Эдуард Кондратов - Тревожные ночи Самары

«Как же без денег-то я?» — запоздало думал Ягунин, пережидая, когда Иван Степанович пройдет внутрь заведения. Вместе им появляться, как говорит Белов, не резон.

Швейцар — при галстуке, в фуражке — откуда все только взялось! — с приветливостью в позе потянул на себя тяжелую дверь, пропуская невысокого чернявого мужчину в мелко полосатой «тройке», с цепочкой на жилете и в шляпе с круглыми полями.

— Пжалста, гражданин, пжалста! — В голосе швейцара пролилась патока, и «гражданин» в усатых устах прозвучало «господином». Какие уж тут товарищи!

Белов скрылся в глубине вестибюля, а Михаилу все еще было не срок. Снова и снова распахивались двери «Паласа», обдавая Михаила волнами визгливой музыки. Вот и еще. Швейцар и дюжий… этот… как их теперь зовут? Лакей не лакей, официант не официант… м-м… услужающий выволокли наружу пьяного. Тычок — и тот повалился со ступенек в пыль, глухо бормоча про свое. «Пора», — сказал себе Ягунин.

Как и Белов, он взял себе на складе губчека оперативный маскарадный костюм. Белов нынче оделся под купчика, Михаил — под разбитного самарского мастерового. На нем была суконная фуражка, сапоги гармошкой, темная рубаха с воротничком-стойкой, застегнутая на дюжину пуговичек.

Швейцар с немалым подозрением поглядывал на Ягунина, когда он бродил под дверью. Однако, когда тот приблизился, увидел, что сердитая физиономия белобрысого паренька не сулит приятной беседы: такого попробуй не пусти.

— Проходи, товарищ-гражданин, — небрежно обронил швейцар, несколько компенсируя иронией свою трусость.

И Михаил Ягунин вразвалку вошел в «Палас».

В «Паласе» дымно и весело. Но до пика разгула еще далеко. Оживление начинается где-то около одиннадцати и продолжается до половины второго, до двух. Вот эти часы и вспоминаются впоследствии. Чаще — с изумлением и горечью, реже — со смачным причмокиванием: «Да-а… гульнули!..» Сейчас еще только шло к девяти, и хотя в «Паласе» было, кажется, все — и кошачья музыка трех евреев, и шарканье танцующих, и звон посуды, и пьяные выкрики, и хлопанье пробок, и громыхание отодвигаемых стульев — в общем, все компоненты разухабистой ресторанной какофонии, — однако не витал здесь пока что дух пьяной истеричной взвинченности, под влиянием которой теряют люди свой человеческий облик и способны бывают на ничем не окупающиеся поступки. Мирно, очень мирно было в «Паласе» без четверти девять.

Белов солидно двигался между столиками, рассекая собой слоистую пелену табачного дыма и приглядывая место для наблюдения за всем залом. Узкоплечий услужающий в задрипанном фраке и с «бабочкой» на грязной манишке скользнул ему навстречу.

— Вот сюда-с! — изогнувшись в талии и закинув на плечо салфетку, он поманил Ивана Степановича к столику, над которым скалой нависла тяжелая фигура «нэпщика» или «нэпача», — такими новомодными словечками успел окрестить народ вновь вынырнувших купцов. Впрочем, в газетах проскальзывало и другое, более культурное слово — «нэпман». Этот был типичный, будто сполз с карикатуры Моора на «акулу капитализма»: добротный костюм в елочку, массивные кольца на толстых коротких пальцах, тройная розовая складка, ниспадающая с затылка на воротник.

— Разрешите присесть? — спросил Белов и одновременно с тем отодвинул стул: спрашиваю, мол, из приличия, а сяду и без разрешения.

— Ну конечно же, конечно… — расплылась в добродушной улыбке физиономия «акулы капитализма», отчего в движение пришли не только губы, но и бугристый нос, и мясистые щеки, и даже лоб задвигался от удовольствия. Судя по опустевшей бутылке и незначительным остаткам закусок, «нэпач» сидел здесь давно и наверняка соскучился по разговору. Болтать попусту Ивану Степановичу не хотелось, но столик был расположен удачно, почти у стены, и Белов сел. Тотчас в руке оказалась карточка. Согнувшись в полупоклоне, официант ждал.

— Та-а-ак…

Белов, отставив руку с карточкой, деловито изучал меню и подсчитывал мысленно, на что же хватит ему тех двухсот тысяч, которые со скрипом удалось выдавить у начхозфина Левкина на посещение ресторана. Ягунину зажимистый Левкин выдал вдвое меньше — аргументировал тем, что у мастерового в карманах бывает не густо, так что пей пиво!

— Принеси-ка мне, любезный… — тянул волынку Белов, зная, что суета и спешка были бы не к лицу, — вот эту штуковину… по-казацки. И это… И вот это… — тыкал Иван Степанович пальцем в меню.

— Напитки-с? — Официант превратился в вопросительный знак.

Насчет напитков дело было скверно — для чекистской казны они дороговаты. Хотя, конечно, и надо бы хоть малость для пущего правдоподобия.

Белов, мигая, еще раз прикинул в уме примерную сумму: нет, не по карману.

— Пивка. Парочку… похолоднее.

— А покрепче-с? — интимно подался телом официант.

Белов шутливо-сокрушенно вздохнул и постукал пальцем по лацкану напротив сердца:

— Здоровьице, братец, не позволяет.

Посерьезнев, официант озабоченно потряс головой:

— Понимаю-с. Сию минутку.

Сосед Белова по столику вытер салфеткой распаренное лицо и затылок. Сказал добродушным баском, напирая на «о»:

— Все на него валят, то есть, на вино. Напраслину возводят, а хвори-то не от вина вовсе, да!

— А от чего же? — машинально спросил Белов, будто бы рассеянным взглядом скользя по дымному залу. Его интересовало, где Ягунин. Неужели до сих пор не зашел? И что это еще за разговорчики с девицами во время дела?

— От волнениев, — убежденно, по-дьяконски торжественно проговорил толстяк и даже палец поднял. — Раньше, когда люди в спокойствии жили…

Вот он, Михаил! Ягунин, прислонившись к стойке, потягивал пиво и о чем-то лениво болтал с буфетчицей, полненькой смазливой бабенкой лет двадцати пяти.

Естественно, не мог Иван Степанович в ресторанном гаме слышать разговор Михаила с буфетчицей Нюсей. Говорил же он ей вот что:

— Ох и хитрая ты-ы… — Ягунин значительно и с некоторым восхищением растягивал слова, копируя разбитного николаевского взломщика-гастролера Бусю Гудочка, которого ему пришлось допрашивать. — А ка-а-к ты догада-а-лась, скажи-и?

Буфетчица, не отрываясь от дела — она разливала «бурдового» цвета вино по бокалам, — стрельнула на Ягунина серыми шустрыми глазками и коротко хохотнула:

— Ха! Велико дело! Я вашего брата за версту вижу насквозь. Одного поля ягодки.

— Да ну! — удивился Ягунин и чуточку прихлебнул из кружки. Он помнил, что с пивом торопиться нельзя: неизвестно, хватит ли ему остатков собственного жалования на вторую кружку. Ах как неосмотрительно сунул он все казенные дензнаки этой голодной Нинке. Хоть бы оставил маленько…

Ягунин посерьезнел лицом и слегка наклонился к буфетчице.

— Ладно, догадалась так догадалась… Точно, кореша мы с ним. Он говорил, что бывает у вас. Ну, вот я и того… пришел.

— Прише-о-л, — кокетливо передразнила Нюся. — А зачем тебе Венька-то?

Михаил глядел в кружку и потому не заметил пристального взгляда, каким молниеносно кольнула его Нюся, рассматривая на свет фужер.

— Должок за ним, — спокойно ответил Ягунин и сделал глоток. Он был готов к такому вопросу.

— В карты, что ль? — небрежно уронила Нюся.

— Да нет… Заказик ему сработал, по слесарной части. А он деньгу не принес. Посулил…

И тут Михаил надрывно закашлялся, не договорив: видно, для простреленных легких ресторанный чад был тяжел. Зажимая рот рукавом, Ягунин душил взрывающийся в нем кашель — ему не хотелось привлекать к себе внимание, но ничего не мог сделать с собой, грудь разъедало.

Он не видел, как замедленно обернулся сидевший за несколько столиков от буфетной стойки худощавый шатен с широко расставленными глазами, отчетливой ложбинкой под крупным носом и набриолиненным пробором. Одет он был неприметно, как и большинство: что-то полувоенное, что-то пиджачное. Острым взглядом пробежавшись по лицу и одежде Ягунина, он опустил голову, словно опечалился, и отвернулся.

Как ни волынил Ягунин, а пиво пришлось допить. Он поставил кружку, небрежно выбросил на стойку мятую пачечку денег.

— Так где же мне его, подлюку, искать? — спросил он, утирая ладошкой губы.

— Откуда я знаю? — Буфетчица пожала пышными плечами неопределенно. — Сам спроси… У тех вон, видишь? Его бражка…

Она кивком показала в угол зала, противоположный от входа, и добавила недобро:

— Хватит торчать у буфета. Прилип, не оторвешь.

Ягунин будто не слышал. Он пытался разглядеть компанию, занимавшую сдвинутые столики в углу, но трудно было это сделать: мешал табачный чад, застила мельтешня танцующих парочек; Минутку назад, когда скрипка, контрабас и рояль страстно вдарили популярный тустеп, в «Паласе» началось невообразимое.

Ягунин и без того еле сдерживал раздражение, а тут еще эта свистопляска. Какие хари, рожи, рыла — откуда вынырнули они все? Ведь четвертый год уже выводит Советская власть этих паразитов, а они, как тараканы из щелей, лезут и лезут…