Всеволод Кочетов - Секретарь обкома

Его подбрасывало на пружинах. Он сидел, засунув руки в карманы кожаного, «командировочного», черного пальто, сохранившегося с войны — на уголках воротника ещё видна была стежка от споротых петлиц, смотрел вперед сосредоточенно. Лаврентьев и Костин вполголоса разговаривали позади, он их не слышал. В мыслях все перемешалось — и эта ужасная история со смертью Сашеньки, и уйма проблем, связанных с дальнейшей жизнью и судьбой Шурика, — Соня звонила вчера, что Александр ни за что не хочет отдать Павлушку, что Павлушка для него сейчас всё, что осталось ему от Сашеньки, он с этим расстаться не может. Личное врезывалось в раздумья над предстоящим докладом Василия Антоновича. А пораздумывать было о чем. После недавней ликвидации МТС далеко не все колхозы повели себя, как надо. Одни нахватали, накупили машин столько, что на целый район бы пришлось, и, конечно, машины у таких простаивают. Другие, желая побольше раздавать денег на трудодни, всячески изворачивались, чтобы вовсе не покупать машин, да вот и не справляются с посевной. Иные избегают отдавать свои машины в ремонт на государственные ремонтные станции, ремонтируют сами, своими средствами, ремонтируют плохо, кустарно, неквалифицированно. Кое-где ослабла забота об агротехнике, о научном ведении земледелия. Агрономы из таких хозяйств поразбежались кто куда. Все это надо преодолевать, преодолевать терпеливо и так, чтобы организационно-структурные неувязки не мешали плановому ходу работ в колхозах и совхозах.

Дорога шла на юго-восток. Солнце светило прямо в ветровое стекло, в лица. Майский день начинался ярко и празднично. Слепяще вспыхивала вода на дороге, в канавах, в ямах, из которых брали когда-то торф. Веселая, бодрая зелень пробивалась из черной торфянистой земли; зеленели кривые березки на болотах; завидев машину, настороженно и недовольно подымали свои сердитые хохолки чибисы и, взлетая, пронзительно и грустно кричали. На окрестных высотах тихо стояли деревни; вокруг них, по косогорам, голубыми дымками дымили тракторы; ветер гладил по шерстке зеленую щетку пошедших в рост озимых хлебов. Навстречу по дороге, что корабль, переваливаясь с боку на бок, гоня носом мутную волну, шел тяжелый грузовик, за ним тащились второй и третий. В кузовах каждого из них, держась за верх кабинки, стояли и пели девчата; ветер рвал с их разметанных желтых волос цветные платки.

Бойко посторонился, пропуская колонну. Василий Антонович отворил дверцу, высунулся, стал махать рукой, чтобы встречные остановились. Последний грузовик затормозил.

— Чьи машины, товарищи? — спросил Василий Антонович.

— Колхоза имени Фрунзе! — чуть ли не хором ответили ему женщины.

— Куда и зачем едете?

— На станцию, за минеральными удобрениями!

— Желаю успеха. Привет вашему председателю. У вас Зубавин председателем?

— Зубавин. Илья Григорьевич!

— Ну вот, привет ему. Непременно.

— Передадим, товарищ Денисов. Не беспокойтесь. А к нам-то заедете, или как? Может быть, мимо?

Грузовик, рыча, поплыл догонять ушедшие машины. Тронул с места и Бойко. Денисов улыбался. Ему было приятно, что его узнали. Какая-нибудь из этих певуний была на областном слете передовиков; может быть, в кинохронике видели. Мало ли где. Да и в колхоз он приезжал. Давненько, правда, — в позапрошлом году, когда только что стал секретарем обкома. Они правы: да, мимо, мимо. Колхоз имени Фрунзе — хороший колхоз. Особых забот он уже не требует, прочно стоит на ногах. Едешь обычно только туда, где дело не клеится, где отстают, не справляются, где нужна помощь. А жаль, жаль, — почему бы не полюбоваться на хорошую работу, на людей, которые обрели уверенность в себе, в своих силах, которые плохо работать и плохо жить уже не могут? И в самом деле, не завернуть ли к фрунзенцам? — возникло желание. Нет, пожалуй, нет, время дорого, путь дальний и плохой. В другой раз, пусть поспокойней станет, пусть поубавится габот.

Солнце уже двинулось вниз, когда, преодолев песчаные зыби в живописном лесу из могучих, как бронзовые колонны, вековых сосен, выехали на крутой высокий берег реки. Речка, правда, была пустяковая. Внизу, под обрывом, через нее на тот, низменный, берег был перекинут дощатый мостишко. Но береговой обрыв вздымался так внушительно, что можно было предположить, будто он служил когда-то берегом большой многоводной реке.

За рекой, за мостом, к которому, сползая с обрыва зигзагами, вела проселочная дорога, лежало большое селение. За ним, далеко по равнине, тянулись поля, луга, сенокосы, — до черных лесов на горизонте. А на обрыве, располагаясь в линию вдоль него, над рекой, стояло другое большое селение. Заречное село так и называлось — Заречье. Село над обрывом именовалось Заборовьем, потому, должно быть, что ехать к нему надо было через только что оставленный позади вековой сосновый лес, через бор. Речка Жабинка не только разделяла угодья двух селений — Заборовья и Заречья. Она служила границей и для двух областей — Старгородской и Высокогорской.

Остановились на минутку над обрывом, вышли из машины. Запах леса, воды, полей — весны был такой густой и могучий, что от него, как от вина, подламывались ноги. Опуститься бы на молодую травку, откинуться на спину и, как бывало в детстве, смотреть, смотреть в небо, следить за плывущими в неведомое белыми парусниками высоких медленных облаков, раздумывать, мечтать…

Было так, было лет сорок назад в большом селе Ополье, где родился Василий Антонович, возле станции Веймарн на дороге Петроград — Нарва. Удерешь за кладбище к лесу, лежишь и смотришь в небо, — смотришь и мечтаешь. Мечты казались пылкими, несбыточными. Но думалось ли маленькому лобастому Ваське, который с интересом, с почтением и удивлением смотрел своими серыми сердитыми глазами на каждого приезжающего из города, на каждого «представителя», думалось ли ему в ту пору, что вот когда-то и он сам станет «представителем»?

— Знаешь, Василий Антонович, — Лаврентьев широко развел руки, чтобы побольше лесных ароматов вместила его грудь, — бывало, ляжешь на травку и смотришь в небо. Интересно получалось: будто ты летишь, падаешь в эту синеву. Не она над тобой, а ты над нею. Чего ты смеешься?

— Я не смеюсь, я говорю: летишь в нее и раздумываешь. Так, что ли?

— Абсолютно точео. А ты откуда знаешь?

И засмеялись оба, отлично понимая друг друга.

В селе их никто не встретил: о приезде они не предупреждали. Но едва машина остановилась перед правлением колхоза, тотчас стал собираться, сходиться народ. Оповещенный кем-то, пришел вскоре и председатель, представился:

— Сухин. Иван Савельич.

— Денисов, — назвал себя Василий Антонович, подавая руку. — А это товарищ Лаврентьев… Это товарищ Костин…

— С товарищем Костиным мы хорошо знакомы. А товарища Лаврентьева кто в области не знает?

Сухин улыбнулся. Но настороженное выражение с лица его не сошло. Василий Антонович догадывался почему: работает первый год, руководитель молодой, опыта ещё немного, зачем нагрянули два секретаря обкома да заведующий отделом — не знает, особого добра от такого наезда не ждет; ждет поди проработки, накачки, подтягивания подпруг.

— Может, чайком угостите, Иван Савельевич? — Василий Антонович решил сразу разрушить стену официальности. — Весь день голодные едем. А воздух у вас чудесный, лучше всяких аппетитных капель.

Сухин оживился.

— Пойдем ко мне или в столовую?

— В столовую лучше, — сказал Костин. — Чего твою хозяйку беспокоить. Она же у тебя больная.

— Поправилась, товарищ Костин. Операцию зимой сделали, и поправилась, совсем здоровая стала. Это её аппендицит мытарил. Хронический.

Все-таки пошли в столовую. И Василий Антонович и Лаврентьев посчитали, что так лучше будет. Они по опыту знали, что их приездом взволнуется все население колхоза, что многочисленные желающие посмотреть на представителей, обкома в дом к Сухину не вместятся, будут давка и духота и хозяевам беспокойство.

И не ошиблись, конечно. В столовую, где им подали щи и макароны с мясом, мало-помалу набилось человек сто, большинство мужчины, но были и женщины; ребятишек — кто-то стоял в дверях и не впускал, они заглядывали в распахнутые окна.

Василий Антонович и Лаврентьев, расспрашивали о ходе сева, о том, как перезимовали животноводческие фермы. Их, в свою очередь, расспрашивали о международных делах — хотя и радио в колхозе есть, но услышать про такие дела от секретарей обкома — источник вроде поавторитетней; расспрашивали про всяческие слухи, которые какими-то силами всегда разносятся по дорогам страны Василий Антонович любил разговоры с людьми. Это были крутые разговоры, без дипломатических уверток, прямые, открытые. Ты открой свою душу, и перед тобой душу откроют.

Что касалось посевной, то в Заборовье зерновые посеяли, кончают сажать картошку. Задержка с чем? — с овощами. Овощеводческое дело механизировано плохо. Все вручную да вручную. А как у соседей, за рекой? Так же, Василий Антонович, точка в точку. А с чего бы иначе быть? Земля — не лучше, не хуже. Климат? Один климат. Люди? Да у нас есть такие, что живут там, а работают здесь: ветфельдшер за рекой снял квартиру; а есть, что живут здесь, а работают там: две учительницы. Одинаковые, в общем, люди.