Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...

— Тридцать!

— Погляди и скажи свою цену.

— Сразу?

— Да, тянуть не буду. Погляди сам. Материал. Работа. Ссуда, которую я должен вернуть и которую ты сразу сможешь снова получить от государства. Чем плохо теперь достраивать — крыша есть, вода и электричество проведены.

Пока старый Паук лазил по подвалу и по дому, Рейн сидел на куче досок. Медленно тянулись часы, и солнце стало припекать сгорбившуюся спину. Он чувствовал усталость. Боль утомляет. Он знал, что придется продать дом Меллоку. Так просто покупатель с деньгами на горизонте не появится, во всяком случае, такой, кто сможет сразу же выложить всю сумму. А весь вид Меллока, его испуг, шныряние по дому, все это...

Меллок вышел, тяжело дыша, и тоже присел на доски.

— Если мансарду сдать — уж где мне, старому человеку, одному справиться, то... Но тридцать — это дороговато.

Рейн сплюнул.

— Эти, ну, которые пошли за деньгами... Где им взять такие деньги? Отдай мне за двадцать.

Терпеть убытки? Нет. Пусть эта жадина и не надеется.

На улицу завернула «Победа». Мимо. Но вдруг остановилась и, дав задний ход, подъехала к участку.

Деловитый прилизанный молодой человек в светлом весеннем пальто прямо с ходу приступил к делу:

— Гляди-ка, дом словно бомбошечка! Сколько стоит?

Меллок забеспокоился. Стал сопеть, ходил по пятам за Рейном, спотыкался о строительный мусор. Но, очевидно, такой уж народ эти продающие — увидят нового покупателя и сразу же забывают о старых.

Деловитый молодой человек начал осмотр тоже с подвала. Хотя он спросил первым делом о цене, ему хотелось определить ее и самому. Видимо, он знал дело. Авторучка не отрываясь скользила по бумаге, он что-то вычислял.

— Ты ему не продавай, говорю тебе, — прошептал Меллок и грязным носовым платком вытер сморщенное лицо. Оно было потным.

Рейн не ответил. Ушел в сарай и закурил. Руки у него дрожали. Решение принято. Если незнакомец предложит столько же, сколько Меллок, он отдаст дом. Пусть труд и воспоминания достанутся совершенно незнакомому жизнерадостному и предприимчивому молодому человеку.

— У тебя тут целый воз хорошей фанеры. На что мне такой дорогой товар, — пытался Меллок оправдать предложенную им цену.

«Поделом жадине», — злорадно думал Рейн, глядя через дверь сарая на незнакомца, который уже ходил по участку и осматривал материал.

— Ты о чем думаешь? — спросил Меллок.

Вот любопытный! Очевидно, уверен, что вечером поставит кружку пива спрыснуть сделку.

Молодой человек вошел в сарай.

— Ага, двери уже есть, — он толкнул ногой мешок с цементом. — Цемент старый. Двери мне не подходят. Но поскольку они есть — ладно, — незнакомец даже не взглянул на старика. — Не мог же строитель предвидеть, что продаст всю эту постройку мне. Так. Сарай. Тоже неплохо. Но мне нужен гараж. Черт с ним. Труд сломать беру на себя.

Сломать? Пусть, пусть ломает! Долго он еще будет вычислять?

— Ваша цена? — деловито спросил молодой человек.

— Сколько у вaс получилось? — попробовал схитрить Рейн.

Так. Материал и транспорт — восемнадцать.

Рейн пожал плечами и улыбнулся. Нет, не цена рассмешила его, а то, что Меллок вздрогнул. Цена была вполне справедливой.

— Теперь — работа. По-видимому, все это — дело рук хозяина.

Меллок охватил Рейна за рукав и потянул за сарай.

— Он шутит, — взволнованно зашептал он. — Такую цену только за материал! Он же шутит!

— Вся эта история — сплошная шутка, — сказал Рейн и пошел назад.

— Я сегодня же выложу тебе двадцать пять.

— Я, по-твоему, что — свистел здесь эти три года, а? Три года за пять тысяч! Не будь наивен, — все в нем кипело и бурлило.

— Двадцать шесть, больше не могу.

Пришли еще люди. Двое мужчин в плащах искали хозяина. Они пришли по объявлению. Словно вороны над трупом. Голова у Рейна гудела. Этим людям тоже не понравилась работа, они остались недовольны стенами...

Молодой человек спросил:

— Двенадцать тысяч за работу хватит?

Рейн повернулся к вновь прибывшим:

— Не трудитесь смотреть. Продан!

Пока он запихивал в портфель проекты и расчеты, лежавшие в сарае на нарах, вновь прибывшие, громко разговаривая, ушли.

Меллок спорил с покупателем. Его высокий сиплый голос дрожал от злобы и зависти. Он никак не мог понять, откуда у людей столько денег. Во всяком случае, он свои скопленные трудом рубли на ветер бросать не может.

Деловитый молодой человек, насвистывая, ходил вокруг дома. Дом теперь принадлежал ему. Старик его не интересовал.

Рейн вышел и запер дверь сарая. Отдавая ключ новому хозяину, он, смотря куда-то вдаль, сказал:

— Инструменты принадлежат соседям. Старое одеяло на нарах... его можете выбросить, оно рваное, с войны осталось...

— Ясно, хозяин. Пошли к нотариусу. Машина ждет.

Они пошли вперед. Меллок сзади. Включив зажигание, владелец машины заметил, что можно бы прихватить и старика, но Рейн с размаху захлопнул за собой дверцу и, опускаясь на сиденье, сказал:

— Автобус ходит через каждые десять минут.

Автобус, который пришел на железнодорожную станцию навстречу поезду, наполнился пассажирами с чемоданами и пакетами. Еще один человек с чемоданом и заплечным мешком как-нибудь уместился бы, если б очень захотел.

Но он не хотел. По такой хорошей погоде отлично пройтись пешком по знакомым дорогам, если только новые здания не помешают выйти на старую тропку. Кажется, вот тут она и пролегала. Ориентиром может служить знакомый кустарник, меж которого вилась все та же утоптанная дорожка. Интересно, существует ли еще то грязное болотце впереди? Вот и оно! Ранней весной и осенью здесь было не пройти без высоких сапог. Даже теперь, когда уже цвела сирень, надо было отыскивать кочки и докрасна утоптанные корневища ольх, чтобы не запачкать грязью новые ботинки. Дальше — он помнил это — местность была выше и сухая дорога вела прямо к дамбе железнодорожной ветки, идущей на шахту.

Здесь меж кустарника должна быть черемуха. Каждую весну от кустов черемухи одурманивающе пахло. Вот они. Целы. Все еще целы. Да и куда могли они исчезнуть? Они уже почти отцвели, ну и что ж. А вот чудесный замшелый камень, словно созданный для того, чтобы посидеть на нем. Здесь можно выкурить сигарету, послушать щебетание птиц и — что главное — вдохнуть в себя запахи детства, выхватить из воспоминаний не отдельные кусочки, а с ног до головы окутаться волшебным покрывалом беззаботной юности. Достаточно крошечного мгновения. «Хорошо только там, где нас нет», — справедливо или несправедливо смеются над собой люди. Во всяком случае, прошлое всегда дорого человеку, потому что прошлого больше нет. Порой человеку кажется, будто на короткий миг он снова окунается в минувшее, — когда вот так, сквозь знакомые кусты черемухи светит солнце и над головой щебечут птицы. Но достаточно и этого мига, чтобы почувствовать, как твои мускулы снова наливаются силой.

Чемодан в руки, узелок — на спину, и дальше, к новому будущему, которое кажется прекрасным, потому что человек еще не вошел в него.

Канава. Когда ее выкопали здесь? Откуда она берет свое начало и куда идет? Неизвестно. А вот здесь старое уже сливается с новым. Новые дома, новые дороги, старые горы пустой породы, старые березы... Движение как в городе. Незнакомые лица. Десять лет тому назад шахта была маленькой. Теперь она большая. Ничего удивительного, что столько новых жителей. Это очень хорошо. Старых знакомых можно будет отыскать или случайно с ними встретиться. Но сегодня такого желания еще нет.

Какими большими стали деревья, которые они сажали когда-то всей школой.

Баня. Она стала маленькой! А ведь казалась большой в те дни, когда с другими мальчишками они играли здесь в войну и прятались от злого банщика.

Аптека. Все еще на прежнем месте. Но теперь на дощечке написано: «Аптека № 3». Пусть номер три. Пусть. По мнению путника, это все та же аптека, хотя в окне вместо седого провизора мелькает девушка в белом халате.

И наконец — вот он, самый дорогой его дом. Какой-то мальчуган чуть было не наскочил в коридоре на приезжего. Ну и воспитание! Не видит старшего и даже не думает извиниться.

Постучать? Однажды, когда они приехали сюда вдвоем, он постучал. Это получилось как-то само собой, невольно. Теперь же он подумал мгновение, прежде чем нажать на ручку двери.

Дверь была заперта. Тихий голос за дверью сказал: «Сейчас открою». Прошло немного времени. Затем в замочной скважине звякнул ключ, дверь открылась, и старая женщина с пожелтевшим лицом и сияющими глазами прижала свои худые руки к горячо забившемуся материнскому сердцу.

1958—1960