Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Я с интересом смотрел на норвежца. Ему было больше шестидесяти лет, но он держался на ногах как боксер. Олаф Кнудсен был лучшим гарпунером Норвегии. За его плечами — огромный опыт, уйма наблюдений и отличное знание моря. Среди китобоев «Тайфуна» Кнудсен отличался молчаливостью, зоркостью глаз и сосредоточенностью опытнейшего охотника. Несмотря на качку, он твердо стоял на ногах, как бы слившись с кораблем. Издали казалось, что гарпунер и китобоец — одно целое. Норвежец быстро ощупал меня маленькими, слегка красноватыми глазками и отвернулся.

В полной готовности стояли на своих местах и остальные китобои. Даже те, кто был свободен от вахт, несмотря на ранний час, торчали па палубе. Всем хотелось видеть охоту на первого кита в этом сезоне.

Я спустился с мостика и, стараясь не показать свою неловкость, с видом заправского моряка полез по вантам к наблюдательной бочке. Заняв место Чубенко, спустившегося «размять ноги», я разложил на коленях блокнот, фотоаппарат и секундомер. Обязанности мои пока были несложные. С момента появления кита я должен был фотографировать, засекать время и все фиксировать: появление кита у поверхности, примерную высоту фонтана, продолжительность пребывания на поверхности и под водой, интервалы между первым и следующими фонтанами и так далее.

Самая тяжелая работа предстояла на борту «Аяна»: анатомический обмер, взвешивание, описание приемов и способов разделки китовых туш, исследование желудка и внутренних органов. Работа эта, конечно, изнурительная и скучная… Но что же делать?

Записки знаменитых китобоев Вильяма Скорезби, капитана Ингебригтсена, Эндрюса и труды английской антарктической экспедиции на «Дисковери» были очень интересны, но практического значения для советских промыслов не имели. Правда, были еще записки капитана шхуны «Карлук» Бартлета, записки Ф. Литке, В. Стифансона и капитана Беннета, а также работы Вериго—Катковского и некоторых других советских биологов. Материалы очень ценные, но не исчерпывающие всех проблем китоловства.

Мне нужно было добыть как можно больше материала, который мог быть получен лишь на основе терпеливых и тщательных наблюдений. Эти материалы впоследствии послужили бы основой и для составления промысловой карты. Ведь ради этого я надолго расстался с женой, институтом, друзьями и любимой библиотекой.

Как они там, мои друзья и жена, которая всегда боится, чтобы я не простудился?

А если бы она увидела меня сейчас сидящим в бочке у вершины мачты, раскачивающейся как маятник?

И мне вдруг отчетливо вспомнилось ее заплаканное лицо, вспомнилось, как она некоторое время шла рядом с вагоном, держась за окно, у которого я стоял. Как не хотелось мне в эту минуту уезжать! Именно в этот момент, когда поезд отрывался от перрона Ярославского вокзала, мне нужно было сказать ей самое главное, что не было сказано в вокзальной сутолоке, где, как всегда, говорятся незначительные слова. Поезд, потом пассажирский пароход, а сейчас китобоец увозили меня все дальше и дальше от нее. И, как это всегда бывает, чем дальше путь, тем ближе и милее становится все, оставшееся дома. Да, именно так! Все дурное забывается и кажется незначительным, случайным. И я думал о жене хорошо, и ничто не отвлекало меня от этих мыслей, даже тяжелые вздохи боцмана Чубенко, ожидавшего, когда я наконец покину бочку — его боевой пост.

А между тем с юга внезапно наплыли тучи и закрыли солнце. Олаф Кнудсен, переминаясь с ноги на ногу, отвернулся от пушки. Капитан ушел в каюту, его место на мостике занял штурман Небылицын.

Киты не появлялись. Не было их видно и позже. Несколько часов мы с боцманом попеременно сидели в «вороньем гнезде».

В полдень мимо китобойца пронеслась стая косаток; у китобоев загорелись глаза. Косатки стремительно прошли впереди корабля и скрылись в морской пучине.

Обычно появление косаток, или, как их называют китобои, китов–убийц, вызывается близостью китов, на которых косатки иногда охотятся. Но на сей раз это была, видимо, лишь очередная разведка, более стремительная, чем наша.

К обеду погода испортилась. Небо заволокло тучами, вода стала зеленой, и на волнах появились барашки. Южный ветер загудел в вантах. Китобоец стал черпать бортом воду.

После обеда вахтенный матрос передал мне, что капитан просит зайти к нему.

Я застал Кирибеева за письменным столом. При моем появлении он быстро спрятал в кучу лежавших на столе бумаг небольшой, размером со школьную тетрадь, портрет, на котором, как я успел заметить, была изображена женщина. Покраснев как мальчишка, он повернул ко мне смущенное лицо и сердито сказал:

— Надо стучаться, молодой человек!

— Стучаться? Но я, кажется, вошел с вашего разрешения?

— Кажется, — проворчал Кирибеев. — Здесь всем все кажется! Штурману кажется, что он капитан, механику кажется, что нет ничего важнее вытачивания игрушек из зубов кашалота… Кнудсену кажется…

Он быстро встал из–за стола.

Я не слышал, что он говорил дальше. Китобоец качнуло, и бумаги, которыми Кирибеев прикрыл портрет, соскользнули. Я увидел отличную миниатюру в легкой рамке из темной карельской березы.

Кирибеев остановился.

— Куда вы смотрите?!

Он накрыл портрет ладонью. Но тотчас отнял руку и, как бы стыдясь своей вспышки, сказал:

— А впрочем, смотрите. Это моя жена… То есть бывшая жена…

Он отошел от стола, набил трубку.

— Садитесь! Не обижайтесь, у меня дурной характер. Он приносит мне много неприятностей. Но это чепуха!.. Вы же не девочка, чтобы обижаться на такие вещи.

— Я вас позвал, чтобы сказать вам, вернее — попросить вас завтра посидеть у себя в каюте. Этот чудак Кнудсен считает, что, когда на борту пассажир, охота не удается.

— Но, капитан, — начал было я, — вы же разумный человек! Вы–то не верите в эту чушь?

— Не верю, профессор. Не верю! Но когда идет охота, хозяин на судне — гарпунер. Кроме того, не забывайте: Олаф Кнудсен — лучший китобой мира, и мы ему платим золотом не только за то, что он лучший китобой, но и за каждого убитого кита. Ну что вам стоит один день побыть в каюте? Вот когда он убьет первого кита, начинайте свое дело.

— Хорошо, — сказал я, — пусть будет так!

Кирибеев с облегчением вздохнул. Он, видимо, не ждал, что я сдамся так быстро.

— А вы славный малый, профессор. — Он улыбнулся. — Вы мне нравитесь. Я думаю, мы с вами поладим. Скажите, нет ли у вас…

Стук в дверь не дал ему докончить.

— Войдите! — крикнул он с досадой.

В дверях появился штурман Небылицын.

— Простите, — сказал он, смутившись. — Я помешал?

— Да! — ответил Кирибеев с откровенной грубостью.

— Простите еще раз, — сказал штурман с подчеркнутой мягкостью в голосе и плохо скрываемой неприязнью в глазах.

— В чем дело? — оборвал его Кирибеев.

— Надвигается густой туман, — сказал Небылицын, — и я хотел бы знать…

Кирибеев подошел к иллюминатору, рывком отдернул занавеску. Густой полосой туман стлался по воде и поднимался вверх, закрывая горизонт.

Туман на море даже у самого опытного моряка вызывает страх, ни с чем не сравнимый. Сколько кораблекрушений, морских трагедий произошло в то время, когда моряков настигал в море туман! Особенно страшен туман там, где много отмелей, подводных камней и островов. Каждый опытный моряк предпочтет свирепый шторм, когда от дикого ветра вода разбивается в пыль, туману.

Нужно было принять решение. Собственно, только два решения были возможны: либо укрыться в ближайшей бухте, если путь к ней еще не отрезан туманом, либо взять курс мористее, то есть пройти дальше в море, где нет мелей и островов. Третьего выхода не было. Это понимал даже я — человек, не искушенный в мореплавании.

Обувшись, капитан снял с крючка стеганку, сердито задернул занавеску и бросил нам:

— Ступайте! Я сейчас приду.

Мы вышли. Небылицын оглянулся и тихо, почти шепотом, заговорил:

— Черт знает, что он там думает! Сейчас нужно уходить дальше в море, иначе мы напоремся на остров Уташуд. Эх, если бы я был капитаном! Вы еще не знаете этого самодура. Он слывет за лучшего капитана Дальнего Востока, но это же миф. Пыль в глаза пускает. Вы человек новый… С виду здесь все как будто хорошо. Можно подумать, что матросы его обожают; но, случись несчастье, они первые бросят его. Да, да!.. Не смотрите на меня так!.. Этот деспот только и держится силой да панибратством, но его не любят, просто запуганы им. Старший механик — опытный моряк, он видал виды, и то не выходит из своей каюты, не любит и боится капитана…

— К чему вы это мне говорите? — спросил я с раздражением.

— Ну конечно, — воскликнул он, — я так и думал: он покорил и вас… Вы еще узнаете его.

Я не ответил.

— Вы думаете, — продолжал Небылицын, — что все это я говорю из зависти? Я не тщеславный человек. А вот он! Я сказал бы…

— Штурман! — раздался за нами бас Кирибеева. Небылицын мгновенно стал пунцовым.