Отче наш - Владимир Федорович Рублев

Очень скоро подплывают другие лодки. Люди тихо переговариваются, хмурые и серьезные.

Несколько парней, лучшие пловцы поселка, больше часа ныряют возле камышового островка, но, когда они появляются, их уже ни о чем не расспрашивают. С каждой минутой становится все яснее: поиски ни к чему не приведут.

И вот уже одна, другая, третья… седьмая лодка тихо плывут к берегу, где толпится народ.

Возле дома Груздевых стоит машина. В кузове Ванюшка, наклонившись, что-то сталкивает на землю, судя по напряженно вздувшимся мускулам, — очень тяжелое. Устинья Семеновна вспоминает, что надо попросить его подвезти завтра на базар мешки с картофелем, и идет к машине.

— Здорово, сынок! — окликает она Груздева, заходя к открытому борту грузовой. «Ну и ну», — изумленно вскидывает брови, увидев, что сосед пытается столкнуть на землю массивную наковальню.

Ванюшка распрямляется, утирая грязный пот с лица, и невесело бросает:

— Здорово, тетка Устинья…

Устинья Семеновна видит, что парень сегодня не очень ласков с ней, как бывало всегда. Это может нарушить завтрашние планы: на тачке четыре мешка картофеля им с Любкой не увезти.

— Ей-богу, Иван, сердце радуется — какой ты сноровистый да проворный, — льстит она. — Жинка за тобой как за стеной каменной будет. Всякой бабе хочется, чтобы ейный мужик не от семьи, а к семье тащил. Только чтой-то долго ты уж не женишься… Аль невест на тебя не достает, а?

Хмурая усмешка скользит по лицу Ванюшки. Молча прижигает он спичкой папиросу, избегая ищущего взгляда Устиньи Семеновны. Видя, что она не уходит, бурчит:

— Нонче невестам-то все грамотеев да начальников подай, а мы, что ж, рабочий класс…

— Ну, не все ведь девки такие, — возражает Устинья Семеновна. — У меня вон Любка из воли родительской никогда не выйдет, захочу — за мусорщика пойдет, абы мне люб был… Ты случаем не видел — не с Лушкой она пошла на озеро?

— Хм… — хмыкает Ванюшка, выплевывая папиросу изо рта в кузов. — Хорош Лушка! В штанах… С вашим постояльцем потопали, сам видел.

— Во-он что… — протягивает Устинья Семеновна, чувствуя, как начинает во рту пересыхать. Но старается скрыть от Ванюшки волнение: — Ну, не велика беда, — знать, попутно шли… Отказываю я ему с квартиры-то.

Ванюшка еще раз смачно сплевывает в кузов.

— Отказываете… — лениво усмехается он. — Вижу ведь, не маленький. Постоялец-то уж и хозяйством у вас начинает распоряжаться.

— Каким это хозяйством? — настораживается Устинья Семеновна.

— А таким… Не зря он вчера погнал Василька Лыжина с огорода, да еще и пригрозил уши надрать. Чужой-то не стал бы так. Видно, чувствует, что скоро хозяином будет.

Услышав о набеге Василька с дружками на подсолнухи в ее огород, Устинья Семеновна мрачнеет:

— Ах ты, зараза такая… Надо было крапивой сатану. Поймал хоть его Андрюшка-то?

— Ловил. Да тот вырвался. Пообещал постоялец-то шкуру с него спустить. Видно, и впрямь ваш огород за свой принимает.

На разгоряченной от палящей жары шее Груздева пот бисерно поблескивает. Он стоит в раздумье, глядя, как тонкой сизой струйкой вьется дымок от брошенной в кузов папиросы, потом снова склоняется к наковальне.

— Ломком, ломком ее, эту железку-то, — советует Устинья Семеновна.

— А-а… Верно, пожалуй, — соображает Ванюша и тяжело прыгает из кузова на землю, идет во двор за ломом.

В голове Груздева все больше проясняются слова Устиньи Семеновны о том, что квартирант уходит от них… Знает точно, что это не просто слова — крутой нрав Устиньи Семеновны ему известен.

— Сейчас попробуем, — хрипло басит он, возвращаясь и влезая в кузов. Вскоре наковальня гулко плюхается на землю, и Ванюшка смеется:

— Ну спасибо, тетка Устинья. Сам бы не додумался.

— Бога благодари, не меня, — отвечает Устинья Семеновна.

— Ну, бога-то бога… — чешет затылок Ванюшка, но Устинья Семеновна перебивает его:

— Слушай-ка, сынок, ты завтра-то с утра чем займешься? На полчаса машину не возьмешь картошку на базар подбросить?

— Завтра? — Ванюшка покусывает губу. — В колхоз на воскресник едут с шахты, надо их отвозить. Видно, до вечера там и останемся.

— Верю, сынок, верю, — морщит брови Устинья Семеновна.

— Но я что-нибудь придумаю, — горячо заверяет Ванюшка, уловив обидные нотки в ее голосе.

— Ну, ну, — кивает она и торопится: от нагретой солнцем машины нестерпимо тянет густым запахом бензина и крашеного каленого железа. — Езжай, не запаздывай в гараж-то. Я к Григорию схожу.

А в голове мелькает: «Может, на озеро прямо пойти, там при всех Любке да этому Андрюшке задать головомойку? Да нет, жарко уж больно… Ладно, обсоветую все с Гришкой…»

Она неспешными шагами идет по улице, держась левой стороны, скрытой в тени от разросшихся тополей, черемушника и рябины. Но даже и тут душно: росинки испарины выступают на лице Устиньи Семеновны и она смахивает их концами платка.

«Послал господь добрую погодку, — отозвалось на радужный погожий день в душе Устиньи Семеновны. — Даст бог, все дозреет в огородах-то. Теперь пусть солнышко жарит, только на пользу всякому растению пойдет это».

Она проходит мимо дома Лыжиных, приближаясь к водоразборной колонке, возле которой в тени громадного старого тополя частенько собираются посудачить женщины со всей улицы. Скучно сумерничать летом в одиночестве, когда хозяин на работе, а ребятишки носятся бог знает где…

«Чего это они там в полдень-то сошлись? — подходя к колонке, недоумевающе глядит Устинья Семеновна на женщин, собравшихся у беседки. — Погоди-ка, погоди! Это опять, знать-то, та девица с шахты с ними? Зачем это она?»

Вера Копылова — в ослепительно белой кофточке и легкой, тесно обтягивающей крутые бедра коротенькой юбке — кричит вдогонку женщине, уносящей ведра с водой:

— Быстрей, Татьяна Ивановна! Мы за десять минут все закончим. Бабушка, идите к нам! — машет она рукой, подзывая Устинью Семеновну.

Та подходит и, кивнув всем, любопытствует:

— Аль деньги бесплатно хочешь давать?

Голос вроде бы и ласковый, а в глазах — неприязнь: узнала она Копылову.

Но Вера, будто не заметив этого, спокойно отвечает:

— Карманы пустые, от жары все высохло.

— Карман пустой — половина беды, — холодно кивает Устинья Семеновна. — А вот ежели душа у человека пустая — полная беда, девонька! Вам, молодым-то, трудно это понять, народ-то вы больно легкий нонче, — она поглядывает на женщин. — А вот нам, доживающим век свой греховный, господь на это глаза раскрыл…

— Ничего, бабушка, и мы, молодые, не на Голгофе родились, а от таких же матерей, как вы. Кто с пустой-то душой — нам тоже не родня.

«Остра, остра на язык, с такой лучше не связываться на перепутье-то», — прикидывает Устинья Семеновна.

— Ну, ну, — машет она рукой на Веру. — Язык-то подвешен, как ботало… О чем беседовать-то будешь?