Юрий Рытхэу - Нунивак

Однажды зимней звездной ночью Таю привез испуганную девушку из соседнего чукотского селения и объявил матери, что это его жена. Рочгына ни слова не знала по-эскимосски и долгое время жила как глухонемая. Когда она научилась объясняться на родном языке своего юного мужа, старинное эскимосское селение переживало пору небывалого расцвета. Никто из жителей Нунивака никогда не мог предполагать, что их скалистая земля, бурное море когда-нибудь заинтересуют странных белых людей, изредка посещавших эти берега. Нашелся среди них даже такой смельчак, который отважился поселиться в Нуниваке, выстроив для жилья небольшой домик, обшитый тонкими дощечками, и торговый дом, сплошь сколоченный из листов гофрированного железа. В первую же зиму ветер с гор унес в море легкое жилище белого торговца и расшвырял железный домик. Но белый торговец не испугался. Он еще раз построился, вогнав своё жилище, по примеру эскимосов, в скалу.

Каждое лето приходили корабли. На берег сходили шумные бородатые люди. Они жевали ароматную резину, обнимали молодых девушек и уединялись с ними в скалах, нависших над жилищами. Зимой девушки рожали крепких рыжеволосых младенцев, которым суждено было никогда не увидеть отцов. У эскимосов появились новые ружья, захрипели и залаяли в нынлю граммофоны. Многие молодые эскимосы нанимались на китобойные суда и возвращались нагруженные заморскими товарами и рассказывали о далеких странах, где люди путешествуют по металлическим полосам, проложенным по земле, и не едят моржовое мясо.

Нанялся однажды на небольшую шхуну и Таю. Судно называлось «Белый медведь», но капитан на нём был рыжий, и голова его казалась всегда покрытой густым мехом красной лисицы. Прежде чем взять на корабль Таю, капитан ощупал его, давя жирными толстыми пальцами мускулы. Он сказал: «О'кэй!» — и послал Таю помогать коку.

Таю думал, что корабль будет охотиться на китов и моржей, и даже взял с собой старый винчестер, оставшийся ему от отца. «Белый медведь» ходил от одного прибрежного селения к другому. Подойдя к берегу, корабль становился на якорь, и на воду спускали маленькую шлюпку. В шлюпку садились гребцы, боцман и на веревке спускали в неё бочонок с дурной веселящей водой. Сгрузив бочонок на берег, шлюпка возвращалась, судно уходило в море.

Когда на землю с моря надвигались летние сумерки, «Белый медведь» снова подходил к берегу. В тихую погоду до уха Таю доносились пьяные голоса и звуки песен. Белые спускали на воду три шлюпки, весело взмахивая веслами, отправлялись к ярангам. Они возвращались нагруженные связками песцовых шкурок, моржовыми бивнями, лахтачьими ремнями, шкурами белых медведей и другим добром, с трудом вырванным у неласковой природы и бурного моря.

Таю не надо было долго думать, чтобы догадаться, какой охотой занимаются белые. Всё у него вскипало внутри, когда он видел самодовольные лица белых, вернувшихся с берега с богатой добычей. Но что мог сделать Таю? Даже удрать со шхуны не было никакой возможности: на ночь его, как ненадежную собаку, запирали в кубрике. А добраться вплавь он не мог — эскимосы, проводящие всю жизнь на море, не умеют плавать… На берег его не брали, опасаясь, что он сбежит или помешает грабежу. Никто с Таю по-людски не разговаривал, на него только покрикивали, а если и крикнуть было лень, делали знак рукой, и Таю должен был сразу догадаться, чего желает белый. Даже самый близкий человек, кок, у которого работал Таю, не считал его за равного и часто забывал накормить. Тогда гордому эскимосскому охотнику приходилось утолять голод объедками, которые давали выбрасывать за борт.

Часто по ночам, когда стихала беготня по палубе, Таю вспоминал родной Нунивак и проклинал тот день и час, когда ему в голову пришла мысль наняться на корабль белых разбойников.

Проходило лето. С севера потянуло холодом ледяных полей, двинувшихся на побережье. «Белый медведь» стал удирать от льдов к Берингову проливу. Иногда по утрам Таю видел белую полоску на горизонте и светлое небо.

Однажды днем «Белый медведь» прошел на виду у берегов Нунивака. Таю видел жилища в скалах, едва заметные с моря, и даже людей, которые вытаскивали байдару на берег. Таю в два прыжка очутился на капитанском мостике и горячо заговорил, мешая скудный запас английских слов с эскимосскими. Он показывал на берег и на себя, умоляя рыжего капитана отпустить его. Но плоское лицо капитана, похожее на медный лист, кривилось в издевательской улыбке. Он крикнул, чтобы Таю убирался вон с мостика. Но эскимос не повиновался его словам. Тогда капитан размахнулся и ударил непослушного в подбородок. Таю показалось, что палуба обрушилась на него.

Очнулся он, когда «Белый медведь» был уже далеко от чукотских берегов. Сырой холодный туман окутал море, цеплялся за мачты и оседал стылой влагой на парусах, пропитывая ткань.

Таю смотрел в сторону родного Нунивака, и слезы, смешиваясь с туманом, падали ему на грудь.

В Номе Таю спустили на берег, сунув ему кое-что из одежды и пять долларов. Обратно на шхуну он не вернулся. Да и хозяева судна, должно быть, тоже были рады, что избавились от него.

Начались скитания Таю на американской земле.

Почти год он работал на золотых приисках, возил на собаках золотоискателей, таких же отощалых и оборванных, как и сам Таю. Когда золотая лихорадка пошла на убыль, Таю вместе с тысячами таких же, как и он, обездоленных отправился к морю в надежде сесть на пароход и отплыть в края, где есть работа и еда. В огромной толпе голодных и разутых безработных Таю познал, что значит содружество людей, у которых единственное богатство — рабочие руки. Здесь никто не обращал внимания на то, что он эскимос. А если и узнавали об этом, то удивлялись недолго, и то только пожимали плечами, как бы говоря: кого только здесь нет!

И верно: здесь, казалось, собрались все — терпеливые китайцы, обугленные навечно солнцем Африки негры, кавказцы с задорным оскалом крепких зубов и большими голодными глазами, ирландцы, шведы, немцы, англичане, высокорослые сухопарые норвежцы — кажется, весь мир собрался сюда искать призрачное счастье в образе желтого тяжелого металла, который Таю довелось видеть только издали.

В Номе Таю встретил на берегу приехавших за товарами эскимосов с острова Инэтлин. Они робко бродили по городу и выменивали пушнину и моржовые бивни на сахар, кофе и табак. При виде соплеменников в груди у Таю заныло, будто белый медведь забрался лапой внутрь и сжал трепетное сердце. Таю наслаждался звуками родной речи, говорил и говорил без умолку, рассказывая о своих скитаниях. Потом он жадно расспрашивал о Нуниваке, и рулевой байдары, кривой эскимос Валтыргин, неожиданно сказал:

— Твой брат Таграт собирается жениться на моей дочери. Ждет только твоего возвращения.

— Значит, мой брат жив! — обрадованно воскликнул Таю. — А что слышно о моей жене Рочгыне?

— Тоже как будто жива, — невозмутимо ответил Валтыргин. — Правда, я их полгода уже не видел: за полгода всё может случиться.

Ах, почему Валтыргин сказал так! Он посеял в сердце Таю тревогу и усилил нетерпение скорей вернуться в родное селение Нунивак.

Через несколько дней Таю вместе с одним из своих спутников в скитаниях по Аляске, чеченом Ахметовым, отплыли на эскимосской байдаре сначала на остров Инэтлин, а оттуда в родной Нунивак.

…Долго плыла байдара на веслах к Нуниваку. Ветра не было, и парус болтался на мачте, как тряпка. До боли в глазах вглядывался Таю в скалистые берега, стараясь различить среди каменных нагромождений свой нынлю.

Когда Таю сошел на берег, ему пришлось подать жене голос, чтобы она узнала его. Рочгына медленно приблизилась к возмужалому, похудевшему мужу и тихо сказала:

— Ты стал совсем другим.

— Я тоже так думаю, — ответил Таю.

Отошли первые радостные дни возвращения, когда Таю видел не сегодняшнюю жизнь Нунивака, а искал прошлое, знакомое — то, по которому он тосковал на чужбине, то, что снилось ему в беспокойных голодных снах на американской земле.

Таю стал замечать нечто отличное от того, что он оставил здесь несколько лет назад. В воздухе было тревожно, как перед бурей. С юга, с запада приезжие люди привозили новости одну удивительнее и невероятнее другой. Одни говорили, что эскимосов с Нунивака собираются переселить чуть ли не в жаркие страны, так как мыс понадобился строителям железной дороги от Аляски до далекой России. Другие, тревожно оглядываясь, сообщали таинственным шепотом: в России не то свалили, не то убили царя. Когда Таю спрашивали, что он думает об этом, морской охотник, ещё не очнувшийся от счастья возвращения, шутливо отвечал:

— Значит, высоко сидел царь, если падение стоило ему жизни…

Таю перестал шутить, когда увидел, как вдруг засобирался и заспешил американский торговец, обосновавшийся в Нуниваке. Он посулил владельцам байдар огромное вознаграждение, если они его перевезут через пролив. Наученный горьким опытом, Таю посоветовал землякам получить плату вперед. Торговцу ничего не оставалось другого, как согласиться с требованием эскимосов.