Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

Некоторое время молчали.

— Сука он, инженер! — грубо и громко сказал вдруг один рабочий. — Мало ли что — давно изобрели…

Другой, чуть ли не тот, «дя-яревня», ласково потрепал Григория по плечу:

— Вот ты какой!.. Чего же молчал-то?

И обрадованно предложил:

— Погоди, я тебе толкового человека приведу, нашего начальника цеха Каблукова… Сейчас и приведу…

Он сорвался к двери…

Каблуков оказался совсем молодым, на несколько лет только старше Григория. Он придирчиво осматривал машину, то одобрительно хмыкал, то с осуждением тыкал в какую-нибудь деталь:

— Это что, на клею держится?

Каблуков тронул рукоятку машины.

— Как действует?

— Да у нас, понимаешь… — Григорий сбился оттого, что назвал начальника цеха на «ты».

Тот понял:

— Ничего, мы в одних ведь годах почти…

— У нас в деревне… — Григорий опустил руку на машину, — я одну старуху чуть до смерти не довёл. В бога крепко верила, ну, я и говорю: «Держись тут вот и молись, чтобы господь тебя спас, — не поможет!» Ухватилась ведь! Я крутанул, — у неё глаза на лоб…

Барак грохнул хохотом.

— А что же, — смеясь вместе со всеми, спросил Каблуков, — как она потом, старуха?

— Отдышалась…

— Я не про то — с богом как?

— Верит! — сокрушённо вздохнул Григорий. — «За грехи мне послал господь!» — говорит.

…Григорий Михайлович ткнул подушку кулаком а бок, устраиваясь поудобнее. Он опять посмотрел на календарь. Восемнадцать лет…

Вот они снова встретились с главным инженером. Между первой их беседой и второй прошло очень много — учёба в цехе, учёба в школе, — Смирнов не забыл о злых, но по сути правильных словах главинжа. Новая беседа отчасти похожа на первую, в бараке. Главный инженер опять выступает в роли судьи: на столе перед ним лежит модель форсунки, приспособления для разбрызгивания горючего в двигателях. Такой форсунки нет и не было ещё нигде — теперь Смирнов знает это точно, — и сконструирована она им, правда, многое принадлежит и Каблукову, но в основном она вся — его труд, его мысли.

Главный инженер неизменен: голова его слегка откинута назад, и кажется, что он глядит мимо собеседников. Чуть морщась, инженер цедит:

— Эти доморощенные изобретения… Вы понимаете, против каких авторитетов идёте?.. Крупнейшие иностранные специалисты, профессор Вульфсон… Вы знакомы с о трудами профессора Вульфсона, э-э, как ваша фамилия, товарищ?

Как свои пять пальцев зная технику, главный инженер очень плохо помнит людей…

— Моя фамилия Смирнов, — отвечает Григорий Михайлович. — Читал я и Вульфсона, и Грендлея и скажу…

Тут он впервые видит, какие глаза у главного инженера — зеленоватые, с расширенными зрачками, — в них теплится что-то похожее на любопытство.

— Вы оспариваете и Грендлея… товарищ Смирнов? — спрашивает главинж. — А как вы расцениваете его теорию о том, что…

Кабинет тонет в водовороте терминов, формул, цифр. Иногда Смирнов захлёбывается — он не вполне освоился С этой стихией, — тогда на помощь приходит Каблуков. Неожиданно главный инженер вырывается на поверхность.

— Массовое производство?.. — восклицает он визгливым злым голосом. — Никогда! Или — я, или — это…

Он брезгливо касается ногтем форсунки…

Или — или. На заводе предпочли форсунку. Главный инженер, как свои пять пальцев, знал технику и совершенно не знал людей, — в этом была его беда.

…Подушка вдруг стала жёсткой. Ведь сегодня именно в этом обвиняли его, Смирнова! Он — в роли того, брезгливого, глядящего поверх людей? Как же?.. Григорий Михайлович облизнул сохнущие губы. А что, в сущности, он знает обо всех этих парнишках, которые составляют ныне бригаду «ильинцев»? Он очень хорошо знал старую бригаду — Бахарева, Иванова, других, которые уже ушли. А эти подходили постепенно, незаметно, и он упустил их из поля зрения, ему всё казалось благополучным, пока новичков стягивал жёсткий треугольник, главною вершиною которого был он, начальник цеха, другою — Геннадий, третьей — отрегулированная, налаженная техника. Но вот — им стало тесно, они решили изменить фигуру, добавить четвёртую вершину — личную ответственность. А он испугался, потому что не знал их…

И всё же больнее всего было другое, — что указал на это Геннадий, его ученик, а не кто-то, пришедший извне во всеоружии знаний. Через его голову, через голову своего наставника, он дал в газету материал о том…

И — новое сопоставление заставило Смирнова стремительно подняться с постели. Каблуков!.. Это случилось уже, когда его перевели с завода в трест. Григорий Михайлович в то время бился с электромоторами. Каблуков долго помогал и советами, и материалами, но под конец отчаялся:

— Не все изобретения, Гриша, бывают гениальными… Не забывай, некоторые стараются сделать «перпетуум-мобиле» — вечный двигатель.

Результатом их жаркого спора был решительный отказ Каблукова отпускать в дальнейшем средства на эту работу…

Разве Григорий Михайлович, добившись своего, не говорил вот так же, как Геннадий, корреспонденту газеты о том, что тормозит его работу трест, конкретно — товарищ Каблуков.

Но когда они встретились, Каблуков первым протянул Смирнову руку:

— Поздравляю, от души!.. А я «строгача» заслужил… Надо бы знать мне, что «перпетуум-мобиле» тебе ни к чему…

Григорий Михайлович схватил со стола недописанный лист. Он пробежал несколько слов: «Прошу освободить меня…» и, не дочитав, рванул лист пополам, ещё раз пополам, ещё раз… до тех пор, пока заявление не превратилось в бумажное крошево. Сжав обрывки в кулаке, он вышел во двор и там пустил их по ветру…

Смирнов огляделся. Наверху звенел трамвай, сияли огнями многоэтажные дома, а барачная, избяная «Лого́вка» была погружена во тьму. В доме Никитиных из-за ставен пробивались полоски света, — значит, не спят. Смирнов подошёл к забору. В темноте едва заметна была оплетающая забор проволока, — когда-то, давным-давно Генка, подражая Григорию Михайловичу, устроил и у себя сигнализацию против непрошеных гостей. Смирнов вдруг озорно усмехнулся и, что есть силы, несколько раз дёрнул проволоку. Через полминуты дверь из дому Никитиных распахнулась, и Геннадий, не видя ничего со свету, сердито крикнул с крыльца:

— Кто тут колобродит?..

— Дяденька, мне бы проволоки, нам для кружка, — откликнулся Смирнов.

— Григорий Михайлович? — растерянно спросил Геннадий.

Смирнов направился к калитке:

— Гостя примешь, не поздно?

— Пожалуйста… Да я не один, у меня почти что вся бригада наша тут…

— Вся? — сказал Смирнов. — Совсем хорошо…

То, что говорил когда-то Осокин о гордом сознании журналиста, который видит, что едва разгоравшийся огонёк большого дела превратился с его помощью в жаркий костёр, долго было для Виктора всё-таки только словами — правильными, бесспорными, но не проникающими в самую глубину души.

Иное дело