продолжал уже миролюбиво: — Ты пойми: сколько глаз за каждым нашим шагом следят. И если мы сами будем как снеговики, не жди жару-пылу от подчиненных. А тут итоговое учение…

И Кавацук принял предложение парторга. Но не потому, что таким убедительным оказалось его разъяснение — «призывных» речей Тарас Акимович за свою жизнь наслушался эге сколько! — подействовала на него неподдельная горячность Самарцева, не утруждавшего себя в тот момент выбором благозвучных выражений.

Однако ни в тот день, ни после — когда он провел с сержантами не просто беседу, а целое занятие, — Тарас Акимович не мог избавиться от назойливой мысли: начальство им недовольно. Раньше Тарас Акимович этого как-то не ощущал. Всякое бывало — и ругали, и хвалили. Но тут почти одновременно с разных сторон навалились на него. На партийном бюро в разговоре о состоянии полевой выучки больше всех склоняли первую роту. После бюро комбат прямо пригрозил ему: если, дескать, ты и дальше будешь работать без подъема (какой еще «подъем» Хабарову нужен?), это будет вписано тебе в аттестацию. И вдобавок ко всему — партийное поручение насчет беседы с сержантами… Да, есть над чем задуматься, когда твое имя фигурирует… Даже то обстоятельство, что сейчас, в момент выдвижения батальона к Днепру, в одной машине с ним, командиром роты, ехал секретарь партийного бюро полка, лишь подтверждало: неспроста это. И как назло, рота в темноте немного отклонилась от маршрута и отстала.

И капитан Кавацук, чье спокойствие было притчей во языцех полковых остряков, стал нервничать. Он сознавал напряженность тактической обстановки и знал, чем грозит ему несвоевременное выполнение распоряжения комбата — к 6.00 выйти на рубеж развертывания. Тарас Акимович загадал: если он уложится в оставшееся время, значит, дальнейшая служба пойдет у него как надо. Он посмотрел на часы. Появилась надежда: уложится! Скосив взгляд на Петелина, Тарас Акимович с вызовом произнес про себя, ни к кому не адресуясь: «Вы еще увидите, как может работать капитан Кавацук, как будут работать у него взводные и отделенные. Сам не успокоюсь, но и другим не дам покоя. Вот увидите!» И сам того не замечая, он стал покрикивать на командиров взводов, а те — на механиков-водителей.

— Поспокойнее, Тарас Акимович, не повышайте голоса. Велите соблюдать установленную между машинами дистанцию, а сами ведите колонну. Еще опять свернете в суете куда-нибудь… — притронулся к руке Кавацука Петелин.

Беспокойный по натуре, капитан Петелин, когда требовалось, становился внешне хладнокровным и уже одним этим успокаивающе воздействовал на других.

Еще в бытность свою замполитом батальона он взял себе за правило не следовать за своим командиром неотлучной тенью, а большей частью находиться в подразделениях, с людьми. И как только в ходе «боя» где-нибудь усложнялась обстановка, Петелин — туда. Иногда сам Хабаров посылал его на трудные участки. Так было на одном из прошлогодних учений, когда третья рота в ходе наступления застряла перед высотой. Командир роты просил комбата сосредоточить по высоте огонь артиллерии, но Хабаров жестко ответил: обойдись своими средствами и немедленно догоняй батальон. Капитан Сошников, обиженный таким к себе отношением и взвинченный присутствием посредника, ломал голову: как быть? А время шло… Петелин, прибежавший в роту, очень спокойно, с добродушной усмешкой сказал Сошникову: