Седьмой урок - Николай Иосифович Сказбуш

— Вы сказали…

— Утверждаю — старинная чеканка. Работа мастера.

— Допускаете ли вы, что в этой оправе раньше могли быть крупные бриллианты?

— Несомненно.

— В серебряной оправе?

— Как раз это имею в виду. Было в то время такое исполнение — бриллианты обрамляли не золотом, а серебром. Или платиной. Черный бриллиант в серебре — это вещь!

Оценщик продолжал рассматривать снимок.

— Еще заметьте, перед нами скорее всего предмет из гарнитура бижу. Скорее всего, был ансамбль. Так делалось: диадема, колье или камея и еще — запястье. Если найдутся другие предметы, удастся определить, которые каменья входили в композицию.

Вскоре саламандра снова появилась в ломбарде; принимал подсменный оценщик и только уж потом в разговоре со своим коллегой обмолвился о любопытной вещице.

Кто закладчик?

Диадема была заложена на вес вместе со столовым серебром. Закладчик в срок не явился по той простой причине, что ему не потребовалось уже ни столовое серебро, ни диадема…

…Тончайшая, глубокая чеканка, ажурная игра света и тени; едва заметные переходы от чернения к потемневшему серебру — удивительное проникновение резца, когда линии и формы обретают речь, когда металл обретает дыхание. Синтетические камни в старинной оправе сверкали новенькими фабричными гранями. Камни были хороши. По-своему…

— Да, синтетика, — подтвердил оценщик, — в подобном исполнении вещица вполне доступна массовому покупателю.

Чеканные лапки, ощутимо выпуклые, крепко впились острыми коготками в камни. Оценщик разглядывал коготки через увеличительное стекло:

— Готов категорически утверждать, что камни заменялись. Смотрите, по всей окружности камня касты — оправа камня — чуть отогнуты. Угол, если внимательно присмотреться, изменился. Подменный камень оказался на микроны большего размера, — оценщик еще ниже склонился над изделием, — странно, ювелир почему-то не стал обтачивать камень…

— Видимо, его торопили, — заметил Саранцев, — очевидно, работа производилась в присутствии клиента.

— Но и в присутствии клиента не составляет особого труда обточить на микроны подобный камень по рундисту, по наибольшему ярусу граней, на котором производится закрепка каст.

— А если предположить, что владелец сам произвел замену камня?

— Ну, об этом мне трудно судить. Единственно, что могу подтвердить категорически, — камни заменялись.

Почему ювелир не стал обтачивать камень, предпочел отогнуть оправу? Скорее всего это сделал сам Роев. В курзале увидели диадему сослуживцы, заметили дорогие камни. С минуты на минуту могли явиться. Роев наспех заменил камни.

Анатолию представилась полная возможность решать, рассуждать на досуге, составлять версии, анализировать.

Но досужие домыслы не раскрывали преступления.

Ниточка оборвалась.

Вскоре после того Анатолий Саранцев перешел из прокуратуры в следственный отдел милиции, поближе к самой житейской гуще; это представлялось ему оперативней, действенней. Но, как часто бывает в подобных случаях, когда меняется место работы, все пришлось осваивать заново. По-прежнему положение новичка, мелкие текущие дела, мелкие поручения, повседневные хлопоты — история с диадемой отодвинулась в минувшие времена, мало-помалу забывалась.

Но вот как-то после затянувшегося служебного дня…

Был восьмой час, минутная стрелка чуть сдвинулась с двенадцати, когда девушка подошла к буфетной стойке ресторана:

— Один коктейль!

Никто ее не сопровождал, никуда она не спешила — это сказывалось в неторопливой походке, неторопливых движениях человека, распоряжающегося своим досугом, в медлительности речи, когда она заказывала состав коктейля, недурно разбираясь в коньяках.

Во всем подчеркнутая независимость. Подчеркнутая уверенность в себе.

И вдруг — безвольно метнувшаяся рука, отыскивающая опору.

Одета она была легко, сейлоновая блузка оставляла открытыми руки и плечи. Серебряное запястье, усыпанное граненными каменьями, заиграло на тусклой поверхности прилавка. Анатолий невольно наклонился к запястью — из глубины серебряного сплетенья выглядывала сплющенная голова саламандры с опаленным мерцающим взглядом. Настороженное око в треугольнике вечности.

Толчея у прилавка, мелькающие руки, мелькающие лица; толчея улицы, треугольник вечности в уличной толпе.

Девушка, почуяв назойливый взгляд, прижала руку к груди, пряча запястье; ускорила шаг — это не было девическим смущеньем, кокетством существа, привлекшего внимание. Скорее, это походило на смятение затравленного зверька. Перекрестки, толчея в дверях универмага, в троллейбусе, снова улицы, простор Нового проспекта — она затерялась в толпе.

Дом номер двадцать. Двадцать седьмой на противоположной стороне. Снова четные номера. Вернулся: двадцать девятый, тридцать первый, тридцать третий…

Толпа схлынула. Витрины. Асфальт. Мгновение, когда шумный квартал становится вдруг пустынным.

И только далеко из-за угла вылетел мальчишка на роллере.

Вверху над головой — черный квадрат вспыхнувшего было и погасшего окна.

Вскоре Анатолий снова встретил ее. Неспокойная, невесомая, перекати-поле, подхваченное ветром. Задержалась у витрины ювелирного магазина, привлекла пестрота, а может, ждала кого-нибудь. Взгляд Анатолия невольно скользнул по ее руке — старенькие часы, вышедшие из моды, прихвачены позолоченным браслетом, позолота потускнела, стерлась — повседневная, привычная вещь. Щурясь девушка разглядывала безделушки, рассыпанные на прозрачных плоскостях витрины.

— Любуетесь? — вырвалось у Саранцева. — Любуетесь камнями?

Она тряхнула гладко расчесанными, откинутыми на плечи прядями.

— Это все синтетика. Гордость науки и техники.

— Вы разбираетесь в камнях?

— Мой дед был гранильщиком самоцветов, — она вскинула голову, глянула на Саранцева свысока; потом вдруг доверчиво, как давнему знакомому, бросила: — Вы тоже любите камни?

Она украдкой присматривалась к Анатолию, словно пытаясь что-то разгадать. Его пристальность встревожила ее, она порывалась уйти и оставалась. Пыталась скрыть свою растерянность напускной словоохотливостью.

— У нас, ну в нашем крае, совершенно потрясающие камни…

Анатолия покоробило это «совершенно потрясающие»; она заметила, потупилась. И снова неспокойный рывок — уйти! И осталась.

— …У нас находили топазы, хризолиты. И подлинные алмазы. Да, алмазы. Еще задолго до открытия якутских трубок.

Ее стремление что-то узнать, понять Анатолия становились приметным, она это сознавала и ничего не могла поделать с собой.

— …Я видела однажды такой камень. Еще девчонкой. До сих пор помню его, каждый лучик. Прославленный алмаз, ограненный двойной розой. Северная роза, слыхали о такой? Гранильщики называли его Северной розой, а я бы назвала Северным сиянием. Три цепочки расхожих граней сводились вершиной коронки. Удивительный камень!.. — Она чуть было не повторила: «совершенно потрясающий». — Его спрятали в шкаф. За стекло. Заперли семью замками. И показывали только по торжественным дням. Водили гуськом, указывали указкой. Лежал за стеклом всехний и ничей. Любуйся и не смей прикоснуться.

— Разве красота непременно должна кому-то принадлежать?

— А разве у вас никогда не являлось желание обладать? Владеть? Чтобы всегда с вами, всегда видеть, ощущать, наслаждаться? Есть у нас желания или нет?

— Все есть: желания, потребность, алчность, ненасытность. В мире всего достаточно.

— Нет, вы ответьте! Нет, не отвечайте. Я знаю, что вы скажете. Но вы посмотрите сюда. Посмотрите на витрину. Взгляните, сколько разноцветного товара выброшено на прибавок. Зачем? Зачем, скажите! Что же вы молчите? Боитесь повторить общеизвестное? Ну, хорошо, я сама скажу: