Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)

—     О чем вы говорите! Как смеете!

—     Смеем! Валлаги, смеем. В ядовитом гнезде больше не будет яда. Смотри-ка, подавайте ему Курашева! Может, позвать Инала? Может, Коломейцева из Москвы? Вот на днях Инал открывает агрогород, новоселье социализма. Вот тогда они все и придут к тебе в гости.

И Матханов уже терял способность разбираться в этой циничной лжи; нервное истощение мешало ему представить себе действительность, какой она была.

Какова была позиция Курашева? Курашев считал, что в этой обстановке его визиты к Казгирею не принесут пользы. Ему казалось, что правильней временно устраниться, набраться терпения до приезда Коломейцева и тогда выступить. По этой причине вдвоем со Свистяшко он продолжал следствие по делу о бунте в Бурунах и о нападении банды Жираслана. Несомненно, Курашев проявил малодушие, хотя он и не знал истинного положения Казгирея, все время находясь в отлучке, в разъездах.

Что оставалось думать Казгирею? Его охватило полное отчаяние, когда он решил, что Курашев уехал, так и не заглянув к нему.

Он находился в полузабытьи, когда услышал за окном звуки похоронного марша. Что это?

—     Что это? — встрепенулся Казгирей, обратившись к конвойному, неотлучно сидевшему у дверей.

—     Похороны Аюба, — отвечал тот. — Посмотри, только не подходи к окну близко.

С большим трудом Казгирей приподнялся. Его маленькая палата находилась на втором этаже, окно было в двух шагах от койки, и Казгирею хорошо было видно похоронную процессию. Двигалась масса народа. И перед гробом, возвышавшимся на открытой платформе грузовика, обтянутым кумачом, и за гробом, позади, следовали кавалерийские подразделения. Над толпой развевались красные флаги. Сверкали медные трубы большого соединенного оркестра. Аюба хоронили со всеми почестями, «по большевистскому обряду».

Казгирей взволнованно искал глазами тех, кого хотел увидеть, и прежде всего Сосруко. Вот он! Рослый Сосруко шагал в оркестре с барабаном, ремень через плечо, и эффектно взмахивал колотушкой. От души сразу отлегло: Сосруко На свободе. Но Лю? Его Казгирей не находил.

За гробом народного героя, победителя Жираслана, шли партийные товарищи. Казгирей увидел Инала, Шрукова, рослого Тагира Каранашева, успевшего вернуться к похоронам из командировки, Нахо из Шхальмивоко и многих других. Шла невеста Аюба Бица, вся в слезах, но не в скорбном черном платье, как другие женщины, причитающие над гробом, а в белом свадебном наряде: она не успела надеть его на свадьбу. Все это увидел Казгирей. Но вот он уже не верил своим глазам: рядом с Иналом и Астемиром шел Курашев! Как! Значит, он здесь! Значит, действительно он не хочет прийти к нему! В глазах все поплыло, упало пенсне.

Конвойный оттеснял Казгирея от окна: «Ложись, Казгирей, ложись, говорят тебе!»

Он пытался оттолкнуть его винтовкой. Даже без пенсне Казгирей видел совсем близко у самой оголенной груди конец трехгранного штыка. И вдруг Казгирей крепко ухватил штык обеими руками и грудью навалился на острие...

 Тело Казгирея в больничном халате сползло с койки. Казалось, всему конец. Но, к счастью, ранение было не опасным, и Казгирей скоро пришел в себя...

Это несчастье выбило из колеи даже такого человека, как Инал.

Еще вчера он обдумывал подробности предстоящего празднества по случаю новоселья в агрогороде. Готовя праздничную встречу Коломейцеву, он решил ускорить сроки открытия агрогорода, не останавливаясь перед тем, что иные дома еще не имели крыш, а иные печей. Тагир был отозван из командировки, не спал, не ел, в сверхударном порядке выполнял предначертания Маремканова. Иналу хотелось этим праздником смягчить впечатление от неурядиц последнего времени.

Так было еще вчера. А сегодня он уже готов отменить свои распоряжения, но, к сожалению, было поздно. Ему сообщили, что уже едут, приехали, располагаются на местах люди — посланцы всех соседних областей, округов и северокавказских областей. Всем хотелось открыть первую страницу небывалой книги, посмотреть на диво, выпестованное Иналом Маремкановым. И если еще вчера Инал собирался выехать в своей машине навстречу самым почетным гостям, то сейчас больше всего ему хотелось сесть в машину вместе с раненым Матхановым, благополучно отвезти его в Буруны, в маленькую комнатку интерната. Но он не мог этого сделать, нужно было ждать нового разговора с Ростовом. Курашев уже сидел на телефоне, собираясь с мыслями, листая свои блокноты.

О страшном происшествии знала и Вера Павловна.

Заботливо прикрыв раненого буркой, отправив машину и оглянувшись, Инал увидел жену невдалеке, на тротуаре: Вера Павловна не решалась подойти к мужу.

Машина с раненым укатила, но зловещая тень нагнала ее. В балке, не доезжая Бурунов, «линкольн» был остановлен вооруженными людьми. Осиротевшие, а вернее, озверевшие, сподвижники Жираслана вскочили на подножку и почти в упор несколькими выстрелами убили шофера и впавшего в дороге в забытье, прикрытого буркой Казгирея.

Степан Ильич приехал в Нальчик вместе с Лю, женой и детьми Казгирея. На вокзале их встречали Инал, Астемир, Курашев, Шруков.

Что и говорить, встреча была невеселая.

Ждать с похоронами уже не было возможности, решили хоронить в тот же день.

Празднество по случаю открытия агрогорода было назначено на другой день. Небывалые толпы народа продолжали стекаться в Буруны — из всех аулов Кабарды и Балкарии, из Осетии, Абхазии, Дагестана, Чечено-Ингушетии, Адыгеи, Карачая и Черкесии. Ехали на машинах-грузовиках, на арбах и мажарах с впряженными в них волами, на подводах. И почти на каждой подводе сидел седоголовый старик, на перегруженных машинах то и дело слышался детский плач, мелькали красные пионерские галстуки. Стечение народа превзошло и свадьбу Инала, и даже дни партийной чистки. И трудно было решить, что более привлекало людей — открытие агрогорода или похороны Казгирея Матханова. Каждый высказывал свое мнение по поводу трагической смерти Казгирея. Уже почти все знали, что из Москвы приехал человек, человек очень важный, в прошлом учитель Инала и Казгирея, несравненный аталык, наставник. Многие помнили выступления Степана Ильича в первый год Советской власти, помнили его речи, произносимые под красными флагами, то с подводы, то прямо с коня, а то и с крыши дома. Считали, что Степан Ильич приехал для того, чтобы установить, кто же теперь после смерти Матханова будет соревноваться с Иналом, не Астемир ли? И как теперь жить без Казгирея Матханова, у кого искать доброго слова в трудную минуту?

Но все затихало при появлении печальной процессии. Громко и твердо отдавался по мерзлой осенней земле шаг людей, возложивших на свои плечи носилки с телом Матханова, завернутым в бурку.

У пролома в каменной ограде мусульманского кладбища выстроились ученики интерната. Процессия приближалась, оркестр был наготове. И вот по знаку Дорофеича блеснули трубы, сдержанно зазвучал траурный марш. От великого горя не один только Лю лишился сил и не был способен в этот час играть на трубе. И, вероятно, поэтому особенно трудно было музыкантам поспевать за быстрым шагом похоронной процессии. По мусульманскому обычаю, похоронный ритуал совершается быстро и деловито. И как ни просил Дорофеич помнить, что музыка не поспевает обычно за похоронным шагом, люди забывали эту просьбу и по старой привычке шли твердо, сосредоточенно и быстро.

Над свежевырытой могилой Астемир произнес речь. Горе и ему мешало говорить, и все же все запомнили его слова о незаменимой потере, о злой разбойничьей пуле, вырвавшей у народа его лучшего друга.

В последнюю минуту и Инал склонился над свежей могилой, но речи не произнес. Это дало повод иным подумать с удовлетворением, что Астемир теперь будет главнее Инала.

Толпа разошлась не сразу. Старый закон не разрешал женщинам находиться у могилы мужчины — здесь оставались бесчисленные родственники и почитатели покойного из его родного аула Прямой Пади, из Малой Кабарды, из Абхазии... Но вот ушли и самые упорные — кладбище обезлюдело, расчистилась улица. Тогда у свежей могилы можно было увидеть двух женщин, одна из них была Сани, другая — Матрена. Это нарушало древний запрет, но Сани понимала, что новые люди не упрекнут ее.

Неподалеку от женщин под чьим-то древним могильником пристроился Лю, стараясь утешить и развлечь малолетних детишек Казгирея — сама Сани попросила его об этом.

На всю жизнь запомнил Лю тот момент, когда над бугром свежей земли безутешная вдова развязала тугой мешочек, из мешочка посыпалась земля, сухая, как песок. Это была пересохшая земля с могилы родителей Сани, из Турции. Затем Сани сгребла сырую, рыхлую, глинистую землю со свежей могилы и вновь наполнила мешочек. Не отнимая его от груди, она припала к могиле мужа.