Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Утром он забежал в машинописное бюро и распорядился размножить и разослать по секторам программу переработок.

Уже через час во всех секторах шло горячее обсуждение наметок Пустыхина. Возвратившись после обеда, Пустыхин застал у себя Шура с Шульгиным. У Шура было печальное и строгое лицо, Шульгин усмехался зловещей улыбкой. Пустыхин понял, что на него ведут контратаку. Он воскликнул со слишком шумной веселостью:

— Здорово, бояре! Зачем пожаловали?

Шур скорбно выговорил только одно слово:

— Чепуха!

Пустыхин снисходительно возразил:

— Ну, не совсем же чепуха! Шур стоял на своем:

— Чепуха, Петр, чепуха! Если принять твое задание, придется менять коробки и компоновку многих цехов. Неужели ты не понимаешь, что это сейчас неосуществимо?

Шульгин повернул к Пустыхину сверкающие под седыми бровями глаза.

— Половину! — сказал он грозно и сделал рукой жест, означающий отсечение головы. — Половину, Петр Фаддеевич! Бюджет не выдерживает: по ориентировочной прикидке, ты тут миллионов на сто тридцать размахнулся.

— Кое в чем, конечно, ужаться можно, — согласился Пустыхин. И бесстрашно глядя на седые космы Шура, он твердо сказал: — Только на многое не надейтесь, дорогие товарищи. Комплексную автоматизацию вводить — не трактор покупать, тут потребуются бюджетные жертвы.

— Ассигнования будут, жертв — нет! — веско ответил Шульгин. — Смета давно утверждена, не забывай этого!

А Шур, уходя, пригрозил:

— Я понимаю, Петр, твою затею, только она не пройдет! Ты вызываешь ажиотаж и наваливаешь работу на других. А работать нужно главным образом тебе. Честно предупреждаю: подниму большой шум, если свои астрономические затеи не укоротишь.

— Шуму много — толку мало, — беззаботно ответил Пустыхин.

Он, однако, сознавал, что даже в споре с самым слабым противником, Шурам, позиции его не во всем тверды. Шур мог создать вокруг Пустыхина атмосферу всеобщего подозрения в фантазерстве. Перед заседанием технического совета это было нежелательно. Пустыхин принял незамедлительные меры.

Утром следующего дня на стене был вывешен свежий выпуск стенгазеты «Труженик рейсшины». После серьезных статей о значении автоматизации и отчета о перевыборах месткома было помещено снабженное иллюстрациями огромное объявление:

НОВОСТИ ТЕАТРАЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Местная самодеятельность. Строители возобновляют постановку комедии Шекспира

«МНОГО ШУРА ИЗ НИЧЕГО»

Ежедневные репетиции на главах у всех. Смех до упаду.

В экономическом секторе новая цирковая программа. Популярные комики в вопросах экономики. Хождение на сметных канатах.

Бюджетное чревовещание. Эквилибристика плана.

Последнее достижение автоматики.

СОЛО — ЛЕСКОВ

Полет на ракете в стратосферу. Без руля и без ветрил в чистом эфире.

Возвращение на Землю не гарантируется.

Ужас без конца!

Вез справки из домкома о нормальных умственных способностях вход воспрещен!

Объявление имело успех. Перед стенгазетой весь день толпились хохочущие проектанты. Шур сказал Пустыхину с мрачной печалью, но без злобы:

— Дурак ты, Петр. Смех ничего не опровергает.

— Смех убивает, — нашелся Пустыхин.

Он торжествовал. Он видел, что Шур растерялся от неожиданного выпада. Еще хуже чувствовал себя Лесков. Они встретились с Пустыхиным в коридоре. Лесков, молчаливый и раздраженный, прошел мимо, не поднимая глаз.

Александр Яковлевич Лесков, по утверждению его приятелей, был составлен из шипов, игл и раскаленных стальных полос, скрепленных цементом нетерпимости. Даже его сестра Юлия, с ранних лет заменившая ему мать, — она была на одиннадцать лет старше, — не раз говорила с досадой: «Санечка, ты удивительный человек, голова служит тебе лишь для того, чтоб бодаться». И сам он, заболевая припадками самокритики — они появлялись с регулярностью малярийного приступа после каждой неудачи — мрачно сознавался в подлом характере. Но, как это ни странно, все трудности жизни Лескова проистекали из того, что в нем соединились три хороших качества: любовь к своему делу, последовательность мысли и бесстрашная откровенность. В целом они составляли такую неудобную для окружающих комбинацию, что даже близкие друзья временами побаивались его. Начальство переносило Лескова лишь в малых дозах. На ответственные совещания Лескова приглашали, только когда решались вопросы, относящиеся непосредственно к его работе, при этом заранее были уверены, что неприятностей не избежать.

После издевательского объявления в «Труженике рейсшины» не только один Пустыхин понимал, что предстоящее заседание технического совета мирно не пройдет.

Необычность чувствовалась во всем. В кабинете Неделина, где заседал техсовет, натирали полы, развешивали светокопии чертежей. Сам Неделин на два дня переехал в строительный сектор к Шуру. Заседание было назначено на три часа, но члены совета собрались в половине третьего: опаздывать на техсовет считалось неприличным. Необычность была и во внешнем виде собравшихся: проектировщики явились в новых костюмах, гладко выбритые, в воздухе смешивались запахи одеколона и хороших папирос. Один Шур пришел в потрепанной, старомодной толстовке, в какой обычно работал, лишь снял сатиновые черные нарукавники. И люди держали себя с приличествующей обстановке торжественностью — вплоть до начала заседания говорили о посторонних вещах. «Будет буря! — шепнул Пустыхин соседу. — Слышите, старый черт Шульгин болтает о кинокартинах, хотя никуда не ходит, кроме булочной, и то, если жена погонит».

Все работники проектной конторы знали о спорах Пустыхина с Лесковым и Шуром. Анечка, отмечавшая пришедших на заседание, сказала Лескову:

— Вы не отпечатали своей речи, Александр Яковлевич? Неужели без бумажки будете говорить?

Лесков удивился:

— Кто вам сказал, что я собираюсь выступать?

— Знаю, — уверенно ответила она. — И все это знают. Петру Фаддеевичу достанется от вас. Никто даже не сомневается!

Лесков покачал головой. Он ни с кем, кроме Бачулина, не делился своими соображениями. Правда, Неделин вызывал его и с сочувствием выслушал, но это происходило с глазу на глаз. «Василий раззвонил!» — недовольно подумал Лесков.

— Желаю успеха! — шепнула Анечка. — Большого, большого успеха!

— Значит, вы болеете за меня, Анечка? — Лесков улыбнулся. — Что же, это очень приятно, такая внушительная поддержка!

— Не шутите! — сказала Анечка с упреком. — Я ведь серьезно.

Лесков уселся возле Шура, напротив Пустыхина. Давно прошло то время, когда Лесков приходил на заседания техсовета, полный ожидания великих откровений. За три года, проведенные в проектной конторе, он стал опытнее. Он знал уже, что все эти заседания — парад: все существенное решается в личных беседах, в спорах над чертежами и схемами, здесь лишь придают этим решениям официальную форму, считающуюся почему-то обязательной. Знал он и о том, что выступление его не будет иметь серьезных результатов, хотя Анечка и желала ему успеха. Правда, Неделин на этот раз, кажется, за него, но хватит ли у Неделина смелости поддерживать Лескова против всех? Лесков собирался драться до конца, вплоть до формального осуждения своей позиции в протоколе. И оттого, что он проникал сквозь внешнее напускное в подспудное существо каждого, он видел истинное в них, то, в чем они не всегда перед собой признавались. Это было удивительное состояние: перед ним двигались и шумели люди, зал расцвечивался яркими галстуками, хорошими костюмами, ослепительными улыбками и сияющими взглядами, все это казалось ему картинами давно известной пьесы. Лесков громко рассмеялся, на него зашикали: он помешал Неделину, открывавшему заседание. Лесков продолжал улыбаться, прозрение, осенившее его, превращало все образы в карикатуры.

Рядом с Неделиным в конце стола сидел массивный и хмурый Крюк; во все углы обширной комнаты доносилось его шумное дыхание. Все с интересом поглядывали на него, стараясь догадаться, о чем он думает.

Неделин был опытным оратором, он знал, какие речи нужно говорить на собраниях.

— Мы крупный творческий коллектив — такова оценка нашей деятельности со стороны руководящих товарищей, — отметил он значительно. — Мы должны оправдать делами эту характеристику. А сейчас промышленность на пороге нового технического переворота. Кто, кроме нас, может его возглавить?

Он рассказал о новых требованиях, предъявляемых к проекту, упомянул о спорах в конторе: что ж, в спорах рождается истина, не нужно лишь превращать их в личные дрязги. «Я требую принципиальных решений», — заявил Неделин. А Лесков различал за этими хорошими и справедливыми фразами другое, невысказанное. «Товарищи! — укоризненно говорил Неделин этими невысказанными словами, — вы, кажется, собираетесь затеять драчку, вот уж не люблю я драк! Учтите, тут сидит Крюк, человек нам посторонний, он все запомнит и после — при случае — свои же непорядки спихнет на нас, так и скажет: они напутали, а я расхлебываю!»