Тамада - Хабу Хаджикурманович Кациев

Под вечер «эмка» подвезла Жамилят к правлению колхоза «Светлая жизнь», длинному дощатому зданию, вторую половину которого занимал магазин потребительской кооперации. До войны правление было на другом конце аула, за рекой, в двухэтажном доме из туфа, с большими окнами и палисадом. Во время оккупации в нем разместился фашистский гарнизон, человек сорок солдат. В одну из претемно-темных ночей здание взметнулось к небу, вознося туда души всех сорока оккупантов. Их партизанская группа очень гордилась этой боевой операцией. После взрыва от здания в буквальном смысле не осталось камня на камне.

Вошла в правление: замусоренный обрывками газет и окурками коридор, выкрашенные темно-коричневой краской двери комнат заперты. Ни души. Не у кого спросить, где председатель. Решила зайти в магазин: возможно, там кто-либо знает, где найти колхозное начальство. Но магазин тоже закрыт, на двери амбарный замок величиной с овечью голову. Огляделась. Возле рассыпавшейся от времени каменной ограды, которая окружала ближайшую саклю, стояли две старушки.

Поздоровавшись с ними, Жамилят поинтересовалась, где можно найти председателя. Но вопрос ее оказался для старушек настолько сложным, что те решили промолчать, с любопытством разглядывая капроновые чулки на ногах городской особы. Наверное, впервые видели такие, совсем прозрачные, будто и нет на ноге чулок. Неожиданно одна из старушек выкинула вперед корявую, как корневище, руку, указывая пальцем куда-то за спину Жамилят.

— Вон идет наш председатель Али. Спеши, а то уедет.

Высокий, немного сутулый человек в зеленой, армейского покроя фуражке, в суконной гимнастерке, левый, пустой, рукав которой был просунут под ремень, и таких же брюках, вправленных в запыленные кирзовые сапоги, шел по улице к правлению. Не узнав Жамилят, хотел было пройти мимо, но она остановила его:

— Салам, Али.

Пристально взглянув на нее, Али радостно шагнул навстречу:

— Салам, Жами! Давненько не виделись. Я рад, что ты у нас... приехала к нам. Была у родителей?

— Шла как раз к ним и вот встретила тебя. Ты мне нужен. Я ведь здесь по делу. В командировке. А ты за лето очень изменился, Али, — глядя на его болезненно одутловатое лицо, сказала Жамилят.

— Ты по какому именно делу к нам, Жами? Или это секрет? — словно не слыша последних слов и хмурясь, спросил Али.

— По поручению обкома.

— Вот как?

Ответила, что у нее нет ни от кого никаких секретов. Приехала познакомиться с положением дел в колхозе и сообщить секретарю обкома свои выводы, а кроме того, провести среди колхозников разъяснительную работу о постановлении сентябрьского Пленума. Уже побывала в бригадах у животноводов и полеводов. И, глубоко, с горечью вздохнув, добавила, что и раньше много нелестного слышала о колхозных делах, но то, что увидела собственными глазами!..

— Понятно, — кивнул Али и натянуто улыбнулся. — Пойдем в правление, там и поговорим. Неужели все у нас так уж плохо? Многие совсем другого мнения. Ходят слухи, будто женский глаз зорче мужского. Может, потому тебя и прислали сюда, Жамилят?

В его голосе звучали снисходительно покровительственные нотки с долей ядовитой иронии, словно перед ним был не специалист, к голосу которого прислушивались сотни людей в городе, а одноклассница, девчонка, какой Али ее знал в детстве и с которой с детства привык разговаривать таким вот небрежно-покровительственным тоном.

В кабинете, куда они вошли, стоял застарелый запах табачного дыма, стол завален бумагами, на окнах нет штор, на подоконнике пустой кувшин с отколотой ручкой, вдоль стен ряды стульев с откидными сиденьями, намертво скрепленные друг с другом. Стулья, вероятно, перекочевали сюда из клуба, который давно на замке, ввиду ветхости предназначенного для него здания. И оттуда же, конечно, эта сделанная маслом копия с картины Айвазовского «Девятый вал». И, будто угадав, о чем она подумала, председатель подтвердил ее мысль, кивнув на картину:

— Из клуба. Там потолок течет, на картину дождь каплет, так я ее сюда перенести велел.

— А когда и этот потолок потечет, куда картину денете?

Али с недоумением взглянул на потолок

— О чем ты?

— Скоро и эта крыша прохудится, а латать-то ее чем будешь? Я говорю в переносном смысле.

И заговорила о том, что накипело в душе. Колхоз перед государством в долгах, как в шелках. Хозяйство в запустении, колхозники почти ничего не получают на трудодни. Пьянство, грубость со стороны руководителей хозяйства. Как они разговаривают с людьми? Сама была свидетельницей, как один бригадир выдавал наряды. Почему такое отношение к людям? А может, этот бригадир берет пример с председателя? Ведь на него, на Али, со всех сторон жалобы: резок, слова поперек не скажешь, бывает, обругает человека ни за что ни про что...

— Я... Теперь ты и про меня? — Вскочив, Али заходил по комнате, половицы скрипели под его сапогами, точно давно не смазанные оси арбы.

А она продолжала, стараясь говорить как можно спокойнее. Плохо ли, хорошо ли, но все же кое-какие помещения для скота есть. Для скота. А скотоводы? На пастбищах у них нет крыши над головой, от холода и дождя выручает лишь бурка.

Обида терзала Али: видите ли, она взывает его к совести. Неужели не понятно, что от него многое не зависит. Разве он не желает благосостояния своим колхозникам? Но есть обстоятельства, с которыми волей-неволей приходится считаться. И все тут.

А она все говорила и говорила:

— Али, мне кажется, ты разуверился в самом себе, в людях, которыми руководишь. Окружил себя какими-то сомнительными личностями, вроде Салмана. Я видела его сегодня, да, да. Ну и тип! И сам ты опускаешься все ниже и ниже...

У Али росло и росло раздражение. Чего хочет эта женщина? Скажи ему подобные слова мужчина, он не удержался бы и вспылил, надерзил, не стал бы смотреть на то, какое должностное лицо перед ним, будь хоть сам секретарь обкома. Возможно, его поведение вышло бы ему боком — и все равно бы Али не стерпел! Но перед ним сидела женщина. Горожанка, которая ни черта не смыслит в председательском деле. И потому, совладев с собой, сказал лишь с ухмылкой:

— Хотел бы я видеть тебя, сестра моя, на моем месте!