Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

Но тут неожиданно поднялась всегда тихая тётя Даша. Большая, грозная, она двинулась на мужа, выкрикивая обрывки фраз:

— Недоучкой?.. Не бывать… Понял?.. Родной сестры…

Она всхлипнула и громко заплакала. А высокий Далецкий вдруг съёжился, поник и стал удивительно похож на мышь, когда она, присев, грызёт кусочек сахару, держа его передними лапками.

Через год Виктор всё же поступил на завод, — и потому, что не в силах был, не мог оставаться в стороне от всего, чем жила в эти дни страна, и потому, что ни в чём не хотел зависеть от Николая Касьяновича.

В тот самый вечер, когда Виктор отдал свой первый заработок тёте Даше, наступила резкая перемена в их отношениях с Далецким. Не Дослушав рассуждений Николая Касьяновича о пользе умеренного питания, наставительным тоном говорившихся в потолок, он вышел, громко хлопнув дверью…

Только в праздничные дни, когда являлись гости, стороны заключали негласное перемирие.

Тётя Даша приходила к Виктору на кухню, обнимала его за плечи и тихо уговаривала:

— Ну, посиди, Витенька, потерпи… Немного хоть побудь… Людей стыдно…

И Виктор шёл за ней в комнату, где, он знал, собралась всё та же извечная компания. Грузный, похожий на медведя Митрофанов, который, казалось, весь покрыт был волосами, — они мохом покрывали руки, завиваясь колечками, лезли из ушей, из ноздрей. Жена Митрофанова, не в пример мужу хрупкая, похожая на старую гипсовую статуэтку, с застывшей на лице обиженной гримасой. Третьим был Аркадий Леопольдович, с лысой яйцевидной головой, в пенсне, чёрная ниточка от которого была закинута за ухо. Время от времени он доставал из кармана большой клетчатый платок, трубно сморкался, прятал платок обратно, предварительно аккуратно сложив его, на что жена Аркадия Леопольдовича, худая, мелко завитая, в чёрном, пахнущем нафталином платье, всегда говорила с укоризной: «Кашик!» Последней, запыхавшись, громко стуча лакированными туфлями на непомерно высоких каблуках, впархивала Верочка, Вера Степановна, особа лет сорока, с ярко накрашенными губами, неестественно длинными слипшимися ресницами, имевшая какое-то отношение к театру, какое именно — Виктору было неизвестно.

— Я с вами, я с вами! — кричала Верочка Митрофанову, и жена того, бросив на Верочку откровенно ненавидящий взгляд, отодвигалась от мужа.

— Ну, дай бог, не последнюю, — как обычно, басил Митрофанов и, чокнувшись в первую очередь с Верочкой, тянул волосатую руку к Виктору: — Молодой человек!..

За первой рюмкой следовала вторая, третья, и завязывалась беседа, чуть не слово в слово повторявшая те, что были в прошлый и позапрошлый раз.

— Нет, каков мерзавец этот Михайлов! Оторвал-таки премию! — восклицал Аркадий Леопольдович и лез в карман за платком, отталкивая локтем жену, укоризненно шептавшую: «Кашик!»

— Он и Галкиной устроил, поверьте, — обиженно поддакивала жена Митрофанова.

— Злоупотребление служебным положением, — пришептывал Николай Касьянович.

— Хо-хо-хо! — грохотал Митрофанов. — Да у них с Галкиной, знаете что? Захожу я к нему в кабинет, а они…

— Я уйду, прекратите, я уйду! — дёргала за рукав его Верочка и… не уходила.

Ещё рюмка, и ещё одна, и голоса становились всё громче, воздух словно накалялся, и Виктор, не замеченный никем, выбегал из комнаты, где ему было тягостно, душно, непереносимо мерзко. Он с облегчением вздыхал, когда до слуха доходил, наконец, бас Митрофанова: «Спасибо этому дому, пойдём к другому…»

Виктор аккуратно отточил два карандаша, — он любил, чтобы они были отточены тонко, длинно, с той стороны, где нет фабричной надписи, — положил в карман ещё вчера купленную записную книжку. По пути к серому многоэтажному зданию, где помещался областной земельный отдел, он ещё раз, чтобы потом не сбиться, мысленно повторял наставления Михалыча — узнать, что за совещание, какие вопросы будут обсуждаться, кто приезжает.

Секретарь, узнав, откуда Виктор, сразу провела его к начальнику. Тот заканчивал разговор с какой-то смуглой невысокой девушкой.

— Большое спасибо, — пожала она руку собеседнику и скрылась за дверью.

— Из редакции? — переспросил начальник. — Жаль, что запоздали, — только что дал интервью товарищу из радиокомитета.

Он устало потёр лоб:

— Что же, придётся повторить… Я буду так, может быть вразброс, вы уж переделаете, сами знаете как…

Чтобы скрыть краску на лице, Виктор ниже склонился над записной книжкой. Начальник стал говорить — размеренно и обстоятельно:

— Первое после войны областное совещание председателей колхозов… особенно интересно тем, что на нём будет развёрнута программа, так сказать, новой эпохи — мирного строительства…

Виктор торопливо записывал. От волнения он слишком сильно нажал на карандаш, и тот с треском сломался. Виктор выхватил второй, — хорошо, что захватил, — но не успел написать трёх слов, как сломался и этот. Проклиная себя в душе, Виктор полез за ножом но собеседник, не прерывая речи, достал из стаканчика на столе и протянул Виктору свой карандаш.

— Достойно отметить, что на совещании будут присутствовать старые, закалённые наши кадры — ряд председателей, демобилизованных из армии… Вы сами понимаете, насколько это…

Распахнулась дверь, и собеседник Виктора осекся на полуслове:

— Констан… Чёрт этакий!.. Бородин! Ты?

— Он самый! — вытянулся у дверей кряжистый загорелый человек, с бритой головой, в офицерском кителе без погон, на котором красовались гвардейский значок и два ряда орденских ленточек.

Собеседник Виктора выскочил из-за стола. Он и новоприбывший долго хлопали друг друга по спине, восклицая:

— Постарел!..

— А ты-то, брат!

— Откуда сейчас? — спросил начальник.

— Из обкома.

— И что — к нам?

— Нет, обратно…

— Да как же! — вскричал начальник. — В твоём-то полковничьем звании…

— Ну-ну, — погрозил Бородин, — высоко больно не поднимай — всего подполковник. А чтобы к вам, — посерьёзнев, проговорил он, — и не мечтай: я свои планы не только не забыл, у меня их в сто раз больше.

— Ладно, — снова уселся начальник за стол. — Я уж так — больше по привычке…

И, вспомнив о Викторе, сказал:

— Вот как раз один из тех людей, о ком я говорил, товарищ корреспондент. Константин Лукич Бородин — агроном, потом председатель колхоза «Красное знамя», потом — гвардии подполковник, герой боёв под Сталинградом, на Днепре… под Кенигсбергом, я вижу, — пригляделся начальник к орденским ленточкам Бородина.

— Прибавь Берлин — получить ещё не успел, — улыбнулся Бородин.

— …И ныне снова председатель того же колхоза, о котором мы скоро услышим, а, Константин Лукич?

— Что же, услышите о нашем, услышите и о других, — сказал Бородин, жестковатой ладонью сжимая руку Виктора. — Нас — много, не я один…

…Уже в подъезде Виктор обратил внимание на карандаш, который он вертел в руках, — чужой, отточенный с той стороны, где была фабричная надпись…

Маленькую заметку оказалось написать не так просто, как можно было предположить с первого взгляда. Виктор перепортил немало бумаги, но всё получалось не то. Собственно, главной трудностью было