Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы)

Я насторожился. А Лада продолжала деланно-бес­печно:

— Я ее прогнала.

— Что она тебе наговорила?

— Да она, по существу, и не успела ничего наго­ворить.

— Это страшная девица, страшнее самого Хохлова.

Лада медленно повернулась ко мне и сказала ис­кренне:

— Родной мои, зачем ты оправдываешься? Неужели ты думаешь, что я могла бы поверить в эти сплетни? Если бы ты полюбил Настю или Дусю, то не позвал бы меня. Слава богу, тебя-то уж я знаю.

Я зарылся лицом в ее ладони и, задыхаясь от горя­чего запаха земляники и хвои, сказал:

— Я сразу понял, что ты чем-то огорчена.

— Ах, глупости. Просто было неприятно от сознания, что есть еще такие люди. И если бы я не поделилась этим с тобой, мне было бы тяжело... Она и тебя дони­мала?

— Да.

— Бедный ты мой, как будто на тебя было мало одного Хохлова.

— С Хохловым проще. Хохлов для меня — враг. А ведь эту девицу нельзя назвать врагом. Она высту­пает на собраниях, в кино сидит рядом с нами и красит губы такой же губной помадой, как и ты... А вместе с тем она тоже мешает нам спокойно жить.

— Очевидно, потому мне и было это обидно.

— Ты не расстраивайся. Наши люди со временем покончат и со сплетниками, и с анонимщиками, и с кля­узниками.

— Ты прав. Чтобы построить самое справедливое общество на земле, надо много выдержать боев — и самых разных.

— Помнишь, как в песне, которую мы пели в дет­стве: «И вся-то наша жизнь есть борьба, борьба!»

— Да. А вы тоже пели эту песню?

— Пели, Ладочка, пели.

Через день, вернувшись с работы, я заметил, что Лада хитро поглядывает на меня.

Она ходила по комнате, накрывая на стол, и беспеч­но напевала песенку.

Когда обед подходил к концу, она спросила:

— Слушай, Саша, очевидно, в школе ты числился в вундеркиндах?

— Нет. А что?

— У меня такое впечатление, что до войны твои портреты печатали в газетах каждый день.

— Ах, ты об этом? Ну, как же. У меня полон чемо­дан вырезок.

— Ну, тогда все понятно,— вздохнула она прит­ворно.

Продолжая есть, я поглядел на нее и спросил:

— Тебе хочется полюбоваться моими портретами?

— Да нет, зачем, когда ты сам передо мной.

— А то я хотел съездить на дрезине в город—взять в камере хранения мой чемодан.

— Слушай, притворщик, ты в самом деле ничего не­знаешь?— рассмеялась Лада.

— В каком смысле?— спросил я осторожно.

Она бросила вилку, вскочила со стула и повернула мою голову к простенку. Там висела вырезанная из га­зеты фотография, на которой я узнал себя.

Продолжая начатую игру, я сделал вид, который должен был говорить: «Для меня это дело привыч­ное», — и сказал равнодушно:

— Фотограф неважный. Видно, что дискобол ему по­зирует.

— Ах, хвастун ты этакий!— воскликнула она.

Я продолжал вести себя так, как будто это меня не­касалось.

— Ну, прочитай, прочитай, —сказала она.— Вижу, тебе не терпится.

Она выдернула кнопку, расправила вырезку и про­тянула мне. Я отыскал абзац, посвященный моим ре­кордам, и прочитал его, затем прочитал весь отчет о соревнованиях и посмотрел на Ладу. Казалось, что она довольна больше меня.

— Удовлетворен?— спросила она, глядя на меня сияющими глазами.

Я задумался. Пожалуй, для ее настроения было не­так-то уж много оснований. Конечно, приятно видеть свой портрет в газете. Но рекорды могли оказаться лучше... Да и как им далеко до всесоюзных!

Я сказал об этом Ладе.

— Чудак! Главное, что ты добился своей цели. Ведь тебе предсказывали остаться инвалидом на всю жизнь... Ну, а насчет всесоюзных — все в твоих руках.

Она была верна себе — поддерживала меня.

— Помощница ты моя,— сказал я, кладя вырезку на стол, и взял Ладу за руку.

— Ты что задумался?— спросила она, взъерошив мне волосы.— Правда же, все в твоих руках. Тебя признали. У тебя сейчас будут помощники получше меня. Ты най­дешь настоящих тренеров, литературу и все, что тебе надо.

Я вспомнил желчного худого судью и усмехнулся.

Но Лада оказалась дальновиднее меня — через не­делю меня вызвали к телефону. Это была женщина, которая возглавляла соревнования,— как я узнал поз­же, председатель областного комитета физкультуры.

— Что же это вы исчезли, Александр Николаевич? — сказала она. — Мы включили вас в сборную, которая поедет на всесоюзные соревнования. Вам надо срочно приехать в город.

Мне было совестно идти с этой просьбой к дирек­тору, но он снова встретил меня радушно и пообещал дать отпуск.

Дальше все начало развертываться молниеносно. Я оказался в Москве на стадионе «Динамо», высмотрел настоящих метателей, познакомился с тренерами, занял шестое место по диску и девятое по ядру и неожиданно для себя был включен в предварительный список сбор­ной СССР. Мое имя снова промелькнуло в газетах. Областной комитет физкультуры предложил мне переехать в город, пообещал тренерскую работу и квар­тиру.

Домой я вернулся немножко ошалелым.

Однако Лада встретила все это, как должное. Но о переезде сказала с сомнением:

— Думай сам. Только ведь ты инженер, кончал институт. Есть ли смысл менять любимую работу на должность инструктора физкультуры?

Я возразил осторожно:

— Но тебе бы хотелось жить в городе?

Она посмотрела так, словно видела меня впервые, и сказала холодно:

— Какая разница? Ведь я же и здесь с тобой.

— Там тебе будет легче учиться.

— Не понимаю,— произнесла она сердито,— ведь тебе не помешал Быстрянстрой победить всех живущих в городе?

Радуясь ее поддержке, я подумал, что и сам бы не смог расстаться со всем, что давно мне стало родным, И хотя меня засыпали вызовами, звонили по телефону, я отказался покинуть Быстрянку.

Не знаю, может быть, моя спортивная биография и замедлилась из-за этого, но ведь в нашей стране мож­но заниматься спортом в любом уголке, где бы ты ни жил. Условия для этого государство создает все. Я вскоре же почувствовал это на себе: в декабре коми­тет физкультуры, смирившись с моим упрямством, выз­вал меня на сбор. На этот раз я столкнулся здесь не с тем желчным человеком, который гордился своим ре­кордом десятилетней давности, а с иными людьми. Мы подружились с тренером спортивной школы молодежи Иваном Ивановичем Кирилиным, пятидесятилетним май­ором в отставке. В прошлом разносторонний спортсмен, он был замечательным воспитателем. В первый же день сбора он пригласил меня к себе домой, и на протяже­нии месяца мы провели немало вечеров за разговорами. Своим участием в моей судьбе он напоминал мне Калиновского.

Кирилин согласился со мной, что рекорды мои боль­шой цены не представляют.

— Тебе просто повезло, Саша,— сказал он.— Я здесь человек новый, как и ты, но успел поинтересоваться, почему так низки все областные рекорды по легкой атлетике. Дело в том, что до войны здесь было поваль­ное увлечение футболом и коньками. Для этого выпи­сывали хороших тренеров и даже привозили спортсме­нов. А вот диском, бегом или прыжками не занимались совсем. Сейчас приходится преодолевать эту беду. Однако с тренерскими кадрами до сих пор плохо. На­стоящего тренера ты и теперь не найдешь. Твое счастье, если попадешь в сборную СССР. Там тебе помогут ра­зобраться в ошибках. А пока будем вскрывать их общи­ми усилиями.

Я не обратил внимания на его последние слова. И только позже, видя, что всем, кроме меня, он дает конкретные задания, я попросил его:

— Иван Иванович, вы не стесняйтесь, указывайте мне на ошибки.

Он задумчиво почесал переносицу, помолчал, потом признался:

— Видишь, Саша, в чем дело. У тебя какой-то непо­нятный стиль, и я боюсь тебя отучить от него, так как он дает неплохие результаты. Я знал до этого два стиля: финский и американский. Финский — размашис­тый. Американский — выход в поворот на кривосогнутых ногах. А у тебя все перемешалось. Да плюс ко все­му этот скачок. Очевидно, какой-то свой стиль полу­чается. Надо просто его разучивать. Давай уж будем искать вместе.

Как-то он заявил:

— Ноги у тебя хороши.

Я возразил, пошутив грустно:

— Вы несколько преувеличиваете, как сказал Марк Твен, когда ему сообщили о его смерти...

Сняв туфлю, я дал потрогать зубья пилы на моей пятке. Осмотрев ее, Кирилин произнес удивленно:

— Так вот ты почему хромаешь, когда утомишься? Как же ты вообще метаешь? Каждому мало-мальски сведущему человеку известно, что работа ног опреде­ляет скорость вращения корпуса, а отсюда и силу за­вершающего броска. Ритм, темп — все зависит от ног.