Лев Экономов - Готовность номер один

— Можно экстраполировать, опираясь на накопленные знания, — возразил доктор. — Или ты отрицаешь научные предвидения? Существуют, дорогой, гипотезы — материал для фантастов…

Мешков ушел от спора.

Он с увлечением читал исторические романы и хроники, книги о жизни замечательных людей.

Вот и сегодня, только что вернувшись с аэродрома, Мешков молча раздевался у своей койки.

Стахов и Саникидзе перекидывались отдельными замечаниями о грядущем человечества, сбрасывая с пьедесталов одних кумиров и водворяя на их место других, а Петя Мешков вдруг загрустил. Взял гитару и, склонив большую голову, стал тихо перебирать струны. И это Стахов тотчас же отметил про себя, искоса поглядел на товарища. Он догадывался, о чем задумался Мешков в этот субботний день. И Саникидзе догадывался.

— Хотите, дорогой, поговорим с ней по душам? — сказал врач Петру. — Понимаешь?

— Нет! Ни за что, — ответил Мешков. — Как говорится: всяк сверчок знай свой шесток.

— Бросьте вы эту философию ущербных. — Саникидзе вскочил с койки.

Юрий Стахов низко наклонил голову.

Стахову вспомнился день, когда он приехал из отпуска и прямо с поезда пришел на стадион, чтобы поболеть за своих летунов, игравших в футбол с ракетчиками. Среди болельщиков, сидевших на трибунах, было много гражданских, особенно девчат. Возле них в качестве добровольных комментаторов крутились военные. Их было всегда достаточно, чтобы просветить девчачьи головы. Послушав с минуту одного из таких комментаторов, увивавшегося около рослой блондинки, Юрий быстро вошел в курс дела. Ракетчики уже влепили в ворота летчиков два гола. Игра сразу захватила Стахова, и он забыл обо всем на свете.

Когда же летуны забили ракетчикам гол, стадион превратился в клокочущий вулкан. Чтобы перекрыть всех, Стахов заложил пальцы в рот и выдал несколько трелей.

На плечо Юрия опустилась тяжелая рука. Он оглянулся на крепко сбитого парня с простоватым крестьянским лицом, облаченного в офицерскую парадную форму, которая, впрочем, сидела на нем довольно нескладно, пузырилась на груди.

— Петька! Мешков!

— Он самый, — подтвердил Мешков, щуря в улыбке молочно-серые, широко расставленные глаза с белесыми ресницами. — А я, братка, тебя по свисту узнал. Никто другой, думаю, не может так свистеть. — Мешков услужливо подхватил чемодан Юрия и понес к лавочкам.

Стахов в ту минуту по-настоящему обрадовался Мешкову. Они давнишние товарищи. Летали в паре, когда в полку были еще легкие истребители. Правда, летал Мешков, по мнению Стахова, не так чтоб уж очень. Блинчиком летал. Не чувствовалось в нем стремления во что бы то ни стало ухватить за хвост жар-птицу.

Юрий не встречал человека покладистее. Стахова больше всего подкупала бескорыстность и отзывчивость товарища. Бывало, скажет: «Петька, друг, сделай то-то и то-то», и Петька в лепешку расшибется, а сделает. У Мешкова всегда можно было занять деньжат, потому что он не курил, не заглядывал на огонек в «Голубой Дунай». Товарищи называли его в шутку сестрой милосердия.

— Ну как живется, блаженный Петр? — спросил Стахов со свойственной ему сардонической усмешкой.

— На пять с плюсом, братка.

— У тебя, конечно, все кругом на пять с плюсом.

— Хатку нам дали — закачаешься. Саникидзе говорит, что в лучших домах Филадельфии таких условий для жизни нет и быть не может.

Мешков заметил в толпе девушку, поставил чемодан на землю, приосанился и повернул к ней. Она шагнула навстречу Мешкову и подала руку. У девушки были слишком большие для узкого личика глаза, черные волосы и по-детски яркие полные губы, которых, как видно, не касалась еще краска.

— Где же вы пропадали, Белла? — донесся до Стахова радостный голос Мешкова.

Юрий удивленно вскинул брови, гадая, как мог простоватый Мешков познакомиться с такой девушкой! Больше всего его поразили ее глаза, такие выразительные, такие глубокие.

— Не дурна собой, не правда ли? — проговорил стоявший неподалеку планшетист Мотыль.

Девушка повернулась боком, и Стахов увидел четко обрисованную грудь и крепкие стройные ноги.

— Познакомься, Юра. — Мешков влюбленно взглянул на девушку, и его толстые, окаймленные пушком губы растянулись в счастливейшей улыбке.

«Надо будет ему сказать, чтобы не улыбался так откровенно», — подумал Стахов.

Девушка протянула маленькую, но крепкую ладошку.

— Белла, — сказала она тихим глуховатым голосом. Этот голос так не вязался со всем ее обликом, что Стахов даже растерялся.

…Вечером Мешков пришел с Беллой на танцы, которые обычно устраивались летом прямо на стадионе.

И вот тут-то случилось такое, что заставило сейчас Стахова наклонить голову, чтобы товарищи не видели краски стыда на его щеках.

Нет, Юрию не казалось, что он нанес Мешкову удар в спину, начав ухаживать за Беллой. Стахов был уверен, что Петр с ней «потянет пустой номер». «Она просто не для него», — решил он категорично и самонадеянно. И Петр будет только благодарен за то, что ему помогли разувериться, выйти из заблуждения.

И все-таки Стахову было не по себе. Уже тогда, когда его вдруг неотвратимо потянуло к этой девушке, он испытал нечто похожее на беспокойство: не вероломство ли он совершает? Но потом, когда Стахов почувствовал, что нравится Белле, а это произошло очень скоро, он забыл и думать о приятеле. Только недолго продолжалось все это…

Стахов энергично мотнул головой: ему неприятно было вспоминать о том, что случилось позже, не хотелось признавать себя виноватым за неожиданный разрыв, не хотелось думать о том, что он совершил едва ли не самую крупную ошибку в своей жизни…

Пришел майор Жеребов с засученными по локоть рукавами — видно, помогал жене по хозяйству. Жеребова считали здесь, что называется, своим парнем. Его совсем недавно выдвинули в «комиссары» — когда был взят курс на то, чтобы заместителями командиров полков по политической части были летчики. А до этого он командовал эскадрильей. С ним офицеры говорили начистоту, спорили, не соглашались, когда он хватал через край. А это иногда случалось, потому что оценки бывали категоричны: это очень плохо! это очень хорошо! Он любил во всем размах. Впрочем, может, за это его и уважали. При нем никто себя не чувствовал стесненно.

— Забьем? — спросил он, хлопнув Саникидзе по спине.

— А почему бы и нет, — обрадовался Стахов возможности отвлечься от своих горестных мыслей, разрядить обстановку. Игра в домино успокаивала.

Сели за стол. Как всегда, с ожесточением стучали костяшками. Разговоры вели на спортивные темы. На досуге эта тема обсуждалась всеми довольно охотно. Проиграл доктор. Это всех рассмешило: он уже успел надеть на себя элегантный с сиреневым отливом пиджак и светло-серые брюки, в которых обычно появляется на сцене. А между «тем, в углу его ждал веник…

За стенкой заплакал ребенок, и Жеребов быстро ушел.

Пока ребята одевались, Саникидзе сидел на стуле, поджав под себя ногу, обутую в ботинок с завышенным каблуком, и бренчал на гитаре песенки Окуджавы.

Стахов, облокотившись о спинку стула, слегка подпевал тягучим, нарочито надрывным голосом. Он всегда дурачился и не очень умело, когда на душе у него скребли кошки.

В дверь постучали, и Саникидзе прекратил игру. Вошел Артамонов и передал просьбу старшины не опаздывать на автобус.

— Разрешите быть свободным? — спросил солдат. Стахов с ног до головы оглядел своего механика.

— Идите, — сказал летчик. Он недолюбливал этого солдата, похожего на мальчишку-переростка, считал его витающим в облаках чудаком.

К проходным воротам, где останавливался автобус, Стахов отправился вместе с Петром. Походка у Мешкова была легкой, подпрыгивающей, он точно футбольный мяч перед собой гнал. Юрий, несмотря на свои длинные ноги, едва поспевал за ним.

Они говорили о новом докторе, Стахову он не особенно нравился, хотя Юрий и любил с ним обсудить какую-нибудь литературную новинку, поспорить. Саникидзе держался слишком независимо, смотрел на летчиков, как на своих подопечных.

— А по-моему, братка, он на пять с плюсом, — возразил Мешков. — Ученый товарищ. Послушал бы ты, что он говорит об анализе личности летчиков. Собирается начать комплекс психофизиологических проверок. Даже тесты грозится ввести — на устойчивость внимания, на утомляемость, на комбинационные способности.

— Мне лично это не страшно, сам понимаешь, — ответил Стахов. — Но быть подопытным кроликом не хотелось бы. И потом, чего этот Гиппократ так ополчился против атлетизма? Разве плохо, когда у человека развиты мышцы и сила?